Главная Новости Золотой Фонд Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Дайджест Личные страницы Общий каталог
Главная Продолжения Апокрифы Альтернативная история Поэзия Стеб Фэндом Грань Арды Публицистика Таверна "У Гарета" Гостевая книга Служебный вход Гостиная Написать письмо


Тайэре

Серебряные искры

История Раэндиля

Средиземье. Два года до начала Войны Гнева
* * *
Он уже не чувствовал ни холода, ни обжигающего дыхания ветра. Перед глазами кружились ярко-красные и ослепительно-желтые пятна, круги и полосы. Шел наощупь, часто спотыкаясь - ноги замерзли до такой степени, что не ощущали выбоин под снегом. Больше всего он боялся упасть - знал, что сил подняться уже не будет. И шел, едва передвигая ноги... Шаг, другой, третий... Зачем - уже не знал. Просто оттого, что боялся остановиться, упасть в один из придорожных сугробов и замерзнуть там насмерть.

Пальцы рук, нос, уши нестерпимо болели. Он пытался согреть руки дыханием - но этого тепла хватало лишь на краткие мгновения. А потом ледяной ветер вновь швырял в него миллионом острых ледяных кристалликов, причиняя новую боль. На бровях и ресницах у идущего намерзли сосульки, в сапоги сыпался снег.

Он прекрасно понимал, что виноват во всем сам. Его предупреждали, что здесь, на Севере, в это время года мороз часто наступает неожиданно, за считанные часы. Так оно и случилось - мягкий морозец с пушистым снежком резко сменился леденящей стужей, да еще и со шквальным ветром, дующим прямо ему в лицо. Словно сама природа пыталась помешать ему дойти. Перемена погоды застала его ровно на середине пути. Но он продолжал ковылять по проселочной дороге: по его подсчетам, возвращение заняло бы времени больше - а у него просто не было сил. Оттого он все шел, почти ослепший, голодный, уже безнадежно простуженный.

Шаг... еще шаг... каждый из них пытка для почти заледеневших ног, каждый шаг - словно наступаешь на множество тонких иголочек, впивающихся в твою плоть, а следом становишься на раскаленные угли - и эти иголки раскаляются, еще больше терзая тебя. Он шел и плакал от нестерпимой боли, от отчаяния, от предчувствия близкой смерти. Слезы тут же замерзали на щеках. Каждый новый вздох давался с усилием - воздух был слишком холоден для легких. Он шел будто бы по волшебной радужной дороге из детских сказок - зеленые, фиолетовые, красные шары скользили под ногами, мешали... Шарам нельзя было доверять - они были отвратительно скользкими, лопались под ногами, рассыпаясь на множество ослепительных искр.

Зачем он шел - чтобы не упасть. Куда он шел - он не знал сам. Только догадывался, что может ждать его в конце пути, только предполагал, что дойдет. И отсчитывал шаги - ни разу не досчитав до десяти, каждый раз сбиваясь; пробовал считать проклятые шары под ногами - но они ехидно ухмылялись и превращались в клочья цветного тумана.

* * *
Он так замерз, что не слышал уже ничего, кроме биения собственной крови в висках - тяжелые удары колокола, стук многих тысяч молотов о наковальни его разума. И не услышал стука копыт, окриков - хотя в скрипящем от мороза воздухе они разносились далеко вокруг. Оттого, когда прямо перед ним выросли - показалось, прямо из багрового диска заходящего солнца - силуэты нескольких всадников, удивился, как только еще был способен. Возникшие из ниоткуда трое на огромных черных конях, закутанные по самые глаза в теплые плащи с меховой подстежкой - так и излучавшие тепло - не напугали его. Подъехал, едва не задев его, четвертый - и шедший по дороге аж вздрогнул: на всаднике не было плаща, только лишь куртка из легкой ткани.

- Кто ты и чего ищешь в этих землях? - прозвучал надменный голос. Замерзший странник поднял руку, пытаясь прикрыть глаза и разглядеть говорящего - к которому из четверых обращаться? Разглядел только силуэты на фоне заходящего солнца, черные на красном. Четвертый всадник, уловив этот жест, объехал его на пол-оборота, странник развернулся следом. Теперь сквозь пелену слез на глазах он смог заметить, что всадник высок, молод и хорош собой. На поясе - меч в простых черных ножнах.

- Назови себя! - повелительный окрик, ослушаться подобного приказа трудно...

- Мое имя Раэндиль.

Губы едва шевелились, говорить было больно и трудно.

- Раэндиль? У нас таких имен нет...- Всадник, кажется, улыбнулся - а может, это просто показалось. - Кто ты такой и чего тебе надо?

- Я сказитель, менестрель... Я пришел из Хитлум.

Каждое слово стоили немыслимых усилий, он говорил едва слышно - но его понимали.

- И зачем, позволь узнать?

Раэндиль покачнулся. Сейчас, когда им не владел больше ритм движения вперед, он понял вдруг, что нет сил даже просто стоять на ногах, не то что говорить с кем-то о подобной ерунде. Какая разница - кто он, откуда! Важно, что он просто человек, который замерзает. Который уже замерз почти до смерти. Он почувствовал, что вот-вот упадет.

- Полно тебе, он же еле на ногах стоит! - раздался насмешливый, то ли мальчишеский, то ли девичий голос. Звонкий, как треск ломающегося под ногами льда, как эхо над ледяной пустошью Севера, на которой он стоял.

Четвертый всадник что-то скороговоркой произнес на непонятном языке. Через миг - Раэндиль даже не успел ничего понять - он уже сидел на лошади перед одним из всадников, укрытый его плащом. В бешеной скачке он видел перед собой только заходящее солнце, и на нем - фигуру воина без плаща, словно небывалое видение: только три невообразимо чистых цвета, алый, черный и белый. Только призрачная, невозможная, дорога серебряного цвета, упирающаяся на далеком горизонте в черный силуэт замка. В подобии тепла и покоя Раэндиль задремал - или провалился в некое бредовое состояние, где не было ничего, кроме проклятых цветных шаров. Но теперь даже эти мерзкие порождения морока ласково улыбались ему.

* * *
Очнулся он уже в какой-то теплой и светлой комнате, с трудом вспомнил, как попал сюда: его - полуобморочного, вялого, как тряпичная кукла - привели сюда, уложили в постель. Пожилая женщина в черном платье смазала ему обмороженные места какой-то темной, приятно пахнущей мазью, принесла кружку горячего питья. Не допив ее до конца, он уснул. Теперь все события, начиная с его выхода из последнего селения, виделись словно через затемненное стекло: в полумраке, расплывчато.

Зато ярким, четко очерченным было пробуждение: хорошо протопленная комната, бледно-золотой луч солнца пронизывает ее, в нем кружатся серебристые пылинки; обшитые гладко оструганными досками стены источают едва уловимый запах смолы. Над кроватью на стене пушистый разноцветный ковер с геометрическим рисунком, пол - крашеные доски. Кровать широкая, длинная - места хватило бы на четверых. Сам Раэндиль - невысокий, худой - почти затерялся в ней. Он был заботливо укрыт несколькими шерстяными одеялами, еще и медвежьей шкурой в придачу.

Раэндиль выпростал из-под тяжелого слоя одеял руки, что оказалось довольно непростым делом. К его удивлению, руки оказались обернуты в плотные холщовые бинты с пятнами мази по краям. Раэндиль поднес их к носу и принюхался - запах был довольно приятный, смолистый. Он еще раз оглядел комнату, в которой были только его кровать, столик и два стула. Большое окно было застеклено одним большим куском удивительно прозрачного стекла. Раэндиль удивился - такие стекла ему доводилось встречать только в самых богатых покоях. Он повел носом, вдыхая смесь запахов, говорившую об уюте и покое: смола нагретых стенных досок, краска пола, запах тепла, трудно описуемый, но знакомый каждому; запахи крашеной шерсти и пыли от ковра, луговых трав - из-под подушки. Терпкий и дикий аромат медвежьей шкуры... Раэндиль, родившийся с чутьем не хуже, а, может, и лучше, чем у собаки, удовлетворенно потянулся. Все оказывалось лучше, чем он осмеливался надеяться в самых дерзких мечтах.

На спинке стула висела одежда - не его, другая. Раэндиль, потягиваясь, вылез из постели, подошел к стулу. Пол был шероховатым и теплым, стоять босиком было - одно удовольствие. Ступни ног, правда, побаливали, но он ничего другого и не ожидал. Он поглядел в окошко, зажмурившись от яркого солнца - далеко внизу увидел двор, в котором были люди, лошади, все это двигалось и перемещалось. Это было удивительно - он и не думал, что комната находится так высоко. Что вообще можно строить такие высокие замки. Ему рассказывали что-то совсем другое - глубокие подземелья, подвалы. Против подвалов Раэндиль ничего не имел, даже наоборот - ему как-то довелось прожить несколько месяцев, и сказать честно - не худших, у гномов. Вот уж кто любил подземные чертоги!

Раэндиль взялся за одежду. Сначала пришлось даже поразмыслить, что тут к чему - одежда сильно отличалась от принятой в южных и западных землях. Узкие штаны из плотной черной ткани, шелковистая рубашка с широким, странного покроя воротом, без пуговиц - темно-зеленая, благородного хвойного цвета. Куртка с капюшоном - тоже черная, с полоской зеленой ткани по краю капюшона. Прежде чем одеться, Раэндиль ощупал все вещи - ткань была очень странной: куртка, штаны - чистая шерсть, но слишком мягкая и слишком плотная одновременно для привычной ему домотканой; гладкая и ровная. Раэндиль прикинул, что подобного качества ткани не встречались ему никогда, подумал об их возможной цене и призадумался.

Надеть все это перевязанными руками оказалось не так-то просто, но Раэндиль не торопился. В углу комнаты он обнаружил зеркало почти в его рост. Оно было какое-то странное, не с серебристой, как обычно, поверхностью - с зеленоватой, более матовой, и оттого казалось, что смотришься в спокойную водную гладь. Раэндиль, никогда не упускавший возможности одеться получше и поесть повкуснее, находивший в этом одну из больших радостей жизни, долго и с удовольствием вертелся перед зеркалом. Ему понравилось то, что там отразилось: одежда придала ему вид более благородный, чем обычно. Раэндиль подумал, что он похож на знатного вельможу; не хватало только золотых украшений. Но представив себе их - вот тут было бы ожерелье, как у того вождя халадинов, а тут перстни гномьей работы - понял, что это было бы совсем не то. Что-то в этих вещах противоречило роскоши.

В собственном облике он обнаружил то, что ему крайне не понравилось - вещи сидели как-то неловко, вид был, как у бедного родственника; как у вастака в эльфийском наряде, улыбнулся Раэндиль. Вспомнив, как сквозь сон, того всадника без плаща, он попытался уложить воротник так же; заколол его простой железной фибулой. Вышло неплохо, не хуже, чем у того.

