ОЛЕСЯ НИКОЛАЕВА
(Новый мир, 1990 г №1)

СЕМЕЙНЫЙ ПРАЗДНИК

***

Многоочитую знали халдеи смерть —
всю из лунных белков, перистых роговиц,
всю из черных зрачков, которыми смотрит твердь
из-под ломких ресниц...

Видно уже сейчас, как я жила,—
сливалась с походкой дней, искушала судьбу,—
целовалась на кладбище, менялась крестами, водку пила,
стояла на исповедь в очереди,
                          закусив губу.

Видеть и осязать—двоякое ремесло.
Вылепил меня Господь для своих собственных глаз,
но поставил под быстро текущий песок,
                      струящиеся зеркала,
                                льющееся стекло,
чтобы и мне увидать, кто воистину есмь аз!

Ах, студенистые эти очи,
               линзы выпукло-вогнутые,
                             астигматизм дней...
Ты, вечно колющая ресница,— прости, прости!
И на радужной оболочке все отчетливей,
                                все острей
обратная перспектива пути.


ДОЧЬ

Девочка-приемыш в порядочную семью -
взята в семидневном возрасте из роддома.
Догадывается об этом, ищет матерь свою,
ищет отца своего. Ей кажется, что знакома
вот эта американочка с журнальных страниц,
вот этот блондин из проехавшего лимузина.
Она смотрится в зеркало, находит сходство,
                                     между ресниц
запечатлевается трагическая картина:
страшная буря обрушивается на корабль,
каждый спасается на обломках;
в пасмурном небе заблудившийся дирижабль
опрокидывается от ветра. Все тонет в потемках...
Они терпят крушение у берегов Филиппин,
над Атлантическим океаном, над лесами Сибири.
Провидение их спасает из когтей, клыков и глубин,
но разбрасывает всех врозь и теряет в мире.
...Приемные родители посылают в школу,
                                  везут в метро.
Но какие-то в небе торжественные поют трубы!
Девочка поглядывает вокруг таинственно и хитро:
брови ее приподняты, поджаты губы.
Что-то ей нашептывает: вон та — волос курчав,
тонкий профиль, неизвестный мастер, английская миниатюра.
Что-то ей подсказывает: вон тот — величав,
орлиный нос, эполеты, царственная фигура!
Перед ней выстраивается род человеческий во всей красе:
колышутся шляпы, клобуки, котелки, перья на шлеме...
На этот семейный праздник собираются все —
вплоть до Адама, который еще в Эдеме.

      * * *
Даже если ветер, посланный в край восточный,
или — докатывающиеся до сердца всполохи грозовые,
красноречивый куст, свет полуночный,
жук-олень залетный, выбранный в вестовые...

Даже если цыганка, прицепившаяся у вокзала,
или убогий Алеша — прозорливый из Оскола,
или сама душа, пока она засыпала,
или сам ангел Божий, спустившийся от престола,—

не поверю им больше, скажу твоими словами:
— Только Господь соединяет судьбу с судьбою! —
Даже ежели херувимы с шестью крылами
возвестят троекратно, что я любима тобою,—

опущу глаза, напрягая ресницы, веки,
и скажу, как учил ты,— спокойно, внятно и больно:
— Никогда он меня не любил! И уже вовеки
не полюбит... Не лги, лукавый, довольно!