Bard Warhammer

Миниатюры

Он был бесконечно стар и бесконечно глуп... Он любил молчать, так как считал, что истина нынче редко вплетается в узор слов. Он любил смотреть, но в его глазах решила застыть тень вечности, и они постепенно начали замерзать, покрываться тонкой корочкой льда, а в конце концов застыли двумя неподвижными белыми айсбергами мгновений... Иногда он улыбался, неестественно дико, неуклюже, он улыбался руками, словно пытаясь поймать иллюзии в стёклах, но они каждый раз ускользали... Он хотел хрустеть под ногами, тех кто шёл, но не имел пути, словно в знак протеста, потому что он любил путь. И у него был друг, его называли Пересмешник, собирающий зёрна тишины и чёрные камни, и любящий повторять: "барды на дорогах не валяются, они валяются на обочинах"...

Мёртвые глаза кукол следили из окон за Отражением, но оно не смотрело на них, не для того оно вырывалось из плена Зеркал... Оно искало ту руку, чьё тепло когда-то прошло через бесконечное пространство гладкой поверхности плоскостной ловушки, но оно было очень осторожно... Отражение боялось луж и блестящих вещей, боялось белых кроликов с часами и внезапно возникающих из пустоты улыбок, и человеческих душ. Всё вокруг казалось ему иным, новым, прекрасным и оно жадно впитывало в себя окружающий мир, подражая малейшим увиденным деталям, порождая новый мир внутри себя, мир в котором не хватало лишь теплоты той самой руки и отражений...

Ты появилась внезапно, причудливо изогнув стройную фигуру, красиво взмахнув тонкими нежными руками и изящными пальцами. Моё сердце яростно забилось, дыхание стало частым, лёгкие жадно хватали твой необычайно свежий волнующий запах. Красота твоя была настолько разительна, что моментально ослепила и оглушила меня. Глаза мои, не выдержав, закрылись сами собой, а когда я открыл их, тебя уже не было, лишь твой смех, всё ещё звучал причудливыми раскатами вдалеке... Но образ твой ещё долго не покидал меня, застыв яркой вспышкой перед глазами, он мерещился мне всюду. Даже когда я вновь закрывал глаза, он не покинул меня - этот искрометный отпечаток женственности.

Её белое тело с оттенком желтизны было очень стройным, изящным и даже хрупким. Лицо её было совсем иным, оно лучилось живым теплом, зачаровывало, и многие часами смотрели на него, не в силах оторвать взгляда. Она подмигивала им, игриво покачивала головой, светилась ослепительной улыбкой, живой и ласковой, а ещё она плакала. Прозрачные слёзы медленно скользили по её обнажённому телу, застывая внизу причудливыми белыми каплями. Поговаривали, что плакала она потому, что любила ветер, а ветер любит лишь свободу, поэтому она знала, что это безнадёжно, - любить ветер, но она любила. Стоило ему появиться, она начинала дрожать, прятать взгляд, её улыбка начинала метаться, то ярко и искренне вспыхивая, то вовсе исчезая. Ветер играл с нею, когда хотел, он полностью забирал её тепло, высушивал слезинки, а потом снова оставлял одинокую и замёрзшую.

Но наступала новая ночь, и она снова начинала светиться и плакать, она не могла иначе, она жертвовала собою, чтобы дарить окружающим свет и немножко тепла, столько, сколько могла... Так она и умирала, даря до последнего свои улыбки и красоту, она просто сгорала изнутри, полностью, без остатка. Оставались лишь слёзы, застывшие причудливой лужей...

Этот человек просто сидел на белом камне, сгорбившись, скрестив под собой ноги, уютно положив руки на колени и закрыв глаза. Камень же просто лежал на одной не очень высокой горе, позволяя одиноким травинкам щекотать свои белые бока, и конечно совсем не возражал, что на нём сидит человек, и даже охотно делился с ним добытым за день теплом. Они оба молчали, слова им были не нужны, они ничего не значили ни для камня, ни для человека, для них существовали только они сами, солнце и ветер. Оба любили неподвижность друг друга, она давала им ощущение целостности, казалось, что они действительно срослись, обретая подлинное единство, они были вместе, знали каждый изгиб тела в месте соприкосновения, каждую впадинку и трещинку. Человек не был камнем, а камень не был человеком, человек не был человеком, а камень не был камнем, был человек на белом камне.