Раэндиль скорчил себе насмешливую рожу, ехидничая в мыслях над самим собой, своей любовью к богатой и легкой жизни - если только можно испытывать любовь к тому, чего ты никогда не знал. В зеркале отразилась странная взлохмаченная физиономия с лихорадочным румянцем. Излишне худое лицо со впалыми щеками и резко обозначенными скулами, немного неправильные черты; короткий прямой нос, глубоко посаженные темно-голубые глаза под длинными белесыми ресницами, широкий рот. Густые, очень светлые волосы, не золотистого, а, скорее, пепельного оттенка - до плеч. Лицо, в общем, привлекательное, только слишком изможденное.

Он оторвался от собственного отражения, вернулся назад к окну. Сапог он не обнаружил, хотя везде внимательно посмотрел. Это показалось ему странным - дать полный комплект одежды, но не дать обуви. Он уселся верхом на тяжелый стул с неудобной спинкой, оперся на нее грудью и начал раскачиваться - любимая с детства забава. Когда-то давно, еще мальчиком, он вот так же раскачиваясь, упал, ударившись головой о кромку обеденного стола - на затылке, под волосами, остался шрам. Осталась и привычка - одна из немногих, делающихся с годами особенно уютными: что еще можно взять с собой в дорогу, кроме самого себя?

* * *
В дверь постучали. Раэндиль немного растерялся - он же тут не хозяин, что же ему делать? Ситуация была непривычной, немного, на его взгляд, нелепой. Он, помедлив, подошел к двери и распахнул ее. Петли были хорошо смазаны, и Раэндиль едва не дал сам себе по лбу. На пороге стоял молодой парень, не менее чем на полторы головы выше Раэндиля, в точно такой же, как у него одежде, только не с зеленым, а с темно-лиловым цветом отделки. Черноволосый, намного бледнее Раэндиля. Прямо с порога он протянул руку, но взглянув на повязки на руках Раэна, опустил руку - спокойно, без тени смущения в приветливом взгляде.

- Позволишь войти? - голос был низкий, странный акцент придавал речи особый оттенок вежливости: так нарочито-правильно выговаривают слова только когда не хотят оскорбить слуха собеседника.

Раэндиль молча улыбнулся, освобождая дорогу. Гость прошел, спокойно, не дожидаясь приглашения, сел на стул. Оглянулся на стоящего, кивнул ему на второй стул. По пути Раэндиль тщательно принюхивался. Парень излучал покой и дружелюбие, впрочем, весьма сдержанное. Ясно было, что недавно он ехал на лошади по морозу. Но недолго, возможно, просто прогуливался.

- Меня зовут Тонион. Я здесь Младший Целитель. А твое имя Раэндиль, верно?

- Верно. - ответил Раэндиль после некоторого раздумья. Зачем задавать вопросы, на которые знаешь ответы, подумал он; потом поймал себя на том, что начинает опять раздражаться по мелочам. Это свойство характера везде находить причины для неприязни причинило ему в жизни уже немало огорчений - а теперь все начиналось заново уже здесь.

- Расскажи о себе, откуда и зачем ты пришел.

Так, подумал Раэндиль, приказ под видом просьбы. Но права не отвечать у него не было - он пришел сюда по доброй воле, да еще и незваным.

- Я пришел из земель Хитлум. Я певец и сказитель.

- Ты оттуда родом?

- Нет; я родился в окрестностях Нарготронда. Но оттуда я давно ушел, еще совсем мальчишкой. Я уже лет пятнадцать брожу по всем землям Белерианда и востока, был и на юге, и на Крайнем Западе.

- А теперь, значит, к нам пожаловал? - Тонион улыбнулся. - Любопытно стало?

- Ну... наверное, так. Просто был я уже везде, где живут люди, видел, как они живут...

- И как?

- Да одинаково. Одинаково скучно. Вот и подумал...

- Что у нас веселее? - насмешливо перебил его Тонион. - Напрасно, кстати. И не побоялся?

- Чего мне было бояться?

- Ну, про нас, знаешь ли, разное говорят.

Тонион улыбнулся - недобро, одними губами. Под механически приподнятой губой обнажились крупные белые зубы. Оскал, не улыбка. Менестрелю стало не по себе.

- Вот именно, что разное. Слишком уж разное. Захотелось посмотреть самому. Да и потом - чего мне-то бояться? Я не вождь, не воин. Какой прок в моей смерти?

- Трудно поспорить. Тогда, если ты не против, давай займемся твоими руками. Парень ловко размотал повязки, осмотрел, мягко ощупал его пальцы - они были красного цвета, словно обваренные, но вовсе не болели. Раэндиль, вспоминая, до какой степени замерз, ожидал чего-то намного худшего. От сердца отхлынула ледяная тяжесть, незаметно для него самого таившаяся там, и стало легко и радостно: он сможет играть!

Пока Целитель проделывал все это, менестрель внимательно его разглядывал. Странное, совершенно чуждое по очертаниям лицо - таких он еще не видывал за все время странствий. Чем-то похож на эльфа - но не эльф, это очевидно. Широкие высокие скулы, большие глаза с длинными, как у девушки, ресницами. В тени ресниц прячутся два безмятежных лесных озера: по краям радужки - отражением деревьев - лиственная зелень, в середине - отражением неба в стоячей воде - серо-голубое. Зрачки расширенные, пульсирующие. Лицо снежно-белое, без румянца, тонкие губы - бледные. Черты точеные, как бы застывшие. Мраморное лицо, только глаза живые. Высоченный, широкоплечий, даже под широкой одеждой заметны мощные мускулы. А руки - как у вышивальщицы: узкие, маленькие, длинные тонкие пальцы с холеными бледно-розовыми ногтями.

Раэндилю он показался странным. Что это за целитель такой - вон какой бугай, на нем же пахать можно. Наверное, и мечом владеет получше многих. Но уверенные, привычные движения говорили о том, что Тонион - и вправду целитель. Только не такой, каких он видел до сих пор. Ну что ж, так и должно быть. Ведь это совсем другое место...

- Ну что ж, с тобой все в порядке. Ты очень легко отделался, знай это. Не повстречай тебя Наместник - ты мог бы и замерзнуть совсем. Можешь делать все, что вздумается - только на улицу пока не выходи.

- Ну, вряд ли я куда-то пойду босиком... - иронично произнес Раэндиль, вытягивая босую ногу.

Целитель улыбнулся. То ли не заметил иронии, то ли здесь на подобное не обижались.

- Это чтоб тебя на подвиги не потянуло до моего осмотра. Не волнуйся, босиком тебе ходить не придется. Да, кстати... С тобой хочет поговорить Наместник Владыки; так что прежде чем отправишься куда-нибудь, дождись его. А пока я попрошу принести тебе обед.

Тонион вышел, не прощаясь. Мягко хлопнула дверь, почти в тот же момент в на затылке нее вошла девушка лет пятнадцати, не больше. В руках у нее был поднос с тарелками, от блюд шел ароматный пар.

- Привет! - сказал ей Раэндиль, принимая поднос и ставя его на стол.

- Здравствуй. - серьезно произнесла девушка. На насупленном личике ярко выделялись огромные глазища цвета ландышевых листьев. На ней было темно-синее платье с серебряным поясом, волосы цвета воронова крыла острижены чуть ниже мочки уха. Тоненькая - но не назовешь хрупкой; видно, что мышцы развиты хорошо. Отдав поднос, она произнесла нечто вроде "приятного аппетита!" и удалилась все с тем же важным и недовольным видом. Раэндиль хмыкнул.

Еда оказалась вкусной и сытной - большой кусок жареного мяса, политый острым соусом, тушеные овощи, здоровенный ломоть свежеиспеченного хлеба. Кружка горячего бульона. Как раз в тот момент, когда он все доел, в дверь постучали. Новый гость не остановился, как Тонион, на пороге, а прямо и уверенно прошел мимо Раэндиля в комнату. Покосился на тарелки на столе и громко позвал:

- Лаххи!

Мигом позже на пороге появилась девочка в синем платье; на лице ее было такое забавное возмущение, что Раэндиль хихикнул. Вошедший показал ей на тарелки - и Лаххи состроила новую негодующую гримаску.

- Что это ты как кошку съела? - произнес гость Раэндиля.

- Там Ломэлинн лечит нового раненого, а я, вместо того, чтобы учиться, тут...

Вошедший фамильярно щелкнул ее по носу указательным пальцем, прервав на корню гневный монолог.

- Ломэлинн тоже это все делала. Иди.

Раэндиль заметил, что их имена звучат совсем не так, как должны были бы звучать на эльфийских языках, от которых они, бесспорно, происходили. Но чуткое ухо бродячего певца улавливало смысл, немного непривычный: Сын Сосен, Маленькая Молния, Поющее Эхо. Непонятно только было, отчего они говорят не на своем языке, а на общем наречии Трех племен.

Девочка вышла и нежданный гость повернулся к Раэндилю. Это оказался тот самый четвертый всадник, что разъезжал в лютый мороз без плаща. Раэндиль уставился на него, как на нечто невиданное - а увидел обычного, на первый взгляд, человека. Только очень красивого и хорошо сложенного.

- Здравствуй, Раэндиль.

Голос низкий, властный. Немного напряженный, как уловил Раэндиль, превосходно разбиравшийся во всех интонациях человеческого голоса. С девочкой тот говорил куда проще.

- Я Наместник Владыки Мелькора. Гортхауэр.

Раэндиль почувствовал, что потрясен до глубины души. Чтобы это полумифическое существо, главный герой половины рассказываемых им страшных историй, было таким вот вполне человекоподобным - это уже слишком. И едва ли даже верится - не шутка ли это, не морок ли?

- Которого так же зовут Саурон и Гортаур Жестокий.

Слова падали, как булыжники. Как смертный приговор себе читает, подумал менестрель. Он что, ждет, что я брошусь на него с кулаками? Раэндиль молча ждал продолжения.

- Ты собираешься здесь задержаться?

- Если позволите, то хотел бы.

Говоря, Раэндиль жадно вглядывался в Гортхауэра. Высокий, очень высокий, с прекрасной осанкой. Лицо - неправдоподобно красивое, чуть неживое, как у многих красивых людей, знающих об этом. Темно-рыжие волосы вьются крупными волнами, кожа смуглая - редкое сочетание. Глаза - небывалые, невозможные: колодезная зелень, золотые искорки, бархатисто-черные зрачки - словно светятся изнутри каким-то особым светом. Раэндиля немного испугало то, что по этому лицу нельзя было догадаться о характере его обладателя, об его эмоциях: прекрасная рукотворная маска, скрывающая подлинную сущность. Раэндиль не верил большинству ужасов, что рассказывали о Цитадели, но и он хорошо знал, что прозвище "Жестокий" Наместник получил отнюдь не напрасно.

