Эстера

Князь, батюшка мой...

Здравствуй, Князь, батюшка мой. Глазки-то у тебя болят от света, как есть неизреченного и невиданного, который ты здесь видишь. Болят и слезятся, да не от света только, а от умиления сердечного. Богоугодно это - раньше ты никогда такой прохлады и радости не знал, и плакать не умел. Оно и хорошо, что научился хоть сейчас: дар слез - от Господа, драгоценный дар, не всякому дается. Кому от рождения, кому - вот как тебе, ценою крови чужой и невинной.

Да только нельзя тебе сюда - глаза тебе сожжет этот свет через недолгое время, багровым станет, как адский огонь, спасения от него не будет и зависть смертная поселится в сердце: праведники блаженствуют, сияют, как солнца и звезды, а ты, грешник, сгораешь в этом же свете подобно сальной свечке.

И не время тебе еще дела земные покинуть: сколько горя ты людям наделал, могущественный был, горделивый, людские слезы ни в грош не ставил, сколько их по твоей вине лилось. Помнишь, мне на день рождения жемчуг подарил - вот эти слезы то и были. Надо, надо загладить горе, тобою людям доставленное, исправить все - по жемчужинке за слезинку возвернуть, а то и дороже.

Потому возвращайся, отец мой Князь, нельзя еще тебе сюда. Сколько лет еще проживешь - не ведаю точно, но как раз хватит грехи отмолить. Иди в монастырь, Князюшка, а деньги вдовам, сиротам отдай, а особенно тем, кому ты зло сделай, лишь малую долю матушке-Княгинюшке оставь - ей и малого будет довольно, а от великого богатства и слезы великие.

Да только забудешь ты, Князь, мой завет. Опять стаешь добро наживать, слабых обижать, осквернять плоть свою блудом и пьянством да матушку бранить ни за что ни про что. А мне и свет здесь будет не свет, и рай не рай - как можно радоваться, если хоть одна душа гибнет, а особенно родная? И так уж Господа да пресвятую Матерь Его молю день и ночь, прогневляю своими слезами, да не могу по-другому. Хоть на миг вспомнил бы батюшка Князь о душе своей да о моих слезах здесь, раз уж ничьи иные слезы его не трогают.

Вспомнил обо мне, Князюшка, вспомнил, болезный мой! Не надо плакать. Дар слез - от Господа, только прибереги ты эти слезы для иного случая. Обо мне тебе плакать не след: теперь-то для меня все стены в мире - что паутинки, всюду пройду, никуда мне путь не заказан, ни к чьему сердцу, ни к чьим слезам, всюду буду, всех утешу. Только ты не думай, мой Князь, что теперь я молиться перестану - да не будет! - еще больше буду молиться, за тебя и за врагов твоих. А мне-то они какие враги, они обо мне и слыхом не слыхивали, пока я не села в эту проклятую машину. Для них - случайно, а я уже тогда все знала, да обо мне ли речь?

Да ты веришь ли, что я вообще есть? Может, думаешь, это разум у тебя мутится, а меня и вовсе нет, потому что человек как умер, так и нет его? Неправда это, не верь обманщикам, а себе, душе своей - верь. Она у тебя молчала все время, потому что когда человек грешит - завсегда душа его безмолвствует, только грех и говорит. А некоторые думают, что этот грех сама душа и есть - так и им не верь. Своей душе верь, Господу, святым да ангелам Господним верь, а более - никому.

А ты нюхай, нюхай розы-то, Князюшка. Не верил ты мне, говорил, неживые, а та праведная душа, что мне их дала - обманула меня. Да вот нет - райские они. Ты нюхай розы-то, они сладко пахнут - слаще всего, что на этом свете есть. Да не думай, это без обмана - Княгиня их не душила, и нет таких духов, чтобы сравнились с благоуханием райским. Да и помиритесь вы с Княгинюшкой, венцы вам на голову надевали не для того, чтобы скинуть - венчали на небесах, да в земной жизни вместе вам не жить, потому что грех разлучает до поры, если не навеки.

Иди, иди в монастырь, батюшка Князь, да ни о чем не жалей. Настанет время, все соединимся: и ты с матушкой-Княгинюшкой, и я. Тогда ни слез, ни воздыхания не будет, но когда этому случиться - Бог весть, а пока молись да уповай. Вера, надежда и любовь суть добродетели христианские, да не оставят тебя во веки веков. Аминь.

