Главная Новости Золотой Фонд Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Дайджест Личные страницы Общий каталог
Главная Продолжения Апокрифы Альтернативная история Поэзия Стеб Фэндом Грань Арды Публицистика Таверна "У Гарета" Гостевая книга Служебный вход Гостиная Написать письмо


Алина Немирова (Эйлин О'Сиобар)

Видения Эллот

Все началось с очередной размолвки со старшим братом. В который раз, попытавшись переубедить его, он добился лишь гневного окрика и сам едва сумел сдержаться. Подавленный безысходностью, он ушел, не прощаясь; стражи видели, как он вышел из ворот, но, заметив, какое выражение на лице его, не рискнули ни спросить, ни окликнуть.
За последние несколько веков он привык ездить верхом, и теперь идти по лесу оказалось не так-то легко. Глухи и необитаемы дебри Оссирианда, и солнце местами с трудом пробивается сквозь густой полог листвы. Но с нольдорским чутьем и памятью путь, однажды пройденный, становится знакомым, и потому он шел без оглядки, куда вздумалось, пока владевшие им ярость и досада не сменились привычной тоской. Только тогда, осмотревшись, он понял, что в этом месте никогда не бывал.
Вокруг стояли, толпясь, дубы, молодые и старые, лещина протягивала ему на округлых ладошках еще зеленые орехи; земля, поросшая редкими стеблями безымянных цветов, покато уходила вниз, и там, на дне ложбины, вместо тени сквозил между стволами неожиданно яркий свет. Душа отчего-то вдруг отозвалась на этот вид давно не испытанным радостным нетерпением. Обходя трескучий бурелом, отводя ветки, назойливо лезущие в лицо, он осторожно спустился в заманчивую ложбинку и очутился на почти круглой поляне, надежно укрытой со всех сторон зарослями терновника.
На первый взгляд ничего особенного: просто пологий склон, заросший травою и цветами. Но всюду ли вырастают они вдвое выше обычного? Белые зонтики сныти касались плеч пришельца, алые головки чертополоха и синие глазки цикория выглядывали из-под локтей. Тоненькие серебристые осинки еле пробивались сквозь эту буйную поросль, но света хватало на всех – не борьбою за жизнь, а покоем равновесия веяло от этой картины. И тишина стояла над поляной теплая, живая, и ровное гудение золотых шмелей, занятых сладким делом пропитания, только подчеркивало ее. "Тишина не пустоты, а потаенного присутствия, – подумал Феанарион. – Но, кажется, я тут никому не помешал..."
На несколько мгновений он замер, прикрыв глаза, впитывая солнечное тепло, потом осмотрелся и, раздвигая аккуратно стебли шершавые, гладкие, коленчатые и прочие, вышел на середину поляны. Деревца-подростки, встрепенувшись, расступились, и открылась прежде незаметная ниша – устеленное ползучими травками ложе в тени старого орешника. И на ложе этом, склонив голову на согнутую руку, спокойно спала неизвестная женщина.
Остановившись в двух шагах, он смотрел на спящую со смутным ощущением, что где-то, когда-то давно, уже видел ее. Точнее определить не удавалось: облик ее ускользал от взгляда. Переливчатая ткань серого плаща и синего, как вечернее небо, платья искрилась под солнцем, полупрозрачная белая вуаль туманом окутывала голову. Но из-под складок плаща поблескивала тонкая вышивка – серебряное дерево и звезды. Он догадался – хотя поверить было трудно; и в это мгновение женщина проснулась и неуловимым движением сбросила вуаль. Весело сверкнул драгоценный венец.
– Ты сумел отыскать меня! Садись же, поговорим!
Она села, расправив плащ так, что он полностью скрыл ее, и указала место рядом с собой. Сын Феанора опустился на траву; не было страха в душе его, только желание не спугнуть нечаянную и редкую удачу. Видно, недаром он, чувствуя, что нуждается в помощи, порой поднимался на высокий холм и пел особую песню – она долетела до недоступного Таникветиля...
Женщина окинула его внимательным взглядом:
– Ну, что же ты молчишь, мастер сплетения слов? Разве нет у тебя на душе такого, чем ты хотел бы поделиться?
– Многое тяготеет надо мною, но как высказаться вслух? Откровенность, доверие – все это ныне для меня позабытая роскошь...