Одет тот был так же, как и сам Раэндиль, только одежда была куда более потрепанной, рукав куртки прожжен в двух местах. Черное с темно-фиолетовым было ему к лицу, только, как подумал певец, сам Наместник мог бы быть одет и подороже. Как-то это... несолидно, подумал Раэндиль. Потом ему показалось совсем другое - сама одежда была лишней, ей могло бы служить уже само тело.

- Оставайся, сколько захочешь. О тебе позаботятся. На время, пока ты будешь здесь, у тебя права любого жителя Цитадели. Можешь просто жить, можешь найти себе дело по вкусу, можешь чему-нибудь учиться. В общем - постарайся сделать так, чтобы никому не пришлось тебя развлекать.

Наместник развернулся и вышел. И этот не попрощался, с интересом отметил Раэндиль. Не принято, что ли? Надо запомнить, подумал он. Раэндиль всегда старался запомнить как можно больше обычаев того места, куда он попадал, даже если и ненадолго.

После сытного обеда ему захотелось спать. Аккуратно развесив одежду на спинке стула, Раэндиль забрался под груду одеял, подоткнул их под себя поуютнее - "свил гнездо" - и заснул. Во сне ему виделись лица тех, кого он повстречал за эти несколько часов: целитель, сердитая девочка, Наместник.

* * *
...Это не страшный сон, не кошмарное видение; это всего лишь твоя память - и она безжалостна и неумолима. Вновь и вновь она заставляет тебя переживать эти леденящие сердце часы - и нет забвения. Ты видел за свою жизнь много смертей, много крови и жестокости, но так и не привык к ней... Ты все еще надеешься, что этого нет; что это - только порождение чьего-то больного разума, которое случайно зацепило тебя своим черным крылом. Что в этом широком и солнечном мире никто не враждует, не убивает себе подобных, не плачут женщины по убитым мужьям, не остаются сиротами дети. И, видя вновь льющиеся реки крови, ты замираешь в бессилии, со странным ощущением: это сон; это просто страшный сон, погоди минутку, сейчас ты проснешься и все исчезнет, растает так же как и прочие сны, и страшные и прекрасные. Сны должны заканчиваться; подожди, сейчас кончится и этот...

С этим странным ощущением нереальности, как бы игрушечности, происходящего когда-то он смотрел из окна дворца в устье Сириона на кровавое побоище внизу. Все было несерьезно - две эльфийские армии, да даже не армии, просто две толпы, рвут друг другу глотки. Изгнанники Гондолина и Дориата, защищавшие дворец, были более многочисленны, но хуже вооружены, слабее владели оружием, особенно синдар Дориата. Сказывались сотни лет жизни под защитой Завесы. Но на их стороне была правота: они защищали свой приют, свое право на жизнь. И свою государыню Эльвинг. Эльвинг Светлую, Эльвинг Прекрасную. Ее детей - последних потомков короля Элу Синголло.

Нолдор было меньше, некоторые из племени сражались по другую сторону, против своих же собратьев. Но ярость вела их, придавая силу, пред которой шаг за шагом отступали защитники. Дивной красоты доспехи - некоторые, видно, еще валинорской работы - прочные, легкие; острые мечи в умелых руках. Клинки алеют горячей кровью. Среди массы атакующих выделялись четверо - нет, уже трое: один упал и скрылся под ногами толпы - в причудливых и прекрасных шлемах с высокими алыми гребнями. Феаноринги.

Приторный, отвратительно сладкий запах еще не остывшей крови дурманил голову. Ее было полно повсюду - лужи, брызги; от них поднимались едва уловимые облачка пара и растворялись в свежем морском ветре начала осени. Непривычно много крови - на этот раз оба войска рубились насмерть, легко раненных не было - они дрались, пока стояли на ногах, потом падали от смертельных ударов. Пленных не брали. Молчание висело над побережьем, где столкнулись две рати - только звон клинка о клинок, клинка о доспехи. А в живую плоть сталь входит без звука, мягко, почти нежно - последняя ласка Смерти.

Менее, чем через полчаса войско нолдор пробилось к самому дворцу. Двор того был плохо приспособлен к обороне; но относительно узкие ворота дали защитникам временное преимущество. Раэндиль, замерев, как статуя, смотрел на приближающуюся к нему смерть. Он уже мог различать лица. Вчера еще с многими из них он сидел за одним столом, пел им. Эльфы-изгнанники были гостеприимны, людей не сторонились, опасались только собратьев: их королева носила на шее ожерелье Наугламир, чей свет придавал ее облику величие одной из Валиэр. С Вардой сравнивал ее в песне Раэндиль, а молодая государыня - впрочем, разве у эльфов разберешь, почти девочка, вернее было бы сравнить ее с Ваной - опускала глаза в смущении.

У дворца был только один выход, и защитники быстро поняли, что загнали себя в ловушку. Помощи ждать было неоткуда - с Балара вряд ли кто успеет. Раэндиль все еще наблюдал за битвой во дворе. Вдруг среди оборонявшихся он заметил саму государыню Эльвинг - в кольчуге, с мечом. Вокруг нее образовался круг из пяти-семи синдар. И они сделали невозможное...

Несколько эльфов живым кольцом вокруг Эльвинг сумели прорваться вместе с ней за ворота и прорубили себе дорогу к побережью. Эльвинг в доспехе узнали не сразу; но через несколько мгновений за ними бросилась половина нолдор, под предводительством Амрода. Другая половина в тот же момент ворвалась во дворец. Раэндиль не мог оторваться от окна, не желая верить своим глазам, в бессилии вцепившись в мраморный подоконник: ну отчего же он не умеет драться - он был бы сейчас там, рядом с Эльвинг, защищал бы ее... По лестнице грохотали шаги. На несколько мгновений Раэндиль увидел лица обоих Феанорингов под шлемами с поднятыми забралами: разные, но равно прекрасные, искаженные яростью и отчаянием. И каким-то чутьем он понял, что оба они испытывают к себе отвращение за содеянное, за кровь собратьев, застывшую на доспехах. Но выше всего - Клятва, что сжигает разум...

Они промчались мимо - то ли не заметили, то ли не сочли его интересным. Раэндиль отвернулся опять к окну. Там, далеко на прибрежных скалах Эльвинг и трое - уже только трое - воинов бились с толпой нолдор; шлема оставшегося из близнецов видно уже не было. Вот на мгновение Эльвинг показалась в просвете, образованном упавшим эльфом: вытянув руки, неумело держащие длинный меч, она медленно поворачивалась на самом краю обрыва, поводя мечом из стороны в сторону. Шаг за шагом пятилась хрупкая фигурка в кольчуге к обрыву. Вот она бросила меч, на мгновение застыла на самом краю обрыва, прижав руки к груди, словно пытаясь защитить нечто ценное - и Раэндиль с содроганием понял что это. Потом взмахнула руками, как птица - крыльями, и шагнула спиной в пропасть. Толпа замерла, потом бросилась к обрыву.

К прибрежным скалам без опаски сесть на мель подходил тяжело груженый корабль...

* * *
Раэндиль застонал во сне, проснулся и сел на кровати. В комнате была непроницаемая темнота. Только бледный свет луны чуть-чуть обрисовывал контуры предметов, придавая им нереальную полупрозрачность и легкость. Раэндиль провел руками по лицу - оно было мокрым от слез. Он разозлился - на свою судьбу, на свою беспомощность. Отчего, спустя семь лет, семь долгих лет в пути по дорогам Средиземья, этот кошмар не оставит его? В чем его вина - что он мог изменить, бродячий певец, никогда не державший в руках оружия, никогда не умевший защитить себя самого, не то что кого-то еще? Что он должен был делать - его бы убили в первую минуту сражения, он был бы лишь помехой...

Он всегда так боялся боли, крови, смерти. Оружие вызывало у него отвращение, ледяная сталь клинков заставляла внутренне содрогаться от так легко представляемого ощущения: вот это острие входит ему в живот, разрывая ткани, навсегда разрушая это странное чудо - его тело, которое умеет так радоваться всему, петь и танцевать, нравиться женщинам, такое гибкое и послушное. И он всегда старался избегнуть опасностей, связанных с войной - до сих пор это удавалось. Но тот всплеск рук государыни Эльвинг на обрыве, что снился ему почти каждую ночь... лучше было бы умереть раньше!

Он зажег свечу, в который раз залюбовавшись строгой красотой подсвечника - изящный силуэт цапли, замершей на одной ноге. Погладил пальцами вороненое железо - оно откликнулось благодарно и радостно. Здешние вещи были не совсем вещами, как заметил Раэндиль. С ними можно было говорить - и они слушали, они помогали тебе, если ты относился к ним с любовью. Так, в этом подсвечнике свечу не мог задуть и сильный порыв ветра. Сапоги из мягкой кожи не натирали ноги и не промокали, даже если он влезал в глубокую лужу. Те, кто делал эти вещи, вкладывали в них странную магию - или просто часть своей души.

Ему нравились здешние вещи. Ему нравилась сама Цитадель - огромная, вознесшаяся к самым облакам своими башнями громада, словно отлитая в невообразимых размеров форме из черного, как ночь стекла или расплавленного камня. Не противореча ни одной линией окрестным горам, она все же отличалась от них своей рукотворной красотой. Внутри было уютно - казалось, сами стены хотят принять тебя под свою защиту, успокоить, утешить. Ночью - дарят прекрасные сны, днем - силы работать, творить, радоваться жизни. Раэндиль ощущал все это - но на него чары обсидиановых стен не действовали: надо было сделать немногое, но почти невозможное для него - назвать это место домом. А он был - благодарный гость. Цитадель - странное, живое сооружение, дитя недр земли, выплеснувших из своих глубин темное пламя, застывшее четырьмя стройными башнями, надежно опирающимися на подковообразное основание - Цитадель не отторгала его, как иногда случалось с другими. Раэндилю рассказали, что только после грустного случая с человеком из Трех племен, едва не лишившемся здесь рассудка без причины, они поняли, что Цитадель не терпит попавших сюда против воли. Тем, кто считал здешних обитателей врагами, она становилась врагом сама.

Раэндилю нравилась здешняя жизнь - сытая, спокойная, размеренная. Никогда не знавший подобного покоя, он наслаждался каждым его проявлением: сытной и вкусной едой, которой никто не жалел, удобной и красивой одеждой, уютом своей комнатки. Вечера с книгой у камина, долгие верховые прогулки по окрестностям, интересные разговоры с местными жителями - все это было так здорово, что первые два месяца пролетели, как сон. Собственно, во сне и прошла большая их часть - он большей частью ел и спал, отсыпаясь за всю жизнь. Он поправился, лицо приобрело округлые очертания, на щеках появился здоровый, не лихорадочный, как прежде, румянец. Обязанностей у него никаких не было, никто не требовал никакой работы - и ленивый от природы Раэндиль не напрашивался на нее, своеобразно истолковав указание Наместника "не путаться под ногами". Он и не путался - просто ходил, стараясь ни в чем не отличаться от других. Так же одетый - сначала черное казалось непривычным, потом понравилось, жалко только, что каждая крошка видна - такой же молчаливый и спокойный, читающий те же книги.

