Лайхэ Сказка о безумном менестреле Сны и явь... что есть явь? что есть сны? Зачем нужна явь, если сны смешались с ней так, что не отличить одно от другого? Грустно кивает юная сосенка, стряхивая серебристую изморось с длинных иголок. Иголки - неправильные. Они должны быть просто зелеными. Почему они цвета полыни?! ...А полынь - горькая, а глаза - серые... За горой-горкою - тень твоя, Смелая... С визгом разбегается веприное семейство - один поросенок остается лежать, стрела прошила полосатую шкурку и воткнулась в опавшую хвою. Эй, кабан, может, все-таки бросишься? Я убил твоего сына. Отомсти же! Тяжелая туша, способная свалить с ног могучего тяглового жеребца, с треском вламывается в кусты - только подрагивает кривой жалкий хвостик... Будет кровь - алая, будет песнь - гордая... песней звезд - стала ли тень твоя, Скорбная? Костер... рядом неторопливо прохаживается темнота, ждет, когда ослабеет круг света. Под рукой, бессильно откинутой, - флейта. Или - хворостина, ждущая своей очереди сгореть? На миг окатывает липкий ледяной страх: не перепутать бы... Нет. Все-таки хворостина. Флейта упрятана в чехол у пояса. Явь на грани сна. Сон на грани яви. Не заснуть - так, чтобы отдохнуть от видений и памяти. Не проснуться - так, чтобы стряхнуть хитросплетения сна и полной грудью рассмеяться хрусталю рассвета... А лес - равнодушный, теплый и бесконечно невозмутимый. Зверье деловито обходит стороной костерок, хищникам нет дела до того, кто возле этого костерка устроился. Ты же не станешь есть желуди, когда под рукой хлеб? Вот и они выходят на привычную и вкусную добычу, а ты - валяйся себе у огня, кому ты нужен. Или?!. Он вскинулся, подхватив нож - совсем рядом желто-зеленым холодноватым светом блеснули волчьи глаза. Один? Кажется, один. Это ерунда. Если нет стаи, то даже на дерево лезть не стоит. Может, одинец и матерый, но в ловких руках острый нож всяко посильнее будет... Ты еще за лук схватись... Из лука-то - надежней... - волчьи глаза насмешливо щурятся. Липкий страх возвращается - и едва ли не с большей силой. Оборотень! А стрелы-то у тебя - не серебряные... - дразнятся, мерцают лунно-холодные глаза. - Страшно, странник? Стра-ашно... Ой, какой быстрый!!! Нож глухо уткнулся во что-то мягкое - и уже въяве кто-то приглушенно расхохотался, зашуршав листвой. - Еще ножика за голенищем нет? - веселый женский голос. - Ты уж кидай сразу, не стесняйся. Только, чур, мой трофей будет! За то, что сумку попортил! Оборотень мягко шагнул в круг света - вернее, шагнула. Женщина лет тридцати, светловолосая, сапоги и короткая безрукавка оторочены серым мехом. А в туго набитой поясной сумочке затейливо выделанной замши - накрепко завяз нож. Он медленно встал. Ладонь привычно обняла ладную рукоять меча - и лишь мгновеньем позже осознал, каким дураком выглядит - до зубов вооруженный против одной безоружной да вдобавок вовсю хохочущей женщины. - Давай, давай, - она покивала, продолжая смеяться. - Давай меня мечом, давай стрелой... Ух, у тебя и тетива натянута? Да ты осторожный, поди, безоружным не бегаешь... А стрелы-то - все равно не серебряные, а? А у меня чеснок дикий есть и мята - хочешь, поделюсь? - Что? - он самым неподобающим образом отвесил челюсть, сбитый с толку такой логикой. - Чеснок, говорю. Ты же мясо жаришь? Вкуснее будет. А мяту заварить можно, все лучше, чем воду хлебать. Эхх... оно и видно, что впервой в лесу. Толку-то от такого костра... Несколькими уверенными движениями переложила горящие ветки - казалось, огонь ее не жег, - ловко подкатила валяющееся в стороне сырое бревнышко. Да, волчица, ты права. В Дориате мы жгли костры для забавы, холодной ночью не огонь сберегал нас - нерушимость Завесы и стены домов... - Думаешь, что меня сюда принесло? - смеющиеся глаза посерьезнели. - Ты не гадай... Плохо тут нынче бродить, эльф. Лучше возвращайся. Не знаю, почему так... не звери бесятся, не мор какой идет, не облавы устраивают... просто - плохо. У нас говорят - земля плачет. А