Ему никак не удавалось разглядеть ее: ярко-синие и прозрачные камни венца при малейшем движении ловили солнечный свет и вспыхивали голубыми, белыми, золотыми огоньками, блики скользили по лицу его и мешали присмотреться. Откуда-то появился у нее в руках гладко обточенный шарик из камня медового цвета на тонком, почти невидимом шнурке; она стала играть им, будто забыв о собеседнике, закручивая и раскачивая шнурок, и Феанариона притянуло вращение этого теплого шарика, и слова родились сами собой:
– Плохо в нашем доме, госпожа, так плохо, как никогда еще не бывало. Ладно, потеряли мы земли свои и крепости – что поделаешь, понадобится, новые построим. В Оссирианде жить ничуть не хуже, чем в других лесах... Плохо то, что мы между собою поладить никак не можем. Много лет понадобилось, чтобы мы ощутили бремя проклятия, но наконец это случилось. Теперь нас преследует страх предательства, страх распри уже не с другими племенами, а с близкими родными. Пожалуй, только этот страх еще удерживает нас от перехода через роковую черту...
Незнакомка все крутила свой медовый камушек, и казалось, будто не она слушает горестный рассказ, а сам шарик втягивает каждое слово, каждый звук, становясь то матовым, то совсем прозрачным.
– Келегорм ищет военных приключений на голову себе и своей дружине, Куруфин погрузился в какие-то сокровенные размышления, которыми не делится ни с кем. Жить вместе с сыном своим Келебримбором он не может: между ними стоит обида Лючиэнь и гибель Финрода. Карантир засел в своем дальнем лагере и никого не желает видеть – общается с бородатыми наугрим... Близнецы, наши "зеркальца", бродят по лесам, бьют дичь, заводят знакомство с нандор и месяцами в крепости не появляются. А хуже всего то, что Маэдрос упорно считает себя всегда правым и не хочет слушать "посторонних мнений", как он выражается. Посторонними при этом оказываемся мы с Куруфином...
– Каковы же мнения ваши и каких дел они касаются? – спросила женщина, пальцем внезапно остановив шарик.
– Я считаю, что нам нужно забыть про добычу Сильмарилов, хотя бы на какое-то время, – хмуро признался Феанарион. – Клятва, данная нашим отцом – западня. Выполнишь, не выполнишь, все нехорошо. И мне подумалось, что бездействие для нас ничего не изменит, зато земле этой, где мы живем и хотим жить дальше, будет и легче, и спокойнее. Пусть она уснет, эта клятва, и надолго! А мы вспомним, что в мире есть что-то кроме войны, страды да оружия... Так я брату и сказал.
– Что же Маэдрос ответил тебе?
– Он обвинил меня в трусости, в забвении отцовских заветов, уж не помню, в чем еще. Он так гневался, что слышно было, наверно, и в поселениях лаиквенди. А ведь прежде мы никогда не ссорились, понимали друг друга вообще без слов... И тогда мне впервые пришло в голову, что у всех нас рассудок с сердцем не в ладу. Быть может, тень безумия уже накрыла нас. Из братьев только Амрас поддержал меня открыто. Куруфин промолчал, остальные вволю поупражнялись в красноречии на мой счет. Мы, конечно, примирились спустя несколько дней, но мутный осадок в душе остался. Я начал сторониться братьев, нет больше откровенности между нами, даже с Куруфином я почти не общаюсь, помня о том, что они на пару с Келегормом учинили в Нарготронде. А как в Эльдамаре дружны были! Так вот и живем уже больше года, а сегодня снова...
Он досадливо взмахнул рукою и умолк. Жужжали шмели, покачиваясь на сладких соцветиях, бабочки выплясывали сложный парный танец, одна рискнула присесть на плечо нольдора, но тут же взметнулась, испуганная резким движением.
– Я ничего не могу ему доказать! – в отчаянии воскликнул он, нервно обрывая листья с подвернувшегося под руку стебля. – Рассказал ему о своем видении, а он в ответ: вот соберемся с силами, да пойдем на Ангбанд!
– Что же ты видел?
– Вышел как-то ночью на берег Гелиона – так, случайно, хотелось прогуляться. Была лунная ночь, но от воды поднимался такой густой туман, что диск луны еле просвечивал. Мне показалось, что в тумане на самом берегу, там, где песчаная отмель, кто-то кружится: можно было различить движение рук, вьющиеся складки одежды. Я подошел поближе – и увидел женщину, чье лицо словно тонуло во мгле. Только прекрасные руки ее смог я разглядеть: остановив свой бесшумный танец, она вскинула их к небу и сказала тихо, внятно:
– Смотри, сын Феанора! Смотри и запоминай! Видишь, что это? Мне почудилось, будто я вижу стальной обруч с тремя широкими зубцами; посередине его зияло отверстие, а по краям сверкали два чудесных кристалла. Мне ли было не узнать их!
