Главная Новости Золотой Фонд Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Дайджест Личные страницы Общий каталог
Главная Продолжения Апокрифы Альтернативная история Поэзия Стеб Фэндом Грань Арды Публицистика Таверна "У Гарета" Гостевая книга Служебный вход Гостиная Написать письмо


Вальрасиан

Рецезия на повесть Мари Жють "К последнему морю"

Произведения "по мотивам" были есть и, наверное, будут всегда. Почти любой более-менее популярный писатель порождает массу продолжателей и подражателей. Существуют многочисленные "Новые приключения Шерлока Холмса", "Новые путешествия Гулливера", в ассортименте водятся произведения по мотивам Грибоедова и Шекспира...

Но слабым местом почти всех произведений по мотивам реалистической литературы является их бьющая в глаза вторичность. Они или представляют собой простое использование образов и сюжета исходного текста для каких-нибудь своих целей (от зарабатывания денег и славы до опосредованной дискуссии с автором) или литературную игру.

Появление фантастики и фэнтези позволило вывести творчество "по мотивам на новый уровень. У авторов появилась возможность творить на основе чужих литературных произведений, не проходя кованными сапогами по чужому творчеству. Любой фантастический/фэнтезийный мир достаточно обширен для того, чтобы в нем без труда поместились два, три и более авторов, не стесняя друг друга. Вспомним хотя бы многочисленные многоавторские фэнтезийные проекты - TSR-овские миры, наши отечественные "Миры Асты", "Владигор" и т.д. Резонное возражение о мягко говоря невысоком литературном уровне оных проектов гневно отметаем - ибо проблема эта не имеет никакого отношения к теме беседы. Мало профессоров Толкиенов, катастрофически мало, а уж найти двух литераторов такого масштаба, интересы которых движутся в одном направлении, дабы запихнуть их в один проект - задача почти невыполнимая. Но проблема-то эта чисто техническая, а отнюдь не метафизическая...

Возвращаемся к нашим баранам. Очевидно, что в литературе реалистической подобный прием не прокатит. Приключения испанца в Мексике времен капитана Флинта вряд ли могут быть названы произведением по мотивам "Острова сокровищ". Зато приключения нуменорца в Хараде незадолго до Акаллабет - таки произведение по мотивам Профессора.

Итак, все прекрасно, литераторы нашли новое применение для своих сил (лучше бы отдельные личности из оных не находили... Ибо уважением к исходному тексту обладают не все. Что впрочем, отнюдь не прерогатива фантастики, реалисты зачастую уважают реальность описываемого ими мира планеты Земля куда как меньше, чем Вася Пупкин реалии мира Арда...). И тут возникает одно серьезное "но"...

Число ярких, красивых, живых миров - миров в которых хотелось бы если не жить, то уж по меньшей мере побывать, не так уж и много и, пожалуй, наиболее удачными из них являются Арда Толкиена и мир Полудня Стругацких. Именно они дали основание для наиболее серьезных движений поклонников, именно эти миры породили самую обширную и разнообразную литературу и публицистику .

Скорее всего, любой читатель этой рецензии знаком не с одним произведением по мотивам творчества Толкиена или Стругацких. Даже для изданных на бумаге произведений "по мотивам" не хватит пальцев на руках и ногах. По крайней мере, у одного человека.

Встреча этих миров должна была произойти, тем паче, что сведение вместе нескольких миров - один из излюбленных приемов модного теперь постмодерна. Но как ни странно, подобных произведений оказывается поразительно мало - с полдюжины стебов, склеивающих образы Стругацких и Толкиена чисто формально, пара эклектичных произведений многомирников, "Второе Средиземье" Алова и рецензируемое здесь "К последнему морю". Странно...

ИМХО, сравнительная редкость произведений, смешивающих образы и сюжеты Стругацких и Толкиена, связана с тем, что они написаны в "разных тональностях".

В некоторой степени Стругацкие - это апокриф от других авторов советской фантастики. "Сказка о дружбе и недружбе" - явный ответ на Крапивина, ранние произведения о Мире Полудня - ответ на традиционную космическую фантастику ефремовской школы с их коварными инопланетными диктаторами и людьми из светлого коммунистического будущего Земли и (немного) на столь же традиционную советскую социальную фантастику (вспомним историю с приисками из "Стажеров"), "Понедельник..." и "Сказка о Тройке" - своеобразная реакция на советскую "производственную фантастику". Если внимательно прочитать историю путешествия Александра Привалова в описываемое будущее, можно найти корни практически всех книг Стругацких. Как Ниэннах пародирует Толкиена в своей легенде о Семизвездьи (первая редакция ЧКА), так и Стругацкие пародируют в этом фрагменте и ефремовский мир светлого коммунистического будущего, и производственный роман с его "полупрозрачными изобретателями", и романтичное крапивинское направление советской фантастики с его мальчишками-зайцами с томиками Шекспира в трюмах звездолетов.