о чем плачет... кто знает? Вздохнула: - Я лес слушала, пыталась понять... смотрю - огонь... подошла; думаю, предупредить бы надо... А тут ты... ножиками кидаешься... бойкий. Он устало откинулся на мягкую подстилку опавшей хвои. Всколыхнувшийся было интерес к жизни угасал стремительно. Ну, оборотень... ну, земля плачет... а что бы ей не плакать... Холода - долгие, веки мне смежили... Прянет в лес волком ли тень твоя, Нежная?.. Что есть явь? Что есть сон? - въяве ли, во сне ли эта чудовищная усталость? Пальцы медленно-медленно ползут по кожаному чехлу - но бессильна обезголосевшая флейта... - Безумец... - тихо, с каким-то странным уважением протянула женщина с лунными глазами. Он даже не шевельнулся. Блики солнца в переливах ручья - просинь летнего неба меж ветвей - изумрудные сполохи листвы - ласковая песенка ветра в траве... Лютиэнь. Алый цветок на колеблющемся стебле - марево зноя - стебелек пламени - струна, обжигающая палец... Лютиэнь. Дрожание горячего воздуха над углями - тревожно-багровый отблеск догорающей ветки - отрезвляющая прохлада росы уходящей ночи - холодная и нежная шелковистость остывшей золы под ладонью... Лютиэнь, мельдэ!.. И он спал. И, как всякий спящий, видел сны. И не хотел просыпаться. ...Алхорэ медленно потянулась, бездумно глядя в темнеющее небо. Ее попутчик спал, свернувшись на грубо сшитом покрывале из шкур. Завтра будет все то же самое - он сядет, невидяще глядя куда-то в сторону, проглотит кусок остывшего жаркого, а потом пойдет на восток, так и не проснувшись. И рука на загривке черно-серебристой волчицы так и останется безвольной и неподвижной. И до самого вечера они будут брести, торя нехоженый снег, чтобы заночевать под открытым небом, а потом все повторится сначала... Теперь Алхорэ перекидывалась в человека лишь ненадолго - в волчьей шкуре было теплее, и безумный эльф, имени которого она так и не узнала, не замерз до сих пор лишь потому, что днем его укрывало подобие плаща из шкурок самых разных зверей, сшитого Алхорэ-женщиной, а ночью грел теплый мех Алхорэ-волчицы. Днем, оставив ненадолго безумца, она охотилась, чтобы к вечеру, перекинувшись в человека, развести костер и накормить своего беспомощного попутчика. Он ел несоленое подгоревшее мясо, пил воду - растопленный снег, - покорно укладывался на покрывало, служившее ему днем плащом - и не просыпался. Соплеменники Алхорэ, наверное, сочли бы безумной и ее заодно - но она не могла бросить этого странного эльфа. Она не знала, кто он, куда его тянет за собой восточный ветер, о ком он плачет в своем непрекращающемся сне - но не могла уйти. И однажды ночью она достала из-за его пояса флейту... ...Это была странная мелодия. Печальным серебром переливалась она, вдруг обрываясь с безнадежностью тающей на ладони снежинки; воскресала с упрямством вспарывающего морозное небо снегиря; стелилась угрюмой ночной поземкой, взвивалась дымком беспечального очага, и все явственней, все настойчивей пронизывала ее зелено-золотая нота весенней волчьей песни, ликующей и безрассудно-свободной... И эльф очнулся от своего бесконечного сна. И, глядя в лунные глаза женщины, играющей на его флейте, впервые улыбнулся - неуверенно и неловко... - Весна идет, - только и сказала ему Алхорэ. Так прощай, Вешняя... Петь вослед - надо ли? Над бедой прежнею лишь ручьи плакали... ...Говорят, однажды к эльфам народа Авари пришел странник из далекой земли. Он назвался Даэроном, и с тех пор лишь над древними водами озера Куйвиэнэн звучали песни некогда лучшего менестреля при дворе государя Элу Тингола... Никто не знает, что было с ним дальше. Но мне почему-то хочется верить, что пришел он не один - черно-серебристая волчица неторопливо бежала рядом с ним, и в ее спокойных и мудрых глазах играли лунные блики... Но больше я ничего не знаю про них - Даэрона из Дориата и волчицу-оборотня Алхорэ. Февраль 2004г., Москва. Текст размещен с разрешения автора. return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>