– Думай, как добыть их! – молвила она. – Нольдор – племя разума, думай же сам и другим вели крепко подумать!
Я не успел ничего ответить, как туман снова скрыл ее, и через мгновение я почувствовал, что остался один. Конечно, я сразу же отправился к государю Маэдросу, да что толку? Можешь ли ты, госпожа, объяснить мне, что значила эта встреча?
– Это река сама сгустила и выявила твои же собственные мысли. И нужно последовать ее совету – думать!
– Кое-что я сделал. Попытался разыскать следы Наугламира. До нас дошли слухи, что Лючиэнь, дочь Тингола, покинула этот мир вместе с мужем своим Береном. А Сильмарил остался где-то здесь, совсем рядом... Мне почему-то кажется, что найди мы его – и безумие отступит. Ибо однажды привиделось мне, что если добудем мы Сильмарил ценою чьей-то крови, то и сами заплатим кровью, и одному из нас суждено сгинуть в недрах земли, а другому – скитаться, потеряв память. Не хотелось бы...
– Все может быть, – сказала женщина спокойно. – Но я знаю, ты пел, надеясь, что после этого некая помощь придет к тебе. Если ты намерен отказаться от поисков, зачем тогда звал? Бездействие совета не требует!
Склонив низко голову, он сказал тихо:
– От тебя воистину ничто не укроется. Прошу, выслушай. Я рискну открыть тебе свой секрет. Если глупо то, что скажу, пожалуйста, не осуждай... "Думай", – говоришь ты. Много думал я, и пришел к выводу, что изделие моего отца, которое содержит в себе Изначальное пламя, может дать начало некой сущности, способной внести изменения в мир и частично – а может, и полностью – снять искажение Арды...
Только быстрый взгляд, брошенный женщиной, выдал ее чувства: удивление, недоверие и надежду.
– Но для этого мне крайне важно найти как можно скорее хотя бы один Сильмарил. Я хорошо понимаю, что знания и память твои превосходят возможности эльдар, и потому ты можешь знать и о Наугламире; мы потеряли его след, и это сильно беспокоит меня...
– Наугламир находится в Белерианде, – бесстрастно произнесла женщина.
Маглор прикусил губу, подавляя нетерпение: это он и так знал! Но, беседуя с Валар, нужно уметь сдерживаться...
– Должен сказать тебе, что от этого зависит очень многое, в частности, прольется ли еще кровь. Здесь замешаны уже судьбы не только наши, а кроме того, это очень важные для меня сведения, которыми я воспользуюсь... – тут он слегка замялся, подбирая слова, – воспользуюсь в соответствии со своими замыслами. Больше сказать пока не могу. Уста мои замкнуты...
– Скажи, если Сильмарил попадет тебе в руки, что ты станешь с ним делать? Разве не отдашь старшему брату?
– Нет! – резко возразил Маглор. – Я не отдал бы его брату. И пусть я погибну в этот момент, но это лучше, чем нести бремя клятвы, которой мы себя связали, и помнить о крови и пепле, покрывших нас с ног до головы в Альквалонде. Это очень тяжело, ибо я вижу это как наяву до сих пор. Мне тяжело и больно.
Маглор отвернулся и замолчал. Какие-то люди прошли по берегу скрытой в зарослях реки, залихватская песня разрушила полуденную тишину.
– А ты уверен, – с глубоким сочувствием спросила она, – что братья не набросятся на тебя в тот же момент, как ты откажешься отдать Наугламир, и не разорвут тебя на части?
– Уверенности у меня нет, но я постараюсь убедить Маэдроса, что есть возможность освободиться от клятвы. Ведь с Сильмарилом все равно нужно что-то делать, а не просто носить как трофей, как изделие нашего отца, которое стало реликвией и знаменем! Мы можем использовать его в наших целях – но и на благо мира, мира в Белерианде или даже во всей Арде. И я предвижу, что промедление в нынешних обстоятельствах смерти подобно.
Долго молчала она, перебирая тонкими пальцами стебельки травы, и наконец сказала:
– Ну что же... Я вижу, что, несмотря на неправедную клятву, которую ты дал вместе со всеми, чувства твои остались прежними, какими я помню их в те времена, когда вы жили еще в Валиноре. Знай же, что носительница Наугламира действительно ушла из этого мира вместе со своим супругом, но у кого сейчас находится Наугламир, я тебе не скажу. Ибо если эти сведения дойдут до кого-то еще, те, кто слаб и мало защищен, могут потерять все, что имеют, и свои жилища в том числе.