Дочка уютно расположилась на коленях отца:

- Папочка, а расскажи, как вы с мамой встретились? Отец подмигнул любопытной малышке, потом улыбнулся и начал рассказ, постепенно и сам уносясь взглядом воспоминаний в прошлое:

- Она сразу приковала меня прочными цепями своего очарования. Я - самый обычный бродячий эльф, скромный плут, без лишнего гроша в дырявых, как память старых магов, карманах. И она - знатная эльфийка из старших родов, с полным строгой мудростью взглядом, в котором мне далеко не сразу удалось заметить нежность, так как она находилась на самом дне её тёмно-серых с жёлтым ободочком вокруг зрачка глаз. Её роскошные ноги обрамляли высокие сапожки из тончайшей кожи, искусно изрезанной узором, причудливой красоты...

Девочка заёрзала и со свойственной ребёнку непосредственностью и нетерпимостью и перебила речь родителя простым вопросом:

- А где это было, пап? Где ты встретил маму?

Мужчина снова улыбнулся, весело и мечтательно:

- Это было прекрасное место, Элин, психиатрическая лечебница номер 1, отделение 3 - "Ролевики", палата номер 4 - "Эльфятник"... Наш маленький рай...

Старый Гадар медленно вышел на балкон королевского дворца, выстукивая изящной и в то же время мощной палкой из чёрного дерева обычную очень неторопливую дробь. Хвалин Дормовой Глоток - мастер, которому была предоставлена честь выполнить престарелому королю этот, бесспорно шедевр, так как резным узором выполненным им можно было любоваться без устали, уже 20 зим как ушёл в Обитель Предков, пусть вечно его творения не знают износа.

Последнее время старец редко выходил полюбоваться солнцем, но сегодня был особый день, и не зря Гадар ощутил прилив силы и бодрости, он прекрасно понимал это знамение. Тонкие иссушенные временем пальцы легли на край балкона не дрогнув, а иначе и не могло быть, сам король предстал перед своим народом. И люди быстро собирались на площади, чтобы поприветствовать владыку. Не прошло и десяти минут, как первые ряды гордо блестели на солнце начищенными доспехами и высоко поднятыми клинками, за ними пестрела богатыми одеяниями знать, постепенно переходя в толпу простого рабочего люда, всем хотелось видеть Его.

Гадар долго любовался людьми, улыбаясь краями сморщенных глаз, но вдруг его рука поднялась, в одно мгновение создавая на площади тишину, которую тут же нарушил Его голос, в котором ожила былая сила.

- Люди, я стою перед вами, я - Гадар, старый настолько, что заслужил право носить шесть имён, и я горжусь каждым из них:

Гадар Разбитый Лоб, Гадар Грозный Взгляд, Гадар Тяжкая Поступь, Гадар Серебристый Дракон, Гадар Седой Утёс и Гадар Седой Разум, таким вы знали меня... - Король долго молчал, брови его устало опали на глаза, почти полностью скрывая их, но он продолжил.

- Разве что-то изменилось с тех пор, когда моя рука вела вас за собой, когда сердца горели огнём храбрости, а глаза блеском мужества! Или вы забыли о том, как вгоняли иглы страха в пятки врагов, стоило им заслышать наш боевой клич! - Тут Гадар Седой Разум поднял брови, гордость и вера была видна в его взгляде даже в самых последних рядах.

- Время пришло! Мы вновь осыпем пылью славы наши сапоги! Настал час сокрушить врага! - Король видел, как военоначальники уже раздавали какие-то указания, как гонцы запрыгивали на лошадей, всё пришло в движение, и он уже слышал отчётливый шум отбивающих каждый шаг сапогов, совет не собирался очень давно...

Короля переполняли самые разные чувства, заставляя его вновь дышать полной грудью. Несколько человек вошло в покои и замерло в нерешительности, наконец самый молодой из них, сделал шаг вперёд и странно поклонившись, спросил, не поднимая глаз:

- Мой король, ты не назвал врага, на кого нам идти войной, о простирающий много лет руки к солнцу?

Вопрос удивил Гадара, ответ был очевиден, но он всё же удостоил юнца одного слова:

- Нимлот.

Тишина, что воцарилась тяготила всех, словно липкий мёд на пальцах. Гадар не выдержал и едва заметно кивнув, дал разрешение говорить юноше, который судя по всему совсем недавно получил своё второе имя. Тот заметался несколько растерянным взглядом, но потом взял себя в руки и тихо произнёс с уважением, но не без сочувствия:

- Мой король, мы покорили Нимлот почти тридцать зим назад.

Король внезапно осунулся, голова его по старчески опустилась, словно ему неожиданно понадобилось посмотреть на носки своих туфель оленьей кожи, он тихо вздохнул и побрёл в сторону ложа, время пить травяной настой уже подошло.