В чем-то Стругацкие оказываются ближе к творчеству Ниэннах, нежели Толкиена. Как после этической определенности "Сильмариллиона" в "Черной книге Арды" декларируется этический релятивизм, основанный (nota bene!) на принципе неполноты информации у ключевых персонажей, так и Стругацкие декларируют в своих романах, что "в действительности все не так просто, как на самом деле". Сравните хотя бы историю Мак Сима на Саракше (и его превращение из гвардейца Неизвестных Отцов в повстанца) и историю Хэлкара (и его превращение из Меча Единого в Первого Назгула).

Схожая внутренняя логика сюжета лежит и в основе "Жука в муравейнике", но вопрос остается без ответа, мы так и не узнаем, был ли прав Рудольф Сикорски...

Мир Стругацких многополюсен и нелинеен, в отличии от ефремовского или толкиеновского мира, в которых заданы очевидные нравственные ориентиры, в той или иной мере увязанные на формальные критерии. Кстати, именно это делает как Ефремова, так и Толкиена уязвимыми для пародирования идеологического. Между "Звирьмариллионом" Свиридова и "Прощанием славянки с мечтой" Рыбакова по сути нет особой разницы, и тот и другой основан на принижении вполне определенного идейного пафоса произведений при сохранении основных фактов и мелких изменениях антуража. Зато пародии на Стругацких почти всегда теряют идейный стержень, рассыпаясь на ворох аллюзий и скрытых или явных цитат. Кстати, тоже самое, по большому счету, происходит и с пародиями на Ниэннах, не столь уж многочисленные удачные стебные тексты ("История Саура Питерского" Ассиди и Мисти или "Вспомнить здесь, вспомнить там" Алатиэль и Кантарэлль) являют собой не пародии, а юмористические рассказы, основанные на мире ЧКА или быте ниэнистского фэндома.

Это несоответствие центрального принципа и делает крайне затруднительным объединение образов Толкиена и Стругацких в одном произведении. Очень сложно сохранить и эзопов скепсис Стругацких и позитивные определения Толкиена, значительно легче было бы сочетать образы Толкиена и Крапивина или Стругацких и Ниэннах. (Кстати... Нечто подобное и происходит в фэндоме. Конечно, Стругацкие относятся к числу любимых авторов российской интеллигенции и найти человека, не знакомого с ним сложно, но все же некая зыбкая закономерность намечается. Поклонники ЧКА порой недолюбливают Крапивина, зато среди тех, кто предпочитает книги Толкиена "Черной книге" любители и ценители Крапивина встречаются не в пример чаще. Это отражается даже в литературном творчестве: и в "Крапивинских мальчиках" Ниэннах, и в посткрапивинских песнях и стихах светлых толкиенистов... И еще раз кстати - лично знаю ниэнниста, глючащего по Арканару.)

Именно этим и объясняется тот факт, что в большинстве произведений, объединяющих образы Толкиена и Стругацких, и от первого и от вторых остаются разве что имена, а фабула произведений сводится к вариациям на тему "Приходит Максим Камеррер в Изенгард" и "Когда Гэндальф миновал могилу Мелькора, седьмую и последнюю на этой дороге...". Единственным исключением является постмодернистское и изрядно киберпансковское "Второе Средиземье" Н. Алова, в котором Средиземье изначально появляется лишь в виде модели построенной внутри Мира Полудня и категорически не соответствующей фактам Толкиена (Рохан существующий одновременно с Нуменором, etc., etc.).

Мари Жють удалось избежать этой ловушки. В "К последнему морю", как это ни странно, сохранились и образы Стругацких и образы Толкиена, причем сохранился и дух этих авторов.

В общем-то в сплаве образов, предлагаемом Мари Жють явно доминирует Толкиен. Хотя на одного-единственного Леголаса (и еще трех персонажей, появляющихся эпизодически) приходится весь НИИЧАВО, с вполне живыми, "стругацкими" Приваловым, Корнеевым, Хунтой, Кивриным, Выбегаллой и т.д., хотя на полтора элемента эльфийского антуража приходится зримый вещный мир СССР 60х годов, именно Толкиен задает тон в "К последнему морю".