– Но пока мы продолжаем искать, как прежде, с оружием в руках – можешь проследить, например, за Келегормом! – эти жертвы будут только множиться! Пусть тот, у кого сейчас Наугламир, передаст мне его по своей воле, прямо в руки. Иначе ничего не выйдет... Это уж я понял непреложно: искать на пути войны, с ожесточением в душе – нельзя. А как иначе?
– Ты хочешь, чтобы я направила тебя на верный путь? – янтарный шарик исчез под плащом, женщина встала и накинула вуаль на голову. – Но ведь тебе уже сказано: думай! В этом твоя сила. И в любви твоей. Однако души братьев твоих искажены, и ответной любви тебе не дождаться. Когда они узнают о твоей добыче, то не дадут тебе даже начать совершать то, что ты хочешь.
Маглор встряхнул головой, отгоняя посторонние чувства. Намек на угрозу не задел его мысли, занятые совсем другим:
– Хочу попросить тебя об одном: внушить нынешним хранителям Наугламира, чтобы встретились со мной. Они – или он? – ведь считаются только хранителями, да? Тогда я спокоен. И пусть знают, что Маглор дает слово и не тронет их...
– У них было такое намерение. Но они боятся. Они боятся отдать Наугламир с Сильмарилом тебе, не зная, что за этим последует, боятся отчасти и за тебя: не случится ли усобица между тобой и братьями.
Она не сделала еще ни шагу, а говорила уже будто издалека. Сын Феанора тоже поднялся с земли – оказалось, что он выше ее ростом.
– Так скоро ты покидаешь меня, госпожа...
– Чудо уже и то, что мы встретились, Маглор, – мягко сказала женщина, коснувшись его руки.– Песни твои – вот что привлекло меня. Ничем не могу я тебе помочь... Но знай: не все так безнадежно, как представляется вам, стоящим под тенью клятвы. Ищи тех, чьи мысли и желания совпадают с твоими. И помни, что у отца твоего, хоть всех сыновей и семеро, истинных наследников только двое.
– Куруфин? – вырвалось у него. – А второй...
– Это ты сам. От кого у тебя жар души, сила слова, умение убеждать? Вы оба одарены богато, пользуйтесь же этими дарами!
Прежде чем Маглор успел ответить, она коснулась его виска кончиками пальцев и посмотрела прямо в глаза. Он отшатнулся, невольно зажмурившись, как от близкой вспышки огня; а когда опомнился, поляна была пуста – ни следа, ни единой примятой травинки.
Шмели, отягощенные добычей, тянули теперь свою песню лениво и басовито. Какая-то птица тоненьким свистом храбро напоминала миру, что еще жива.
– Я тоже еще пока жив, – сказал он вслух. – Да что толку?
Он стоял неподвижно, глубоко задумавшись и не ощущая послеполуденного тяжкого жара. Солнце золотило его светлые волосы, выбивало серебряные блики из черного шелка одежды, из рукояти меча; большой радужной бабочке вздумалось опуститься на его плечо – и улетела она лишь тогда, когда запах дальнего, особо вкусного цветка привлек ее. Бабочка взлетела, и от этого невесомого толчка Маглор, сын Феанора, очнулся и вспомнил, где находится.
– "Думай"! – с горькой усмешкой обратился он к деревцу, стоявшему рядом. – Легко сказать! Много ли я надумаю один за семерых! В тесноте, да неуюте, да в чужом краю...
Он погладил листья протянутой к нему ветки и пошел прочь, больше не глядя по сторонам.
Ловко отыскивал он дорогу, не цепляясь за ветки, не наступая на сучки, а все-таки чуткому уху еще долго было слышно его. И только когда на милю вокруг восстановилась тишина, невысокая девушка с каштановыми волосами, в зеленой неприметной одежде, бесшумно спрыгнула наземь с могучей ветви дуба, надежно укрывавшего ее.
– Что за чудо! – рассмеялась она. – Нольдо, Феаноринг, оказывается, тоже умеет говорить с деревьями! А может, здесь все-таки был кто-то еще? Но я же никого не видела!
– Сумерки, звезды, ночной туман, – прогудел дуб.
– Среди бела дня? – недоверчиво переспросила девушка.
– У него в душе. Все у него в душе, Эллот. В нем – погибель, но в нем же и спасение. Помоги ему, помоги ему, если можешь, тем самым поможешь нам, спасешь нас...