Он наслаждался покоем и бездельем два месяца - почти ничего не увидел, кроме конюшни, библиотеки и столовой - времени не хватало, как ни странно: спал до обеда, ел, отправлялся на прогулку, возвращался, опять ел, и допоздна читал книгу, пока не засыпал. Но это его пока устраивало; общался он только со стариком из библиотеки, если того можно было так назвать - на вид не менее семидесяти, а вот по манерам, осанке, силе едва ли дашь сорок. Да еще иногда отправлялся верхом вместе с капризулей Лаххи, когда та соизволяла оторваться от своих дел, но это случалось нечасто. Маленькая ученица Целителя была, на взгляд Раэндиля, нездорово увлечена своей будущей профессией. Из лазарета она могла не вылезать часами, сутками - хотя не так уж и много ей дозволялось делать. Толкла какие-то порошки, сушила травы, стирала бинты, перевязывала раненых. Трудилась с самого утра до поздней ночи, и, что самое интересное, никто ее не заставлял, напротив, Ломэлинн, Верховный Целитель, радовалась каждому приходу Раэндиля как поводу выгнать неуемную ученицу. Но что-то в снисходительном взгляде Ломэлинн - Ло-оммээ-лиинн, как нараспев произносили здесь - подсказывало Раэндилю, что когда-то та сама была такой же.

* * *
Ему нравилась здешняя жизнь, но не особенно - здешние люди. Хотя они и не вызывали неприязни. С Раэндилем все были безукоризненно вежливы. Это было как-то непривычно: на дорогах Средиземья бродяга-менестрель без гроша за душой особым почетом не пользовался. Впрочем, так же привычно сдержанны они были друг с другом.

Его никто не выделял среди прочих, ни о чем его не расспрашивали.

Слишком уж обычные люди для этого странного места - Ангбанд, про которую ходили истории одна бредовей другой. Раэндиль сам внес немалый вклад в их распространение, ибо слушали их всегда, затаив дыхание. У Эльфов он пел и слушал сказания, баллады, песни о черной подземной темнице, откуда нет возврата, где замышляются и осуществляются козни неописуемо ужасные и отвратные. Люди были спокойнее, но страшные истории любили не меньше, правда, относились к ним с меньшим доверием - но большим восторгом. Люди больше любили слушать о подвигах смельчаков, обведших вокруг пальца самого Жестокого или даже Темного Властелина.

А далеко на Севере, в племени Гномов, однажды услышал странную балладу о прекрасной твердыне, чьи обитатели равны по могуществу Стихиям Арды, чьи доспехи черны, как ночь, а глаза сияют, как звезды - и так далее. Балладу Раэндиль счел не меньшим бредом, чем рассказы о достающем до неба ужасном Черном Властелине - но все равно выучил, вдруг да пригодится. А самому ему было все равно.

Эльфы его не задевали, но и не привечали, только разве что у Эльвинг... Нет, лучше не вспоминать. Атани тоже не причиняли особого вреда, слушали с радостью, кормили с жадностью. Несколько раз на дороге ограбили, но почти не побили, отняли только скудные пожитки. Кого-то из Ангбанд ему встречать не доводилось ни разу - так далеко на северо-восток он не заходил. А верить рассказам он не привык - слишком хорошо знал сам, как ради загорающихся любопытством глаз слушателей прибавляются к повестям то хорошие концы, то страшные подробности. Так, что от первоначального повествования не остается и следов.

Но эти... Ему было несколько обидно, что они оказались такими обычными, заурядными - на первый взгляд. На второй Раэндиль сил не тратил. Люди как люди, ну, подумаешь, аккуратные и подтянутые, молчаливые, уравновешенные... Не обращаются в летучих мышей, не бросаются на всех с ножами. И благодатью особой не блещут, и глаза у них как глаза. Ну, красивые глаза, зеленые у всех, как у кошек, ну, так не как эти самые звезды. Подтянутые, физически развитые, не ходят - танцуют. На лошадях ездят, как родились в седле. Деловые все - с ума сойти можно: весь день в библиотеке пусто, везде пусто. Даже в столовой комнате - едят на бегу, как будто на пожар спешат. Кто оружие кует, кто за лошадьми следит, кто ткани ткет, все ведь с одинаковым усердием, как будто радость какая - работа. Та же Лаххи, ведь девчонка совсем, ей бы гулять - так ведь нет, стирает свои грязные гадкие бинты с видом полного довольства жизнью. И что странно - все как будто равны между собой: одинаково одеты, никакой надменности. Везде, где бы он ни был - кузнец и козопас никак не могли считаться равными по положению.

А тут этот их легендарный Наместник - кошмар всего Средиземья, герой половины его рассказов, фигура поистине эпическая - когда возвращается откуда-то из своих поездок, носится по Цитадели, как угорелый. Не посторонись вовремя - снесет, и не заметит. Что-то делает все время, то из оружейной мастерской его голос слышен - запоминающийся голос, трудно спутать с другим - то в лазарете собственноручно лечит раненых, то молодых воинов учит. То послов принимает - тут хоть одевается прилично: вид в одеждах из золотой и серебряной парчи, расшитых драгоценными камнями поистине царский. Поневоле в ноги упадешь, если увидишь: сам высоченный, красив до невозможности, на лбу - венец с сияющим камнем. Лицо жестокое, надменное. И манеры... Куда там многим Перворожденным Эльфам! Но те другие - с ними рядом покойно, светло. А этот внушает в первую очередь ужас и преклонение.

Но в обычные дни - одно недоразумение: словно вихрь, пронесется по коридору, оставляя шлейфом за собой смесь запахов дыма из кузни и лекарств из лазарета. А ночами - вот окно его покоев, третье справа - всю ночь, пока не рассветет, свет горит. Покои... сказать стыдно, что это за покои для Наместника Владыки Ангбанд - комната, не больше, чем у самого Раэндиля. И такая же полуобставленная, только на полу пушистые ковры - любопытный, как сорока, Раэндиль однажды оторвался-таки от подушки и книжки, и сходил в противоположное крыло, посмотрел в щелку.

Люди, как люди, подумал Раэндиль, снова перебрав в уме все увиденное здесь. Обычные, простые. А Людей Раэндиль, как он признавался себе в минуты размышлений, не любил. Впрочем, как и Эльфов, и Гномов. Вопросы, отчего же уже пятьсот с лишним лет в Средиземье идет война, его не волновали. Он родился во время этой войны, вырос, когда она шла - вяло, но непрерывно. Собирались отряды и уходили без возврата, становились калеками молодые здоровые люди... Все это не волновало его - он хотел только найти тихое уютное место и жить там, не утруждая себя работой, но в достатке. И - подальше ото всех.

Он еще не встретил такого места, что стало бы ему домом, такого человека, что захотелось бы назвать другом, девушки, которую хотелось бы взять в жены. У него не раз была возможность осесть, обзавестись домом, семьей, начать другую жизнь. Но везде, где бы он не появлялся, повторялось одно и то же: пару-тройку месяцев ему было интересно, потом одни и те же лица, голоса, дома начинали вызывать в нем неодолимое отвращение. Люди казались пошлыми и скучными до отупения, жизнь - черствой и пресной, как несоленая лепешка. Он уходил, приходил в новое место, и там ему казалось, что это - воплощение его мечты. А через несколько месяцев повторялось все заново.

Лишь в одном месте ему захотелось остаться навсегда, лишь у ног одной женщины сидеть вечно - шутом, придворным музыкантом. Это была не любовь, но уважение, смешанное с желанием обратить на кого-то всю привязанность, преданность, на какую он был способен. А он - не знавший никогда родителей, унесенных ветром войны, не знавший их ласки - способен был. Под внешним равнодушием, иронией, часто переходивший в цинизм, он был ранимым и чувствительным человеком, искавшим того, кому можно было бы довериться, не опасаясь предательства. Но судьба наделила его излишней наблюдательностью, еще более развившейся за полтора десятка лет скитаний. Глядя недобрым, презрительным взглядом на всех, попадавшихся на его пути, он не находил ни в ком из, встречавшихся ему ни ума, ни доброты, ни чистоты души - люди виделись ему тупыми и жадными, пошлыми и похотливыми.

Он искал кого-то идеального, наделенного всеми достоинствами одновременно: только такой или такому он считал достойным отдать себя, свою веру и любовь. Но их не было нигде. Словно осенний лист, гонимый равнодушным ветром, метался он по дорогам Средиземья - не находя себе места, не зная передышки. Теперь этот ветер занес его сюда. Надолго ли?

* * *
В какой-то из дней ему вдруг стало скучно в очередной раз лежать с книгой - хотя книги тут были интересные, непохожие ни на что. И книга, и сборник рисунков, и целое произведение искусства одновременно: переплеты, замки - все сделано с любовью и тщанием. Видно, что затрачено немало сил - но никто над ними не трясется: приходи, бери, читай, возвращай, когда захочешь. И само содержание такое, что не оторвешься, за что ни возьмись - хоть сказки, хоть трактат о драгоценных камнях. Раэндиля в первую очередь интересовали сказки и стихи - а их было море, со всего Средиземья собранные, тщательно переведенные и записанные.

Он отправился вдоль по главному коридору, который должен был вести в тронный зал.

Дошел, постоял в раздумьях перед тяжелыми черными дверьми со странными символами на каждой половине: змея с одним хвостом, но двумя головами, смотрящими друг другу в глаза; между раскрытыми в яростной атаке зубастыми пастями - окружность, в ней - будто две капли воды, одна смотрит вверх, другая - вниз. Или две рыбки головами в разные стороны. Потом робко толкнул дверь - а вдруг ему за это что-нибудь будет?

Дверь неожиданно легко подалась, без тени скрипа. Он не входя, увидел огромное помещение с высоким, теряющимся в тени потолком. Легкие витые колонны поддерживали полушария сводов. Только черный цвет - и неожиданно яркими штрихами белый. Тот же символ - двухголовая змея - на стенах, строгих гобеленах, которыми затянуты стены. Но в цвете он совсем другой: у змеи серебристо-серый хвост, одна голова черная, другая - белая. И "рыбки" - черная с белым кружком "глазка", белая с черным.

Ряды скамей вдоль стен - черный камень, что скамьи, что стены. На всем этот отблеск, как у стекла - обсидиан. С удивлением он понял, что все здесь - монолит, единой волной камня рожденный, и руки человека не касались его. Таким этот зал родился в тот момент, когда огненные глубины земли, послушные просьбе заклятия, выплеснули часть своей кипящей плоти. Таким он родился - и никто был не в силах изменить его. Сердце Цитадели, живое, ритмично бьющееся сердце. Раэндиль чувствовал его биение. Зал был пуст. Полумрак - но не темно; стены едва заметно светились. Тишина - до звона в ушах, слышно, как в висках пульсирует кровь. Мрачная, гордая краса. Тяжелая - и воздушно-легкая одновременно; странная, слишком уж странная, непостижимая для его разума. Раэндиль знал, что это красиво - но не мог сказать, почему, возможно, впервые в жизни. Он чувствовал гармонию - но не мог ее описать словами. Все здесь было идеально, безупречно - но строгая симметрия и пропорциональность не убивали, а подчеркивали красоту.