Самым простым, очевидным, внешним проявлением этого является всеобщее восхищение Леголасом, умудрившимся обаять даже старую каргу Наину свет Киевну, не говоря уж о всем остальном НИИЧАВО до магистров включительно. На протяжении повести Леголас лишь единожды вынужден подчиниться внутреннему регламенту института - придя на диспансеризацию (да и то, он делает это не следуя внутренним правилам Института, а дабы не причинить неприятностей медичке и с запозданием на 7 лет), во всех остальных эпизодах именно он направляет процесс, порождая целый ворох тем и образов, меняя направления работы отделов и секторов. Еще более зримым становится это в краткой сцене явления Галадриэли, когда Хунта и Киврин - своеобразные эталоны, меры всех вещей в мире "Понедельника..." (вспомним их роль в "Сказке о тройке") преклоняются перед этой гостьей.

Но важнее другое. В мире "Понедельника..." нет ни большого добра, ни великого зла, это - мир обычных людей, с их мелким, "коммунальным злом" - мелочными страстишками, ленью, глупостью и жадностью, с их конечным благом, обретаемым в Творчестве и Познании. Мари Жють придает этому миру четко определенные ценностные координаты, одновременно принижая приоритеты, существовавшие в мире "Понедельника...". Если прежние ошибки Выбегалло были совершены от сочетания потрясающего невежества с желанием сделать что-то хорошее (дабы извлечь из этого чего-то выгоды для себя, естественно), то теперь Выбегалло предстает перед нами, как зло, вооруженное Знанием, он приобретает немыслимый для Выбегаллы Стругацких мотив - месть.

Это, конечно, только косвенный признак, корреляция, выражающая иные, более сложные связи, - но в рамках повести Леголас становится своеобразным эталоном, мерой ценностей, причем становится таковым значительно в большей степени, нежели играли эту роль Хунта и Киврин в оригинальном мире "Понедельника...". Несогласие с ним, автоматически ведет к падению либо служит признаком уже свершившегося падения (как в случае с Ауле-Одином), Леголас - воплощение estel, эталон, оценка...

Однако, Мари Жють не уничтожает мир "Понедельника", она своим экспериментом поднимает его на более высокий уровень этической определенности, но сохраняет его основные черты. Нечто подобное осуществляют и сами Стругацкие в "Сказке о тройке". Выбегалло-эксперт Тройки страшнее и опаснее Выбегаллы-кадавроведа, Киврин и Хунта в "Сказке о Тройке" становятся грозными выразителями справедливости. Но Мари Жють доводит этот процесс до логического завершения, до толкиеновской определенности. На этом уровне комедия "Понедельника..." и сатира "Сказки..." Стругацких становятся драмой, и добро и зло становятся более явными и очевидными. Бездумность Выбегалло, бывшая в "Понедельнике..." смешной в "К последнему морю" становится действительно страшной.

Не случайно из повести Мари Жють исчезла практически вся безобидно-веселая нечисть и нежить - будь то Кащей, Х.М. Вий или вивариумные вурдалаки. Подобным существам нет места в этически определенной системе ценностей, они не могут стать друзьями, но если они станут врагами - это будет нарушать цельность системы, созданной Стругацкими.

Сохранению духа Стругацких помимо этого способствует также успешное сохранение автором стиля Стругацких - веселого, добродушного, чуть иронично-ехидного. Благодаря этому читатель может сам достраивать хорошо знакомые образы - ему дается достаточное количество якорьков-привязок, чтобы не отдалиться от образов и идей Стругацких слишком далеко.

Сохранение автором стилистики Стругацких настолько удачно, что при поверхностном прочтении создастся впечатление прямо противоположное вышеизложенному - что это Стругацкие всецело поглотили Толкиена, о Леголасе или Галадриэль автор рассказывает почти с теми же интонациями, что и о Корнееве или Стеллочке (а почему, собственно, должно быть иначе. "Внутренний рассказчик" в обоих случаях один - Саша Привалов).

Недостатки повести являются прямым продолжением ее достоинств. В тех случаях, когда идеи Стругацких и Толкиена вступают в конфликт, автор вынужден выбирать между ними - и всегда отдает предпочтение Толкиену. В итоге, в повести возникают логические прорехи - не прорехи во внутренней логике, но прорехи в соответствии ее образов образам Стругацких.

Эстетика мира Толкиена подразумевает противостояние, пусть неявное, пусть остающееся за кадром - но наличие Мордора, Ангмара, Ангбанда, Утумно. У Стругацких нет образов, способных встать на место этих твердынь Тьмы - и создавая свою повесть Мари Жють вынуждена лепить их из наиболее подходящего материала, делая из обыкновенного жадного и циничного дурака Выбегалло - дурака злобного и бессмысленно мстительного, действительно являющегося "элементом Моргота". Но это, пожалуй, единственное серьезное расхождение Мари Жють с миром Стругацких. Все остальное - "отклонения в пределах допустимого".


Подведем итоги. Повесть Мари Жють удалась. Удалась в той мере, в какой образы и идеи Стругацких совместимы с образами и идеями Толкиена. Что и требовалось доказать. ;)



return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>