Шорох вздоха прошел по густой темной кроне, и дуб умолк, утомленный чрезмерным усилием. Речь была древесному великану пока еще внове, и плохо двигались мысли дремотной полуденной порой. Эллот благодарно погладила грубую морщинистую кору:
– Отдыхай, дружок! Ты не только ученик мой, но и советчик... Не беспокойся!
Улыбаясь и напевая, покинула Эллот чудесную поляну; но чем дальше уходила она в лес, тем печальнее становилась. И когда встали перед нею стены крепости нольдор – наспех сложенные, но высокие и прочные, – Эллот вконец оробела и не рискнула подойти поближе. Для девушки из народа нандор слишком много было за этими стенами холодной стали, беды и боли.
В своем собственном доме среди ветвей поздней ночью достала она из ларца драгоценное ожерелье и долго любовалась неярким, чистым светом в глубине волшебного камня. И трудно было поверить, что это рукотворное чудо омыто реками крови и слез.
История эта, – подумалось Эллот, – как цветок с запутанным и глубоким корнем. Под силу ли лаиквенди распутать тот клубок кровавых нитей, какими стали теперь души несчастных нольдор? Ведь и на свои земли мы допустили их не из-за понимания сути их борьбы и бед, – и не думали судить об этом, – а из глубокого убеждения, что все живое имеет право жить... Пока нольдорское оружие было направлено против общего врага, все прочее нандоров не интересовало.
Эллот спрятала ожерелье, бережно завернув его в мягкую ткань, и прилегла, закутавшись в меховое покрывало. Неприятная новость, что очень быстро разошлась по Семиречью, пришла ей на ум. Оказалось, что опасность угрожает Оссирианду с той стороны, откуда и не чуяли. К Лайнаур, дочери Денетора, всеми почитаемой за мудрость и рассудительность, явился Маэдрос, старший сын Феанора, и заявил напрямик: "Мне стало известно, что кто-то из твоих сородичей позволил себе присвоить Сильмарил, ранее принадлежавший Берену и Лючиэнь, а ныне исчезнувший. Так вот, если этот кто-то не объявится сам, мы пройдем по вашим землям и предоставим возможность узнать, чего стоят в деле нольдорские мечи!" И в голосе его звучала неприкрытая угроза.
Между тем многим была памятна давняя дружба Эллот с Лючиэнь, а кое-кто знал также, что она была среди тех, кто нашел тела умерших супругов. Лайнаур не была ни королевой, ни предводительницей, но к ее мнению прислушивались, и Эллот со дня на день ждала, когда кто-нибудь из соплеменников, желая мира и покоя родному краю, назовет ее имя сыновьям Феанора, и тогда ее собственная жизнь повиснет на волоске...
Она жила вроде бы по-прежнему, танцевала при луне и под солнцем, пела песни, возилась с энтами, но было ей неуютно и невесело. В любой момент кто-то из Феанорингов мог предстать перед нею и сказать: "Отдай то, чем владеешь не по праву!" Диор же о наследии родительском пока не вспоминал. Порой она порывалась сама пойти и отдать тяготящее душу сокровище, но кому? Ее отпугивали слухи о непредсказуемом, несдержанном нраве Феанорингов, трудно было поверить, что они способны проявить миролюбие; только про Маглора говорили, что он мудрее всех остальных и не сразу хватается за меч.
Теперь Эллот уже жалела, что не разобралась с тайной укромной полянки. Ведь она нашлась каким-то чудом, прежде ее как будто и не было там! Может, нужно было все-таки выйти на солнце, заговорить с Маглором? Но дуб, творение Яванны, отчетливо ощущал чье-то еще присутствие!
Она закрыла глаза – на минутку, только сосредоточиться – и сон усталости сразу же одолел ее. Пряно пахнули разогретые травы, басовито загудели шмели...

* * *

Обычный летний полдень... Не чувствуя никакой опасности, она стала осматриваться, и вдруг заметила темную фигуру в тени подлеска! Кто-то высокий, весь в черном – лишь на поясе серебряная пряжка да блестящий обруч на светлых волосах – смотрел на нее в упор, прищурив глаза, и Эллот ошеломленно застыла.
– Не бойся, я тебя не трону, – уловив испуг девушки, первым заговорил Маглор. – Наверно, сама Яванна надоумила тебя прийти сюда. И я прошу – прошу, запомни! – выслушать меня и ответить, как сочтешь нужным!