Со странным чувством - на цыпочках, стараясь не шуметь, он вышел. Притворил за собой тяжелую створку двери, сел на подоконник и задумался. Здесь ему, бесспорно, нравилось - покойно, уютно. Но уже что-то начинало тяготить его, возможно, этот самый покой. Где-то зародилось беспокойство - а это значило, что скоро он сорвется отсюда прочь, гонимый собственным неумением найти мир в своей душе. Но куда идти? Во всех землях, где живут люди, он уже побывал, вернее, не ходил лишь далеко на восток: там не жил никто, кроме вастаков, а они его не интересовали - полудикари, кочевники. Раэндиль никогда не появлялся в одном месте дважды. Приходил - и уходил, чтобы уже никогда не вернуться. И это место - загадочный Север - было последним из тех, где он еще не побывал. А оно оказалось таким же заурядным, как и прочие. Люди. Живут - ничего не скажешь, хорошо живут. Воюют - вот на днях еще двух раненых с границ привезли. Женятся - на прошлой неделе играли свадьбу, он, правда, не пошел, вдруг застеснялся. Детей заводят - много их тут, странные малыши, слишком серьезные. Скучно. Тупо и скучно. Везде одно и то же. И - поговорить не с кем, да и не хочется. Если и здесь я не приживусь, подумал Раэндиль, то впору в петлю лезть. Потому что дальше не будет ничего - только бессмысленные шатания по бесконечным дорогам, холод, мрак и одиночество. А он так от этого устал... В петлю? Страшно умирать, не хочется. Ему еще только тридцать лет. Только? Или уже? Раэндиль всю жизнь чувствовал себя ребенком-сиротой, и не заметил, как стал взрослым - хотя бы по годам. Впору выть, когда думаешь обо всем этом - вот запрокинуть голову до предела назад, сжать челюсти так, чтоб скрипнули зубы, и завыть. Негромко, только для самого себя, излагая в этом вое-плаче все, что накопилось в душе: боль, страх и бесконечное ледяное отчаяние одиночества.

* * *
Больше всего в Цитадели Раэндиля удивляли дети. Странные, таких он не встречал никогда. Тихими не назовешь; как-то раз случайно заглянул в одну из "детских" комнат - широких светлых помещений без мебели - так через несколько минут вылетел обратно, едва не ослепший и не оглохший от их возни: и куклами тряпочными закидали, уронили и по полу покатали, в общем - кошмар. Но вот приходят они же в столовую - выводок галчат, все в черном, как и взрослые - и ни звука. Не в том дело, что за спинами стоит воспитатель - нет же, сами понимают, что не надо шуметь. И нисколько это их не тяготит. Даже странно: стоит этакая малявочка лет пяти, от пола не видать. Дерни ее за косичку другая такая же - не заплачет, в ответ не стукнет, просто посмотрит на обидчицу искоса как-то так, что та подобного уже не повторит. Так не каждый взрослый сумеет. А случись то же в детской комнате - так начнется свалка. Не драка, нет - возня, беззлобная, но пылкая. Воспитатель не полезет разнимать, зная, что через некоторое время все утихнет само собой. А рукава оторванные, да носы с коленками разбитые будто и не в счет. С разбитым носом, опять же, к маме не бегут, даже совсем маленькие. Да и вообще, около родителей их видно редко - все в своих комнатах, кучками, под присмотром воспитателя. Странно - нигде такого не видел, разве что у эльфов.

Игры у них тоже непростые. Первый раз посмотришь - возня ребячья, да и только. Приглядись получше - нет, не все так просто: каждая игра, словно упражнение. И соревнуются все время - кто дальше прыгнет, кто выше залезет. Воспитатель исподволь подначивает каждого показать свои умения. Так постепенно внушают - стыдно быть хилым, неловким, не владеть своим телом. Оттого они потом и вырастают такими: ни одной сутулой спины, ни одного толстого во всей Цитадели. В учении - то же самое. Соперничество, которое заставляет стараться: стыдно быть неучем. Малыши еще - читают толстенные книги, усердно водя пальчиком по строкам. И видно же, что интересно им. Как-то раз Раэндиль услышал разговор двух детей лет восьми: паренек объяснял другому правила счета. Удивлению его не было предела - тот говорил совершенно как взрослый. Ни детских словечек, ни жестов - строгая серьезная речь, на личике уверенность в себе.

Но не только этому их здесь учат, с удивлением и страхом пришлось признать Раэндилю. Однажды случайно увидел двоих девчонок не старше десяти лет - обе усердно выполняли какие-то замысловатые движения с мечами в руках. Мечи были небольшие - но со вполне настоящей заточкой. На испуганное требование Раэндиля прекратить такие забавы, одна спокойно отвечала, причудливо выговаривая слова его языка:

- Наш Наставник велел выполнить нам эти упражнения по десять сотен раз. Мы не можем исполнить твоей просьбы.

- Кто же ваш наставник?!

Девочки гордо улыбнулись, словно он спросил их о чем-то необыкновенно приятном, и хором ответили:

- Сам Наместник Владыки!

У Раэндиля не нашлось слов, чтобы ответить им. Ну если Наместник - то пусть себе. Девочки, как ни в чем не бывало, вернулись к своему занятию. Вообще, как заметил Раэндиль, здешние девчонки часто были отчаяннее мальчиков. И никто их не ограничивал.

Малышню с настоящим боевым оружием он встречал еще не раз, и вскоре перестал удивляться. Лаххи объяснила ему, что каждый житель Цитадели, независимо от пола, возраста и профессии должен уметь владеть оружием на некотором уровне - без этого он не допускается к ритуалу избрания призвания. Лаххи выразилась немного не так - но точное слово он не запомнил. А без этого ритуала человек не мог считаться взрослым. Учить ребенка этому начинали лет с семи-восьми.

Раэндиль понял, что здесь он "считается взрослым" без всякого на то права. Когда маленькая Лаххи продемонстрировала ему, как она метает ножи, он уяснил для себя, что каждый житель Цитадели, неважно, ребенок это или старик, мужчина ли, женщина, воин, целитель - может стать в поединке смертельно опасным противником. Все они по духу были воинами.

* * *
Еще несколько раз он беспрепятственно приходил в тронный зал. Там всегда было пусто и тихо. Раэндиль ходил по отполированным, как зеркало, плитам пола, следя украдкой за своим отражением в черном камне. В один из таких приходов он обнаружил за одним из гобеленов уютную нишу. Через щель в гобеленах была видна большая часть зала. Там он просидел несколько часов в тот день, внимательно рассматривая каждую деталь интерьера, и потом еще не раз туда просачивался, ощущая, что совершает нечто недозволенное.

Эта ниша Была единственным местом, где Раэндиля покидал привычный цинизм и манера над всем посмеиваться - слишком уж впечатлял и подавлял своим величием тронный зал. Прижимаясь спиной к странно теплой поверхности камня, Раэндиль ощущал покой и тревогу одновременно. Покой оттого, что здесь было так красиво и тихо, оттого, что можно было расслабиться и не думать ни о чем из того, что обычно его мучило. Тревогу - без всякой причины. Просто оттого, что она была здесь, сама по себе. Обычно Раэндиль реагировал на все, что видел где-нибудь, с усмешечкой. Доброй ли, злой - зависело от конкретной ситуации, но ничего иного, кроме насмешки, нельзя было от него услышать, если спросить его искреннее мнение. Все казалось ему до боли знакомым и предсказуемым, он легко мог предугадать финал каждого начинания, с которым сталкивался. Его насмешливые "пророчества" сбывались - это было привычно. Здесь, в Цитадели, было много интересного, но мало нового - оттого Раэндиль не мог ничем всерьез увлечься. Считаете, что ваше дело правое? Ну, да пожалуйста! Только разве вы одни такие в Средиземье? Все так считают, и Три племени, что против вас воюют, и Эльфы, что их на это настраивают. А Нолдор так же искренне считают, что правы, изничтожая все живое на пути к Сильмариллам. Считаете, что Тьма превыше Света? Конечно-конечно. А ваши противники полагают наоборот, и чем, скажите, одни лучше других? Свято верите каждому слову этого вашего Владыки? Ну, и это не ново. Всяк кулик свое болото хвалит.

Раэндиль вспомнил крайнее изумление на личике Лаххи, когда он, в ответ на ее порцию восторженностей по поводу Владыки Мелькора, спросил: "А с какого, собственно, перепуга ты всему этому веришь?". Девочка так и не нашла достаточно убедительных, с точки зрения менестреля, слов. А аргументы типа "посмотри сам", отверг с доброй усмешкой - чего взять с девчонки?

И вправду - на что именно смотреть? Живут хорошо, спору нет. Но совершенно так же, как и все прочее Средиземье: учатся, воюют, верят в свою правоту. Они-то верят, их с детства выучили. Но с чего верить ему? С какой стати верить ему, что Тьма рождает Свет, а не будь Тьмы - не увидишь Света; что они - единственные, кто думает о равновесии в Мире; что они ни на кого не нападают первыми? Разве Эльфы с той же убежденностью не говорили ему обратное? Глупые люди, наивные. Как дети... Раэндиль усмехнулся, как усмехался всему и всегда.

Тут он поднял глаза от пола и увидел в щель между гобеленами, что в зале кто-то есть. Стены светились более ярким, чем обычно, пульсирующим серебристым светом. Камень пел - тихим, причудливым голосом, словно звон сотен колокольчиков из глубины вод. В самом центре свечения он увидел фигуру человека, почти нереальную в неживом сиянии стен. Тот поднимал руки, обращенные ладонями к стенам - и стены издавали странные, щемящие душу звуки, каждая вела свою мелодию, все они вплетались в хор. Человек повелительным жестом обращался к каждому камню - и тот начинал свою неповторимую песнь. Все громче и громче звучала она, все больше разных голосов образовывали дивное многоголосие - тут и шелест трав, и свист ветра, и журчание ручья, и пение одинокой птицы над неумолчным биением волн прибоя... Раэндиль, затаив дыхание, следил за всем происходящим. "Наверное, какой-то из местных магов!" - подумал он, уже зная, что здешние жители неплохо владеют колдовскими приемами. Песня зачаровала его. Ему мучительно захотелось научиться этому, суметь приказать стенам запеть. По рукам пробежала нервная дрожь, пальцы свело судорогой. В сердце рванулась острая тоска и жажда чуда. Раэндиль сжался в комок - весь, как один горький стон по собственной беспомощности - и медленно, бесконечно медленно начал поднимать правую руку ладонью вперед, словно преодолевая невидимую преграду.