...Кто и когда рассказал мне эту историю, я, честно говоря, не помню. Рассказывали невсерьез - за рюмочкой каберне, закусываемой дольками мандарина и правдивыми историями, которым никто не верил, но без которых не обошлось бы ни одно женское застолье. Рассказавшая эту быль тут же про нее забыла - запила еще одной рюмочкой, закусила очередной мандаринкой и очередной историей. А у меня мурашки шли по коже: на моих глазах рождалась новая глава современного "Пролога"¹. Так я и расскажу эту историю, не пытаясь прибавить ей достоверности или, напротив, подчеркнуть ее абсурдность. Нет, я оставлю все так, в чуть переслащенном и паточном виде, в котором как в Средние века, так и сейчас, быстрее находит путь к сердцу человека простого и некнижного нравоучительная история с легким, но холодком по коже дерущим налетом крови и мистики.

Итак... Михаил Князев был из тех, кого ныне зовут "новыми русскими". Не берусь судить за весь этот род людей, так как ни одного вживую не видела, но сдается мне, что был он типичен для той среды - человек жестокий и беспринципный, для которого жизнь человеческая не значила ничего или почти ничего. Любил он одного человека в своей жизни - свою дочь Аню, хотя была она с детства психически больна. Но это был такой кроткий и обаятельный ребенок, что даже болезнь ее не портила, а наоборот, придавала ей совершенно особое очарование существа неземного и как бы высшего по сравнению с окружающими.

Родители были привязаны к ней до безумия, хотя эта любовь и приняла, как обычно бывает в той среде, вид до крайности уродливый и неестественный. Но никакое баловство, никакие коллекционные фарфоровые куклы и детские платья, каждое ценой не в одну преподавательскую зарплату, никакое потакание детским капризам не смогло сделать девочку своевольной и эгоистичной. Аня была набожной и кроткой, игры привлекали ее мало. Больше всего на свете она любила молиться. По молитвеннику читать и запоминать ей было трудно, поэтому молилась она своими словами, нехитро и бессвязно, но от чистого сердца, и если существовала на свете молитва, которая прямо Богу в уши идет - так это ее молитва и была.

Но лучших Господь забирает к Себе быстро. Сомнительное милосердие - с точки зрения нас, маловерных. Как бы ни роптали мы в этой жизни на безденежье и всеобщее падение нравов, но предложи нам сию же минуту хоть сам рай с золотыми яблоками, эоловыми арфами, нектаром и амброзией - нет, испугались бы, предпочли бы пожить еще, уж как-нибудь, худо-бедно, как все: не нектар - так кока-кола, хоть и не смотрел бы, честное слово, на эту липкую коричневую мерзость. Золотые яблоки... а чем хуже их те самые мандаринки, которыми каберне тогда закусывали? А что до эоловых арф - так чем Глюкoza не ходячая эолова арфа, даром что так и долбанул бы чем-нибудь тяжелым телевизор, где в десятый раз крутят ее клип?

Может, и лучше, что Аня была ненормальная: так и не смогла к этой жизни прикипеть, ушла легко - легкими стопами Господу навстречу.

Что там произошло - не знаю доподлинно. Разборки какие-то новорусские, в результате сам - в коме, дочка - насмерть, мать отделалась сотрясением мозга.

И вот тут начинается сама странная часть истории. Валялись на книжных прилавках эн лет назад всякие оккультные брошюрки про загробную жизнь - как в клинической смерти человек через черный туннель проходит, умерших родственников видит, а они ему говорят, дескать, не время, надо земные дела решить. Вот тут было то же самое. На загробном своем пути Князев увидел дочь. Аня пообещала ему, что он останется жив, если потом покается в грехах и уйдет в монастырь. Естественно, Михаил обещал и еще более естественно, что выздоровев, он обо всем забыл и жизнь стал вести прежнюю. Даже еще хуже - начал попивать, чего прежде за ним почти не водилось.

Однажды после такой пьянки, он завалился в комнату к дочери. В комнате все стояло, как при ней. И вот на глаза ему попались искусственные розы, которые покойница очень любила и принимала за живые. И тут его как током ударило - все вспомнил, и обещание свое, и обман, и так уж неудобно ему стало, так гадко, что хоть волком вой. Жене, конечно, тут же все рассказал. Она посоветовала лечь спать и ни о чем таком не думать (сама, конечно же, тихонько слезы глотала). Но перед сном Князев не удержался и снова зашел в комнату дочери. Все было как прежде, но... розы теперь пахли, как живые! Князев подумал, что жена надушила их розовым маслом, а она - само собой - решила, что муж. Когда оказалось, что оба этого не делали, Михаил понял, что это дочь подала ему знак.

Через полгода он ушел в монастырь, все свое состояние раздав по благотворительным фондам, за исключением небольшой по меркам "новых русских", но достаточной для безбедной жизни суммы, оставшейся жене.

1 "Пролог" (словарь Брокгауза) - весьма распространенный в древней Руси слав. русский сборник, заключающий жития святых, поучения и церковно-поучительные повести.