Они оба опустились в густую траву, где стояли: он – в тени орешника, она – на ярком свету, ниже по склону. Маглор вытащил из ножен красивый узкий клинок и с силой вогнал в землю:
– Вот, видишь, у меня есть меч. Есть у меня и другое оружие – пожелай я, и ты была бы в моей власти и выполнила любой приказ. Но я не сделаю ничего такого, потому что не хочу увеличивать груз своих проступков, и без этого тяжкий... Так кого я вижу перед собой?
– Ты видишь Эллот из рода Лэйнар, из народа нандор.
– Из отряда нандор? О, я предполагал, что это попадет к вам. Я польщен, что ты доверяешь именно мне больше, чем моим братьям...
И начался долгий и трудный разговор.

– ...Тебе дано право выбирать, поскольку ты – хранительница, а не владетельница Наугламира, а значит, и Сильмарила... Но я слышал, что ты и раньше хотела передать его мне, но не решалась. Чего ты боялась?
– Я не боялась, – строптиво вскинула голову Эллот.
– Значит, опасалась?
– Нет, и не опасалась. Дело было в другом. Сильмарил достался мне от Берена и Лючиэнь, моих друзей, ныне покойных. После их смерти дух Лючиэнь явился мне, и ее последняя воля была – чтобы Наугламир отправили в Дориат. И я должна была исполнить эту волю. А медлила потому так долго, что не рисковала пускаться в столь дальний путь в одиночку, с сокровищем, спутников же пока не нашлось...
Пальцы Маглора дернулись, будто сжимая рукоять меча, но он стиснул их и заговорил, преодолевая внутреннее сопротивление:
– Что я могу тебе сказать, Эллот... Мне, честно говоря, неприятно слышать, что реликвию нашего рода, в которой заключена частица феа моего отца, собираются передать снова туда, куда она попала по нелепой причуде Элу Тингола, ибо такова была его воля. Впрочем, не будь этой воли, Камень остался бы там, где ему вообще делать нечего...
– Позволь напомнить, что он оказался в Дориате не столько по причуде Тингола, – возразила Эллот, – сколько благодаря желанию Берена добыть залог любви...
– Верно, однако их любовь завершилась бы союзом и без выдумки Тингола. Споры здесь неуместны, уж прости, – отрезал Маглор.
– Прощаю, – храбро улыбнулась Эллот.
– Мне известна история Берена и Лючиэнь, и я глубоко уважаю их обоих, но... – Маглор опустил голову и, покусывая губу, переждал, пока уйдут готовые сорваться злые слова. – Ладно, не будем об этом, иначе разговор зайдет в тупик. Не хочу уподобляться Келегорму: тот рубанет с плеча, да и удивляется, почему ничего хорошего не вышло... Лучше я подведу некоторый итог. Если скажу неверно, ты меня поправь. Итак, ты должна была отнести Наугламир в Дориат по воле Берена и Лючиэнь, так?
– Так, – кивнула Эллот.
– Но ты медлила – давай будем откровенны – отнюдь не из-за отсутствия спутника. Думаю, ты сама хотела, чтобы Сильмарил достался мне – именно мне. И посему до сих пор не отнесла Наугламир, а значит, и Сильмарил, в Дориат. Так?
– Не отнесла...– еле слышно прошептала Эллот. Слова Маглора, негромкие, учтивые, внешне спокойные, пронзали ее душу, как точно нацеленные стрелы, и чем дальше, тем меньше хотелось девушке спорить и возражать.
– ...А раз так, что же до сих пор удерживает тебя от того или иного поступка? Здесь трех мнений быть не может. Либо ты выполняешь распоряжение Лючиэнь – воля ее, конечно, священна, но Лючиэнь не знает всего, не могла она все знать – и подвергаешь Дориат большой опасности, либо соглашаешься со мной. Ты можешь счесть, что я просто хочу заполучить Камень себе. Но Валар свидетели, что я не собираюсь добыть его только ради собственной причуды – и даже не ради клятвы...
– Макалаурэ, – пользуясь старинной формой имени, сказала Эллот, – я слышала о тебе много хорошего и не сомневаюсь в твоей правдивости!
– Спасибо тебе, за доверие спасибо, – хмуро усмехнулся Маглор. – Но давай не отвлекаться. Итак, мы можем – и должны – прийти к какому-то решению, которое хотя бы в какой-то мере удовлетворит обе стороны. Обе. Мы обязаны. Что скажешь? Ибо я и так уже говорил слишком много!