Пять пальцев - пять лучей серебристого цвета - к черной зеркальной стене... Ну же! Приказываю тебе, заклинаю тебя - пой! Ну! Ну... - рвется из самого сердца приказ, просьба, мольба... Неужели - не суметь, не найти в себе силы? Как больно... И стена отозвалась - робкой, неуверенной мелодией, такой наивной и дерзкой одновременно, что Раэндиль испытал мучительный стыд. Куда его неловкой попытке до прекрасных голосов, рожденных волей этого чародея?!

Свет в центре зала начал быстро угасать, все тише становились мелодии. Тот, кто стоял в круге остывающего свечения, обернулся лицом прямо к Раэндилю, который считал себя невидимым за плотной тканью гобелена. Сделал короткий подзывающий жест. Раэндиль стоял недвижно, словно часть стены - но напрасно, его видели и через ткань.

Чародей повторил жест.

Неохотно, глядя себе под ноги, Раэн двинулся по направлению к чародею. На него словно давил сам воздух... Он чувствовал себя бесконечно странно - как будто рассекал толщу воды, каждое движение давалось с усилием. Раэндиль все боялся поднять глаза, и брел, опустив плечи, пока не натолкнулся на какую-то совсем уж упругую преграду. Чуть приподняв голову, он увидел, что почти налетел на колдуна. Раэндиль замер в страхе перед наказанием за непрошеное посещение.

На него словно обрушилась гигантская масса теплой воды, волна с пенным гребнем, подхватила и стала возносить вверх, к самому небу. Это ощущение высоты было настолько явственным, что у него перехватило дыхание. Высоко, выше облаков и звезд, на неустойчивом, скользком гребне волны летел он куда-то, и сердце замирало от сладкой жути и страха сорваться и разбиться. Ничего вокруг, ни опоры, ни хоть какой-то надежды - только высота; балансируй на гребне, чтобы не упасть вниз... И рядом с этим было ощущение, что он, вместе со своей океанской волной, лежит на ладонях у какого-то непостижимо огромного и могучего существа, под его внимательным взглядом. Схлынула, ударившись о прибрежную скалу, волна - и он, обессиленный и умирающий лежал на острых скалах; но прилетел ветер и поднял его в воздух, и он летел навстречу ветру, а в лицо били тугие теплые струи дождя. И на все это, улыбаясь, смотрел некто непостижимый - по-доброму ли? Равнодушно ли - как понять, если ты лишь капля дождя, лишь снежинка, лишь осенний лист, гонимый ветром...

И все кончилось. Он просто стоял среди зала перед человеком в черной одежде. У человека было грустное лицо, какое-то неопределенное, как бы все время меняющееся - только четкие шрамы наискось: три багровые полосы на лбу, три - на щеке. Темные волосы, бледная кожа; чуть сутуловатая фигура в простой одежде - это он успел разглядеть краешком глаза, прежде чем взглянул ему в глаза.

И - лучше было бы мне этого не делать, успел подумать Раэндиль - опять понесло его куда-то волной и ветром, и пламенем жарче сокрытого в недрах земли, и кто-то разбирал его душу на миллионы маленьких кристалликов соли, и сыпал их на землю, и они таяли под струями дождя, что был он сам, и разносились ветром, что тоже был - он. И не было в мире ничего, чему он сам не был бы началом и завершением, истоком и концом. А кто-то все наблюдал за ним, держа на ладони мириады миров, и к каждой песчинке мира было в этом взгляде внимание, и к нему самому - но не холодное любопытство ученого, нет - забота и внимание, он чувствовал, пронизывали его насквозь. Бесконечно медленно и плавно его поставили на землю. Чувство того, что тебя изучают, плавно растаяло, оставшись странным теплом в глубине сердца. Раэндиль очнулся. Огляделся, ничего не понимая. В зале никого не было, царил привычный полумрак. И тишина - ни песни стен, ни единого звука. "Наваждение?" - подумал он.

* * *
Словно во сне, он дошел до своей комнаты. Впервые с ним было такое - он смотрел на стены, двери, но видел только то, недавнее, видение из тронного зала. Вновь - это неповторимое ощущение полета... Раэндиль уже начал слагать в уме новую мелодию для песни, вот только чувства никак не хотели оформляться в слова, оставаясь в форме обрывков иллюзии, что никак не хотела исчезать.

В этот зимний вечер, когда за окном особенно горько стонал и бился ледяной ветер, ему вдруг - впервые за все время пребывания здесь - показалась неприятной и пугающей перспектива провести вечер одному. Хотя это и было доселе его привычкой - каждый вечер читать допоздна в одиночестве, и засыпать далеко за полночь; его окно гасло предпоследним из всей видимой части Цитадели. Последним гасло окно Наместника - когда всходило солнце. Но теперь ему вдруг захотелось ощутить себя среди людей - спокойных и дружелюбных людей Цитадели, слушать их беседы, греться у камина. Быть может, спеть...

Раэн и сам не понимал, с чего вдруг ему захотелось общения. Просто отчего-то все показалось менее обыденным, чем до сих пор. Та странная тоска, что заставляла его чувствовать себя здесь так же неуютно, как и везде до того, страшные и тревожные мысли о смерти, ощущение ненужности - вечный мотив его песен, разочарование во всем - все это как бы затаилось на время. Не ушло совсем, нет, он это чувствовал, но отступило на какой-то срок - и стало вдруг легче, светлее.

Он пришел в уже знакомую комнату с камином, где проводили вечера те люди Цитадели, кто любил музыку и пение. Комната встретила его теплом, пряным запахом сгорающих смолистых поленьев и странной гостеприимностью. Никто не обернулся, когда он вошел - но Раэндиль кожей ощутил, как к нему потянулись приветственные лучики дружелюбия. Странные тут были люди - Неслышная Речь, которой владели немногие из Высших Эльфов, была им привычна с детства. Многие вещи выражались именно так - не словом, но прикосновением души. Это была куда более емкая и искренняя форма беседы. В ней нельзя было солгать или притвориться. В Неслышной Речи за один краткий миг выражалось столько, сколько словами можно было описывать долгие часы - да так и не подобрать нужных слов.

Раэндиль знал, что этот дар у здешних врожденный; но со странным удовлетворением обнаружил в себе способность к нему. Ему приходилось сильно напрягать волю, чтобы выразить что-то; выходило неловко, неуклюже; но вот обращенную к нему безмолвную Речь Раэндиль воспринимал четко. Помогало его нечеловеческое обоняние - эмоции имеют не только цвета в Неслышной Речи, они имеют еще и запахи. В этой комнате пахло покоем и доброжелательностью.

Его не в первый раз удивила причудливая внешняя схожесть жителей Цитадели - темноволосые, бледнокожие, высокие и стройные, одинаково аккуратные и подтянутые. Непохожие ни на одно известное ему человеческое племя Средиземья. И все же в них была некая куда более глубокая индивидуальность, чем просто разнообразие черт лица и фигур.

Они были независимы, как кошки - иногда это принимало в глазах Раэндиля оттенок абсурда: "не тронь меня" словно было написано на лбу у каждого. И все же - идеальная дисциплина; если старший отдал приказ - он будет выполнен без раздумий, независимо от того, какой затраты времени или сил это потребует. Необычная вежливость - никогда не услышишь ни одного грубого слова, повышенного голоса. Но - столько мелочей, истоки которых Раэндиль никак не мог постичь. Так много вещей из шаткой категории "так не принято". "Запрещено" - это он мог бы понять: в каждом племени свои обычаи. Но как понять, отчего какие-то вещи просто не делаются именно оттого, что они "не приняты"? Он замучил Лаххи вопросами, на которые она не могла ответить четко, лишь повторяя раз за разом надоевшую до зубной боли фразу: "У нас так не принято. Так никто не делает." Не принято - говорить человеку о его внешнем виде, как бы нелепо и неаккуратно он не выглядел. Не принято - приходить к кому-то без приглашения, даже в дневное время. Давать совет, если его не просят непосредственно у тебя. Это еще понятно - все сделано так, чтобы не раздражать друг друга. Но отчего под это же негласное осуждение попадает ношение золота, или красного цвета, или питье вина больше стакана, или манера спать дольше чем до первых лучей солнца? Почему не носят вещей с богатой отделкой, все так скромно и просто - мех, бисер, тесьма, вот и все украшения, даже у самых высокопоставленных... То же и в комнатах - кровать, стол, стул, да и все.

Но. Оденься ты в красное с золотом, обвешайся украшениями, сделай из комнаты мебельный склад или казну королевскую - никто тебе ни слова не скажет, ни намека не бросит, помогут даже. Только вот не будет этого теплого света-приветствия, которым тебя встречают, пока ты - свой. Пока - один из них, пусть не по духу, так по манерам. Просто - равнодушие. И делай все, что хочешь, если тебе - все равно. Если ты этого не замечаешь.

Странные, думал Раэндиль, сидя у камина, странные - но приятные, пожалуй, люди. В этой своей паутине "принято-не-принято" не чувствуют себя скованными, наоборот - какая-то мощная внутренняя свобода в каждом. И держать себя в руках - не повышать голоса, не выражать сильно своих эмоций - совсем им не трудно. Спокойные, открытые лица, ясные глаза, без той затаенной напряженности, неуверенности в себе, которую Раэндиль привык подмечать в людях других племен.

"Люди Цитадели" - такие простые слова, но те, кто имеет право зваться так, носят это словно царский сан. И он, с удивлением подумал Раэндиль, один из них. Пусть на время, не навсегда - но что-то в этом есть. "Угу, - подумал Раэн, - что ли ты, парень, чегой-то не то за обедом скушал, что так расплылся-то в умилении?" Но почему-то ирония не изменила легкого и свободного состояния души.

* * *
Пела девушка лет двадцати. Совсем коротко постриженная, короче чем многие мужчины, мужское же платье - чисто черное, только на груди серебром вышита птица с расправленными широкими крыльями. Крупные украшения - серьги и браслеты, непривычное для Раэндиля сочетание: нежно переливающийся лунный камень в неожиданно яркой оправе из меди. Раэндилю оно не понравилось, но что работа искусная, он не мог не признать. Если бы не украшения, он подумал бы, что она только что прискакала откуда-то, не успев переодеться - что-то именно такое, походное, было в ее одежде.

Лицо у поющей - прозрачнее льда, хорошо видно, как на виске бьется синяя жилка-пульс, да и нежная паутина румянца на скулах - где-то в глубине кожи. Такие же полупрозрачные губы, алая кровь пульсирует внутри. Хрупкая, слишком хрупкая - надлом во всем: в осанке, линии плеч и рук, тонких штрихах слегка удивленных бровей. Странная - еще не видел он здесь таких; все местные производили впечатление здоровья и жизненной силы. Эта же, вот, кажется, сейчас допоет - и растает в воздухе. Что-то нездоровое в этих детских запястьях, тонкой шейке.