И вот уже постепенно стихают вдалеке громкий смех и крики, потом стихает музыка и кроме завывания ветра, да редкого лая брехливой собаки, ничто не нарушает тишины ночи, укрывшей юных искателей приключений и славы своим невесомым плащом. Ночь дразнится и играет с детьми, подмигивает им тонким закрытым лунным глазом, специально подсовывает им самые страшные и самые чёрные тени, заставляя всё сильнее стучаться отважные сердца будущих пиратов. Заветная цель уже близка, и всё нерешительнее становятся детские шаги, но никто не струсит, а тем более я, - сын самого Седрика, которого все называют Седриком Грозным и лишь один человек Седриком Нежным, наверное мама просто дразнится... Внезапно мои размышления прерываются окриком, этот сладкий чужой голос невозможно не узнать сразу, и надо ж было старому Абас Ага собирать свои колдовские травы именно этой ночью и именно здесь.

- Ааа, юные всходы райских деревьев! Что заставило вас покинуть тёплый уют домашнего очага, бороздящие океан ночи на кораблях отваги. Не дайте умереть от любопытства старому собирателю светлячков. - Ага как всегда многословен, это безотказно действует на нас, несмотря на всю теплоту слов, мы сразу чувствуем себя провинившимися и вся наша отвага и мужество улетучиваются, старику бесполезно лгать.

- Пещ-щера на восточном склоне... - продолжить мою сбивчивую неуверенную речь мне не дают руки колдуна, что начинают неистово махать из сторону в сторону, словно отгоняя полчища злых духов или горстку глупых слов, кто ж его разберёт этого ненормального. Его речь теперь вкрадчивая и тихая, каждому слову выделяется особое место и особая пауза, заставляя их раздуваться от смысла и гордости:

- Нет ошибки большей, чем нарушать традиции Древних...

Последнему слову повезло больше остальных, Абас Ага вплёл в него столько ужаса и почтения, что мы не выдержали и дали дёру, и безумный смех старика ещё долго хлестал наши спины холодной плетью страха.

Так был сделан Первый шаг, был получен Первый урок и Первое знание.

О. - охранник
С. - старушка

О.- (загородив дорогу) Ваше имя?

С. - Смертью кличут.

О. - Вам назначено?

С. - Да, милок, можно и так сказать.

О. - То есть, вас ждут?

С. - Ждут, милок, ждут. Меня все ждут.

О. - Значит о том, что вы должны прийти, известно?

С. - А как же иначе...

О. - (заглянув в бумаги) Но вас нету в списке приглашённых.

С. - Главное, что вы у меня все в списке есть. Пусти, соколик, спешу я.

О. - У вас, что дело жизненно важное?

С. - Скорее наоборот.

О. - А вы надолго?

С. - Я навсегда...

О. - Ну проходите.

Одна маленькая девочка открывала настежь двери, потом пряталась за ними и спустя некоторое время резко закрывала.

Проходящий мимо мудрец долго наблюдал за девочкой, размышляя, какой всё-таки смысл кроеться в действиях ребёнка, но так и не найдя достойного решения он подошёл и спросил:

- Девочка, а что ты делаешь?

- Я ловлю ветер! - сказала она.

Это была холодная февральская ночь, я сидел один, прибывая в крайне печальном расположении духа, слушая музыку и размышляя. Внезапно странный шум резко проник в дремлющее сознание, как будто рядом хлопали крылья. Слух не подвёл - это действительно были крылья, маленькие чёрные крылышки, но вовсе не это было удивительно, а то, что обладателем их был маленький чернокудрый мальчонка. Абсолютно голый, он с деловитым выражением лица парил под потолком и когда я с выражением шока и недоумения уставился на него, он также обратил на меня внимание, поменял деловитость на удивление и заговорил совсем взрослым хриплым голосом:

- Да я это, погреться залетел, холодно там, снег... - странный ангелочек уставился выжидающе на меня

- Угу... - только и выдавил я из непослушных губ.

- Значит увидел, странно обычно меня никто не видит, вот братца моего часто видят, все то о нём знают, хвальбы поют, на картинах рисуют, стихи о нём слагают, а обо мне и не слыхивал никто, вся слава ему. - чернокрылый малец сплюнул на пол и видя моё замешательство охотно и быстро продолжил говорить.

- Так вот, я значит Анамур, брат Амура - это тот, что из лука всякой дрянью палит по людям, кстати у меня то тоже оружьеце есть, семейное это у нас. - Анамур продемонстрировал мне опасную бритву, при этом как-то по особому хищно улыбнулся.

- Рад знакомству. - решил наконец подать голос я, почему-то вздрогнул и снова замолчал, но эти два слова вызвали у моего нового знакомого бурю эмоций и он, усевшись рядом со мной на край стола и совсем по детски болтая ногами, снова принялся изливать душу.