В жаркой тишине поляны, под звенящий хор кузнечиков, Эллот прислушалась к голосу своего сердца. Маглор ждал; тень сместилась, и теперь солнце золотило его склоненную голову, переливалось в складках черного шелка и выбивало слепящие искры из серебряного обруча...
– Вот что скажу я, – осторожно начала наконец Эллот.– Ты был полностью прав, но не сказал ничего нового для меня. Государь Диор имеет право на Сильмарил по одним причинам, ты, сын Феанора – по другим. Чье право обоснованнее? Выбрать здесь очень сложно. Можешь ли ты привести такие доводы, чтобы мне определить, как же я должна действовать?
– Доводы... – он опустил голову и не отвечал, пока не изорвал в мелкие клочки сорванный лист осины. – Я не могу сказать всего, незачем лишний раза бередить душу. Однако я тебе расскажу одну историю. Правдивую. И ты, я надеюсь, все поймешь... Но помни: если возникнет у тебя соблазн проговориться, удержись, пусть никто не вынет этого из твоей души. Не позорь нас больше, чем мы сами позоримся... – он снял с головы обруч, как будто тот стал тесен, бросил на траву. – Брат мой Маэдрос, стремясь выполнить отцовскую клятву любыми путями, рискнул вступить в переговоры с неким прислужником Врага, который заверил его, что вхож к Морготу и может доставить венец с Сильмарилами, объяснив это тем, что его-де там обидели, не наградили по заслугам. В обмен на это он хочет власти над Оссириандом. Ибо дороги к богатым владениям наугрим особо его интересуют. Первая встреча уже состоялась, и брат готовился отправиться на вторую. Я пытался отговорить его, но добился только согласия повременить. Ты видишь, в чем ужас? Маэдрос не почуял, что это очередная ловушка, позабыл все пережитое им самим от коварства Моргота! Мне кажется, что под воздействием клятвы рассудок его потерял ясность, он не заметил, что готовится совершить предательство народа, на чьих землях мы ныне живем, не понял, что губит и себя, и, весьма вероятно, всех нас. Уповаю лишь на неколебимое упорство Карантира, ему, быть может, удастся переубедить старшего. А если мне удастся вложить в руку его Сильмарил, он излечится...
– Плохо вам, – со вздохом сказала Эллот. – История твоя страшна.
– Это лишь одна из историй нашей жизни. Лючиэнь, наверно, говорила тебе про нападение Келегорма и Куруфина. Разум отказал им... В чьих-то глазах они не лучше орков. Но мне они – братья. Я люблю их и хочу избежать несчастья. Надеюсь, это достаточно веский аргумент?
– Достаточно. Но, насколько я понимаю, Маэдрос согласился на это, стараясь следовать клятве. Я позволю себе напомнить...
– Извини, но лучше я позволю себе напомнить тебе содержание клятвы. Клятва действует до тех пор, пока Сильмарилы – один или все – находятся у кого-либо, кроме нас, и этот кто-то ими владеет – не хранит, а именно вла-де-ет, и касается их – именно касается, – отчеканил Маглор.– Когда Камни попадут к нам в руки, воздействие клятвы должно ослабеть, ведь мы ее выполним, хотя бы частично. А может, она и вообще сойдет на нет. Я не говорю о проклятии Мандоса, только о клятве. И я готов за свои слова отвечать чем угодно!
– Я верю тебе, я уже говорила, – поспешила сказать Эллот, видя, что подавленные усилием воли горечь и гнев начинают одолевать сына Феанора.
– Это я сказал на всякий случай. Потому что сейчас пошли такие времена, что и себе самому иногда доверять невозможно... Вот за это я ручаюсь: как только действие клятвы прекращается, мы сможем вздохнуть посвободнее, и даже, возможно, Валар будут более настроены слушать нас. Ибо мне открыто, что они из-за Моргота претерпели немало бед, а когда опомнились, было уже поздно что-либо исправлять. Но – опять же – если у нас появятся Камни, лучше, чтобы их отдали нам добровольно, вообще без крови, поскольку тогда мы сможем сделать нечто, способное изменить судьбы этого страдающего мира. Мне надоела кровь. Даже если мне суждено, делая это, истощить силы настолько, что придется уходить в чертоги Мандоса, я уйду с сознанием выполненного долга. Потому что мне, конечно, хочется отомстить за гибель отца и деда, но то, что я... то, что мы хотим сделать, превзойдет все наши чаяния и ожидания!