И все же - красива, глаз не оторвешь. Изысканно правильные, как будто не природой, а умелой рукой художника сотворенные черты. Безупречное лицо. Глаза с какой-то лихорадочной искоркой, слишком живые и яркие для такого фарфорового личика. Какими-то смутно знакомыми показались ее черты, вернее, даже общее впечатление от глаз и манер.

Раэндиль поймал себя на том, что самым бессовестным образом пялится на девушку уже, должно быть, не одну минуту. Он с трудом заставил себя отвести глаза и вслушался в ее пение. Голос был чистый, звонкий, на взгляд Раэндиля - слишком уж высокий; ему нравились другие - низкие, звучные.

Пела она, к удивлению менестреля, одну из песен странников Средиземья, которую он знал с младых ногтей. Вернее, одну из вариаций слов на мелодию, которая была намного старше всех их.

 Горькие луны полночных степей -
Это тебе, бродяга-поэт.
Только венки из степных ковылей -
Вместо короны, да княжеством - свет.
Тайну бродяги ветер унес,
Но не забылась странная повесть.
Кем-то пропелось, где-то отозвалось
Странное, горькое - так повелось...
Раэндиль дослушал песню до конца, потом встал, улыбнувшись девушке, жестом попросил игравшего на флейте продолжать ту же мелодию и запел сам. У него был довольно сильный голос, низкий, чуть глуховатый, приятный. Он заметно волновался - петь здесь ему еще не приходилось.

Кто-то растает звездным дождем,
Кто-то уйдет в вечную ночь.
Кто-то надеется, верит и ждет -
Кого-то найти, кому-то помочь.
Нет нам приюта, нет нам родных,
Посохом станет земная нам ось.
Вечные странники - странные сны.
Так повелось...
Песня понравилась, он чувствовал это - словно поток тепла и света, Неслышная Речь с выражением одобрения и симпатии. Впервые в жизни Раэндиль почувствовал, что смущается от похвалы. Все время он принимал это как должное - а теперь вдруг не мог понять, отчего же щеки заливает волна румянца. Ведь не мальчишка уже...

За спиной скрипнула дверь, но Раэндиль не оглянулся. Каким-то колдовским образом он уже знал, что это - Наместник. И правда - он. Поздоровался одновременно со всеми - небрежным кивком и куда более приветливо - Речью. Подошел к Раэндилю, навис со своего роста. Улыбнулся. Лучше бы не улыбался, все равно ведь - просто движение мускулов лица, не более. Истинной улыбкой было то едва заметное облако тепла, что ощутил Раэн.

- Ты, говорят, любишь ходить, где не следует? Ну что ж, придется за тобой следить.

Раэндиль опешил. Это было так грустно - вот именно сейчас, когда ему так хорошо и радостно здесь, надо же все испортить.

- В общем, собирайся - завтра поедешь с моим отрядом. Хватит бока пролеживать.

От сердца отлегло. Певец даже обрадовался, но решил не показывать вида. Врожденное упрямство не давало вот так сразу согласиться.

- Бока-то пролеживать поприятнее будет, чем по морозу мотаться, разве не так?

Гортхауэр коротко хохотнул.

- Ничего. Не замерзнешь!

И сразу отошел на несколько шагов, подозвал к себе певицу, о чем-то с ней заговорил, демонстративно отвернувшись от Раэна. Тот прекрасно знал - приказы Наместника не обсуждаются. Даже если они отданы в такой вот шутливой форме. Но Раэндиль и не собирался особо упрямиться - ему было интересно, что же это за поездка такая и зачем он там нужен - не песенки же в дороге распевать, с этим они сами справятся: петь тут умел почти каждый.

* * *
Ранним утром, когда солнце еще только появлялось из-за горизонта - ленивое зимнее солнце - Раэндиль стоял во дворе, пытаясь найти взаимопонимание с конем, на которым ему предстояло ехать. Несмотря на все его попытки, конь явно нарывался на грубое обращение. Косил глазом, норовил укусить и лягнуть. Раэндиль вообще хотел взять ту смирную кобылку, на которой ездил все время до сих пор - но конюх только посмеялся, сказав, что не догнать ей коней Наместника, как она и не старайся, скорее уж свинья догонит саму кобылу. И вывел к нему здоровенного вороного жеребца. Жеребец оглядел с высоты своего редкостного роста будущего седока, тряхнул волосок к волоску расчесанной гривой и вынес ему приговор, коротко и насмешливо заржав. "Ну, погоди! - сказал про себя Раэндиль. - Доржешься у меня!". И в качестве первого аргумента сунул ему в морду хлыст.

В общем, через некоторое время он все-таки сидел верхом на упрямом жеребце, гарцевавшем и пытавшемся сделать "свечку", и, в промежутках между длинными и цветистыми репликами, нашептываемыми в ухо коню после каждого очередного финта, разглядывал двор. Необъятный внутренний двор крепости, по форме напоминавший подкову, был полон людей и телег. Несколько людей из Цитадели сновали между всей этой массой народа, лошадей, тяжело груженых обозов, легко управляя всем процессом разгрузки.

Те, кто привез телеги, были, как понял Раэн по их одежде, из более южных земель, скорее всего, самого пограничья Ангбандских владений. Внешне - вылитые Три племени. Сейчас они привезли часть своей дани, которую платили Цитадели - в основном, продукты, немного мехов и тканей. Как считали в Цитадели, с них берут вполне приемлемую плату за охрану границ. Так ли это, Раэндиль не знал; но судя по сытым и румяным физиономиям крестьян, по их теплой и красивой одежде, по ухоженным лошадям - никто из горла у них последний кусок не вырывал.

Зато он знал, что Цитадель надежно патрулирует границы - каждый день оттуда привозили раненых, случалось, что кто-то и не возвращался. Принимали учить детей, в случае появления заразы - посылали лекарей. В Цитадели производили много вещей, которые пользовались спросом в деревнях: оружие и доспехи, ткани тонкой работы, красители для них, ювелирные изделия - а здесь к таковым относилась большая часть изделий из металла, от тарелок до вышивальных принадлежностей. Эти вещи обменивались на продукты и сырье - сама Цитадель выращиванием хлеба и обработкой руды себя не утруждала.

Как считал Раэндиль, им вообще можно было без всего этого обойтись: с удивлением он наблюдал, как, пользуясь магией, некоторые из местных добывают вещи как будто бы из ниоткуда. Вот - сидит за столом ювелир, делая очередное украшение. Задумывается, протягивает руку перед собой, странная вспышка полыхнет вокруг пальцев - а на пустой секунду назад ладони несколько драгоценных камней, да еще и именно того размера, что ему надо. И как ни в чем не бывало, продолжает работу.

Первый раз случайно увидев это, Раэндиль испугался. Тогда он случайно, в поисках Лаххи, забрел в ювелирную мастерскую и увидел вот это. Но, после подробного снисходительного разъяснения от ювелира - на вид ровесника Раэндиля, здоровенного парня - косая сажень в плечах, скорее на кузнеца похож - перестал пугаться.

Магия, называли это здесь, Магия Поиска. "Ну, понимаешь - ты просто представляешь себе то, что тебе нужно, хорошо представляешь, во всех деталях, протягиваешь руку - и оно оказывается у тебя." У самого Раэндиля ничего не получилось - никак не удавалось сосредоточиться, все время в голову лезло что-то постороннее. Но после этого он долго пребывал в уверенности, что все в Цитадели добывается именно таким образом. Объяснила ему ошибку Лаххи, посмеявшись вдоволь над такой нелепой, на ее взгляд, идеей. "Смотри, - протянула она руку в воздух, - вот мне нужен кусок хлеба." Легкая вспышка - и вот в ее руке ломоть свежеиспеченного ароматного хлеба. Раэндиль недоверчиво взял его, понюхал, откусил - хлеб был на редкость вкусный. Точь-в-точь такой, как пекли на кухнях Цитадели. "И как ты думаешь, откуда он взялся?" Раэндиль неопределенно взмахнул руками:

- Ну, это ... наколдовала...

- Нет. Просто я его откуда-то достала. Кажется, - Лаххи смущенно наморщила носик, - из нашей кухни. И теперь его там нет. Может, он со чьего-нибудь стола. Вот человек огорчится... И так может быть с любой вещью. Это называется - Магия Поиска. Она... ненастоящая.

- А есть еще настоящая?

- Да, но ей владеют немногие. Я - нет.

Тут девочка надула губки и скорчила одну из своих неповторимых гримасок. Сейчас на ее личике была смесь почти взаправдашних горя и уныния.

- Настоящая - это какая?

- Это - Истинная Магия. Магия Творения. Это когда из ничего - нет, это только так кажется, что из ничего - на самом деле, из воздуха, или из дерева, или из воды - ты Творишь нечто. Живое или нет - но его нигде не было еще. Ты его Сотворил.

Раэндиль надолго задумался, Лаххи в это время дожевывала свой хлеб. Наконец, он спросил:

- Но если вы это можете - зачем вам брать с этих людей хоть какую-то дань? Достаньте себе все, что надо.

- Вот глупый! А откуда оно возьмется? Значит, кто-то останется без урожая. Он придет утром на поле - а там ни зернышка... Нам ведь надо очень много.

Раэндиль пошутил, что, как мера борьбы с эльфами - это очень даже неплохо. Но Лаххи серьезно и грустно ответила, что никто не угадает, откуда достанет это зерно. А вдруг - у своих же? Но отчего же тогда не Сотворить столько, сколько надо? Разве на свете воды мало?

- Никто из Владеющих Истинной Магией такое сделать не в силах. Разве только Владыка - но он говорит, что это может нарушить Равновесие. Что земля должна родить, а люди - обрабатывать ее.

У Раэндиля в тот раз голова пошла кругом от всей этой галиматьи, произносящейся здешними с большой буквы: Магия Поиска, Магия Творения, Истинная и Разрешенная Магии, Творение, Равновесие... Это же с ума сойти можно - столько слов, обозначающих одно и то же: колдовство. А жаль все же, что у него не получилось.

Теперь же он с пониманием смотрел на разгрузку очередного обоза с данью. Надо, значит, если так делают. Раэндиль потихоньку начал чувствовать, что ни один пустяк не отдан здесь на волю случая, что каждая мелочь продумана и просчитана. Во всем этом ощущалась некая странная воля, куда более могучая и упрямая, чем человеческая.

* * *
... Эти семь человек на конях - словно черных воронов семь, низко рыщущих над землей. Строгих семь силуэтов людей, приникающих к спинам своих лошадей, и семь черных плащей за плечами развеваются в бешеной скачке. В тишине - только звоном летит стук копыт, да свист ветра не молкнет в ушах. И - к восходу, вперед! Так растают они в пламенеющей бездне восхода. Семь теней небывалых, семь птиц - словно сон, над застывшим в молчании снегом. Но - так кто же они? Да и были ль они? Иль пригрезились сонной земле? Ни следа на снегу и ни тени от них - это ветер замел все следы. Нет ответа - лишь воздуха стылого звон раздается в унылой тиши...