- А я ведь тоже своё предназначение имею, стрелы амуровы я достаю из сердец ваших, иногда по делу, иногда из вредности, иногда чтоб досадить ему или от скуки. Дело то тонкое, стрелы то у него с зазубринами, да наконечник четырёхгранный...

- Сложно, наверное... - я сказал это не просто из вежливости, чтоб поддержать разговор, мне было очень интересно, и Анамур с радостью принялся рассказывать.

- Да что там...фигня! Беру, значит, лезвие, режу крестик в месте где древко вошло в мякоть, потом лепесточки разворачиваю, и потихонечку, слегка прокручивая вынимаю, ломаются правда иногда...

- И что тогда делаете?

- Да, а что делать... Тут уже ничего не поделаешь, остаются наконечники навсегда в сердце. Мне и так за работу никто не платит, так что пусть и за это спасибо скажут. Кстати, о работе! Пора мне уже, погрелся и хватит.

- Счастливо вам! Благодарю за рассказ. - я почему-то улыбнулся.

Анамур подмигнул мне, и энергично махая маленькими чёрными крылышками, вылетел в открытую форточку. Я несколько раз закрыл и открыл глаза, подумал о том, что померещиться же такое, улыбнулся, взгляд мой невольно упал на стол, где сидел он... На столе прощальным подарком лежало обломанное древко стрелы с белоснежным сверкающим оперением ...

Удар был нанесён филигранно точно, мастерски, лезвие вошло, как по заказу, на нужную глубину и перерезало именно то, что и должно было, оставляя как дар, около трёх минут жизни. Немолодая женщина, заваливаясь назад, неуклюже махнув пустой рукой, в то же время кое-как умудрилась вбить другой рапиру в землю, удержаться, плюхнуться рядом с оружием и остаться в сидячем положении, не упав полностью. Опытный воин, уже много лет она была атаманшей крупной банды, ей довелось на своём веку видеть много смертей, Трясина, а именно так прозвали её люди, знала, что до конца ей осталось совсем недолго. Она понимала, что может не успеть, и поэтому вместе с красной лентой крови, лениво скользнувшей в песок, с её губ сорвались слова признания:

- Я люблю тебя, Виктор. Пусть нам был дарован лишь один день счастья, но я хочу, чтобы ты знал&... - Внезапно её быстрая речь прервалась конвульсивным кашлем, борясь изо всех сил, женщина заговорила ещё быстрее:

- Всё это время я любила тебя, и мечтала только о том, что у нас будет семья, дети, такие славные, похожие на тебя... - Трясина ещё раз прошептала его имя, выдыхая в месте с ним последнюю капельку жизни...

Атаманша резко проснулась, тело было мокрым от пота, рот жадно хватал сухой воздух, сердце бесновалось в груди, делая попытки сломать рёбра, женщина быстро встала, оправила рубаху и пылая от возбуждения, выскочила на свежий воздух. У входа на неё вытаращил глаза охранник, но быстро справился с собой и смотря чуть в сторону, спросил хриплым утренним басом:

- Что с пленным будем делать, которого вчерась захватили. А, Трясина?

Она не отвечала долго, взгляд её нежно скользил по деревьям, по выглядывающим из густых крон островкам неба, а потом резко пошла в направлении небольшого ветхого шалаша, бросив уже на ходу:

- Пойду к Старухе, посоветуюсь.

Старуха жила вместе с бандой уже без малого второй год, однажды совсем старая женщина сама прибилась к разбойникам, Трясина не стала возражать, приютила, и как оказалось не напрасно, Старуха, а все её называли только так, оказалось прекрасной знахаркой, ведуньей, ворожеей и очень мудрой советчицей. Внутри шалаша в ноздри, как всегда, ударил резкий запах трав, женщина села возле старухи и стала ждать, спустя несколько минут, та заговорила, сильно шепелявя беззубым ртом:

- Виш-шу. Веш-ший сон выш-шел вам матуш-шка.

- Какой же он вещий, в нём меня пленник наш закалывает... - обычно всегда хладнокровную и спокойную бандитку трясло противной мелкой дрожью.

- Вешш-шие сны, могут и не збышш-ша. Убей его и не быть тому... Старуха дала понять, что больше ей сказать нечего.

Трясина медленно выбралась из жилища ведьмы и улыбаясь последовала к себе, задержавшись у входа, ткнув недлинным, но достаточно острым коготком в волосатую грудь охранника, отдала короткий приказ:

- Пленника ко мне, а когда выйдет, отпустить.