Он устало поморщился и умолк. Эллот проговорила неуверенно:
– Я сочувствую твоему горю. Не могу отрицать, ты и твои братья имеете право на Сильмарил, творение и наследие вашего отца – на мой взгляд. Но Диор – наследник и владелец, я же лишь хранительница. Я должна сперва предложить Камень ему. Обещаю высказать Диору свое мнение и попытаться убедить его, что Сильмарил следует передать вам. Только так будет правильно. И иначе поступить я не сумею...
– Поступаешь уже, – с усмешкой возразил Маглор и, нагнувшись ближе к Эллот, предостерегающе поднял палец. – Ты уже очень долгое время поступаешь иначе: задолго до сего дня могла успеть сходить в Дориат. Можешь отправиться прямо сейчас. Но если сын Берена откажется послушать тебя, предупреждаю еще раз: я удержусь от гнева, мои братья – нет. А они узнают, что Наугламир у Диора, как только тот туда попадет! Желаешь ли ты своим сородичам-синдар того, что за этим воспоследует? По сути, перед тобою очень простой выбор: гибель Оссирианда либо гибель Дориата. Взвесь, что меньше тебя пугает, и решай!
Светлые глаза его прищурились и потемнели, Эллот рискнула было глянуть ему в лицо снизу вверх, но тотчас отвернулась. Узким горбоносым профилем, яростно сосредоточенным взглядом он сейчас походил на хищного ястреба, преследующего малую лесную птаху.
Страшно стало Эллот. И все-таки она сумела сказать, что думала:
– Ты говорил – не хочешь крови? И угрожаешь кровопролитием?
– Я не угрожаю, дева нандор, я предвижу будущее, пойми! Сердца наши изойдут кровью и души заледенеют, но мы встанем и пойдем туда, где есть надежда вернуть Камни – любой ценой, Эллот, любой ценой... Я ведь знаю, чувствую, – Камень здесь, я мог бы сразу убить тебя и отобрать его, но не сделал этого и не сделаю. Знала бы ты, чего мне это стоит – хотя бы сохранить спокойствие!
Стиснутым кулаком ударил он по стволу ближней осинки. Деревце вздрогнуло, затрепетало, тонкие ветки скользнули по волосам сына Феанора, словно пытаясь утешить. И Эллот решилась наконец.
– Сущность Камней, их предназначение неведомы мне, – медленно сказала она. – Лючиэнь, наверное, лучше знала это, когда брала с меня слово, но... Я не хотела, не напрашивалась быть даже хранительницей этого Камня. Единственное, чего я хочу – чтобы леса Белерианда вновь зазеленели следующей весной. Не мой отец сотворил Сильмарил, не мой отец и добыл. Ты получишь его!
Когда же достала она узелок, и потянула за кончики белого платка, в мире, казалось, настала мертвая тишина. Блеснула чудесная звезда, покачиваясь на цепочке в руке Эллот, и тихо легла в подставленные ладони Маглора...

* * *

Она проснулась, разбуженная чьим-то присутствием. Лаэрн, лаиквенди, тот, кто некогда обучал маленького Диора лесной науке, сидел на краю дэлони, в серо-зеленой дорожной одежде, с луком за плечом.
– Хороший день для начала пути, – улыбнулся он. – Пора, Эллот. Пойдем!
– Куда? – не поняла девушка, еще не очнувшаяся от тяжелого сна.
– К государю Диору, – бесстрастно напомнил Лаэрн. – Отдать наследство.
– Погоди, – испытывая необычную неохоту куда-либо двигаться, пробормотала Эллот. – Давай еще раз подумаем. Боязно покидать Оссирианд! Как представлю себе, что мы перебрались через Гелион, так и чудится, что там трава красна от крови, и дым удушливый застилает воздух, и деревья стонут...
– Что это с тобой? – удивился Лаэрн. – Ничего подобного, к счастью, не было пока и, надеюсь, не будет. Дух войны и ненависти витает там, вокруг, это верно. Но в Дориате спокойно. Отчего же ты страдаешь?
– Знаешь, я видела странный сон... Совсем живой. Будто я отдаю Наугламир вовсе не Диору, а Маглору. Может, так и надо сделать?
– Ни в коем случае, – твердо возразил Лаэрн. – Они давно потеряли всякое право на него! Пусть придут к Диору и попросят. Если будет на то его воля, он сам отдаст им...
– А если не отдаст?
Лаэрн пожал плечами и спрыгнул с дэлони в высокую густую траву.

Текст размещен с разрешения автора.

Обсуждение на форуме



return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>