Раэндиль ехал предпоследним, позади скакала вчерашняя девушка-певица. Раэндилю, с одной стороны, хотелось бы ехать последним - ему нравилось смотреть на едущих перед собой людей. Одинаковые фигуры, прекрасные быстроногие кони; и это странное пьянящее чувство: я еду с ними, я такой же, как они, я - вместе с ними. Одна дорога у всех, со стороны и не отличишь, что шестой всадник - чужой. Это было странно и радостно, почти незнакомо - ощущать себя наделенным неким могуществом и властью, это приходило извне, от тех, с кем он ехал - уверенных в себе, властных и сильных людей, хозяев этой земли. И он - среди них.

С другой стороны, ему, после того, как он нашел взаимопонимание с конем, и обнаружил, что тот слушается малейшего движения, хотелось покрасоваться перед девушкой. Уж очень глубоко к нему в душу заглянули ее колдовские глаза - зеленые с золотистыми огоньками, словно два крыла сказочной бабочки. Сначала он беспокоился за нее - по внешнему виду девушки трудно было поверить, что она выдержит несколько часов бешеной скачки. Но, видимо, скорее устала бы лошадь под ней, чем сама наездница: шли часы, а она все так же непринужденно-легко сидела в седле, словно не чувствуя усталости. Раэндиль подумал, что даже не знает ее имени.

Они ехали по почти пустынным землям восточнее Цитадели. Лишь несколько раз вдалеке виднелись поселения - но их тщательно объезжали. Раэндиль не имел ни малейшего понятия о том, куда и зачем они едут; да это и не имело особого значения, ему нравилась просто сама возможность куда-то ехать, нравилось это ощущение сопричастности чему-то и кому-то. Он рассматривал своих спутников, невольно сравнивал себя с ними. Немного стеснялся своей бесполезности - все они были вооружены, в движениях чувствовалась та особая сила, которую дают многие и многие годы тренировок.

Вот, следом за Наместником, скачут рядом, почти соприкасаясь крутыми лошадиными боками друг с другом, двое молодых парней, близнецов. Обоим не больше двадцати пяти, они неразличимо похожи: одинаковые правильные лица, одинаково развевающиеся по ветру длинные, вьющиеся волосы, одинаковая одежда. Словно человек и его зеркальное отражение, даже на конях сидят в одних и тех же позах. Следом - мужчина лет постарше сорока, с небольшой бородкой. Судя по переразвитым мышцам плеч - кузнец, может, и оружейник. На боку - меч в простых потертых ножнах, через лоб широкая черная лента со скалящейся волчьей мордой. Что-то такое же, волчье, и в самом лице.

За ним - Тонион. Этот держит поводья едва-едва двумя пальцами, рука в облегающей черной перчатке кажется неправдоподобно узкой. Седельные сумки набиты битком. Капюшон, отделанный теплым длинным мехом, Целитель надвинул на самые глаза, свободной рукой придерживает ворот у горла, как будто замерз до костей.

Девушку Раэндилю видно не было, оборачиваться все время было как-то неловко. Но все его попытки чуть приотстать были безнадежны - певица, которой в самом начале Гортхауэр сказал ехать последней, упрямо держалась позади него.

Короткий привал - только быстро съели припасенную еду, куски вареного мяса с хлебом - и снова в путь. Удивляла его девушка, которую звали, как оказалось, Элентари, и это гордое имя ей удивительно шло. После этой скачки, когда и сам Раэн, и все прочие, кроме, само собой, Наместника, весьма устали, на привале она быстро и жадно умяла свою порцию и начала кидаться снежками в близнецов. Бросала их она метко, после каждого попадания громко смеялась - смех был странный, с каким-то оттенком надрывного всхлипа. Не особенно приятный смех. Но Раэндилю она все равно казалась самой прекрасной из всех, когда-либо виденных им девушек. Он чувствовал себя немного нелепо - как мальчишка, краснел, ловя мимолетный взгляд, жадно пожирал ее глазами. Странное чувство - словно ему вновь пятнадцать, и из-за невысокого забора он смотрит на идущую к колодцу соседскую девочку. Жарко и холодно вместе, и сердце замирает от странного - горького и сладкого одновременно - чувства. Раэндиль покопался в собственных ощущениях и обозвал себя идиотом. "Совсем ты, парень, в детство впадаешь! - сказал он себе. Ведь не маленький уже." Но и это не помогло. Все равно, хотелось без отрыва смотреть на девушку, коснуться ее щеки, говорить с ней о чем-нибудь. Да хоть и не говорить - просто быть рядом. И от этого Раэндиль чувствовал себя почти счастливым: только ветер в лицо, только морозный звенящий воздух вокруг, кромка леса впереди... И странное ощущение - вот там, за левым плечом, скачет девушка, лучше которой ты еще не встречал...

* * *

Только поздно ночью они приехали в какой-то поселок, судя по всему, достаточно большой и богатый - дома высокие, основательные. Их ждали. Уважаемых гостей у порога дома на центральной площади, если ее так можно было назвать, встретила толпа людей с факелами. Тут же потянулись руки, помогая спешиться, их повели внутрь, в теплое и хорошо освещенное помещение, где были еще люди, стоял богато накрытый стол и играла музыка. Дорогим гостям предложили почтить трапезу своим присутствием. Дорогие гости изменились в лице, ибо после целого дня в седле сил не было даже на то, чтобы стоять, не опираясь на что-нибудь. Элентари негромко сказала, что она бы предпочла почтить постель, и все присоединились к ней, молча покивав. Она обернулась к Наместнику, который как ни в чем не бывало, красовался посреди комнаты - ни следа усталости на бесстрастном каменном лице, все те же легкие движения. "Мне бы так... - с завистью подумал Раэндиль. - Ох, и хорошо быть бессмертным!" Не сказала вслух ни слова, но менестрель уловил между ними легкое свечение, которым обычно сопровождалась интенсивная Неслышная речь. Через несколько мгновений Наместник сказал несколько фраз, которые потонули в общем гуле, окружавшим его людям,

Трое слуг с канделябрами в руках проводили их в комнаты на втором этаже. Раэндиль удивился, что тут так тихо, хотя внизу шло шумное веселье. Быстро им принесли теплой воды, чтоб умыться и постелили постели; Раэндиль оказался в одной комнате с Тонионом и даже нашел в себе силы порадоваться этому - другой из спутников ему нравился меньше, вызывал какое-то смущение. Близнецы заняли комнату напротив, Элентари потребовала отдельную комнату и ей тут же ее предоставили, после всего одной спокойной фразы. Раэндиль почувствовал, что авторитет Цитадели здесь очень велик.

Сам он потребовал принести себе и Тониону горячего вина. Как ему показалось, он неплохо воспроизвел спокойную и уверенную интонацию Элентари, но слуга как-то недоуменно на него воззрился. Раэндиль, которому в жизни почти не доводилось кому-то приказывать, почувствовал себя неловко и ощутил странный гнев. Он рявкнул:

- Не понял?! А ну-ка, быстро!

Парень покосился на него и мигом исчез за дверью. Тонион, валявшийся поверх покрывала прямо в сапогах, вытянув длинные, как у журавля, ноги, посмотрел на Раэна с легкой усмешкой и сказал:

- Не стоило кричать на парня. Он просто плохо понимает твою речь. Они почти не говорят на общем наречии.

Раэндиль покраснел. "И что вот теперь делать? - скорбно размышлял он. - Извиниться? Перед слугой? Нет, не годится... Вот, возомнил себя невесть кем, как господин какой!" Целитель смотрел на него с обычным своим чуть ехидным видом, как всегда смотрел на боящихся лечения больных.

- Да не страдай ты! Нас здесь уважают. Он поймет, что ты просто устал. Но - больше не кричи здесь ни на кого.

Менестрель вздрогнул. Он уже привык, что большинство его новых друзей достаточно легко читает мысли и эмоции других, но все равно - это было странно и неприятно. Вернулся слуга с кувшином. Раэндиль, под одобрительным взглядом целителя вежливо, но спокойно поблагодарил его.

Вино с пряностями оказалось на редкость вкусным. Выпив большую кружку, Раэндиль почувствовал, как из тела уходит напряжение усталости, стискивавшее его до сих пор. Постель была мягкой и теплой. Он уснул, едва коснувшись подушки. Сон оказался полным продолжением дня: всю ночь ему снилось одно - бесконечная скачка по снежной равнине.

Проснулся он с гудящей головой, болью во всех мышцах сразу и отвратительным настроением одновременно. Да еще и не сам проснулся, а был бесцеремонно разбужен мощным встряхиванием за плечо. Судя по сизым теням в комнате, солнце еще только вставало. Раэндиль смог издать только нечленораздельный - к счастью для него, ибо сказать-то он хотел нечто сугубо неприличное - стон, увидев перед собой прямо-таки лучащуюся жизненной силой физиономию Гортхауэра. В серых зимних сумерках она была именно тем зрелищем, которого Раэндиль хотел бы избегнуть любой ценой.

- Вставай! Утро.

- Е-у-у...

- Что же это значит?

- Не...буду...

- Это отчего же?

- Не могу! - честно ответил Раэндиль, который чувствовал, что если и поднимется, то немедленно упадет обратно. По косточкам. Мышцы болели невыносимо.

- И чему вас только учат...- Задумчиво произнес Наместник на языке Цитадели - безумной смеси синдарских и квенийских слов, измененной до неузнаваемости произношением. Понимать его Раэндиль уже мог достаточно свободно, но вот говорить сам и не пробовал даже. - Давай руку!

Раэндиль протянул ему руку, ожидая, что тот поможет ему встать - но нет, Наместник просто взял его за запястье. Прикосновение было необыкновенно горячим, словно раскаленными щипцами обожгло - но боли не было. Было только странное чувство, что от этого места по всему телу потекли горячие струи, гасящие боль во всем теле. Дышать было немного трудно - полосы горячего металла сжимали грудь, трепыхался какой-то комок в горле. Было, в общем, приятно и немного страшно - словно взлетишь сейчас ввысь, да так и останешься там. Наместник убрал руку.

Раэндиль ощутил, что вполне способен встать сам. Но лень была куда сильнее боли, устранить ее таким магическим путем было непросто. Поднимаясь из постели, Раэндиль ворчал в уме : "Нет, ну что же это такое - отчего же не дать человеку поспать хоть немного? Какого ради меня надо поднимать в такую рань?! Зачем меня вообще притащили сюда? Отчего во всем Средиземье правители, как правители, знают свою роль и блюдут ее? У всех - эльфов, людей, гномов - вельможи как нормальные эльфы, люди и гномы. Не бегают по крепости с кузнечным инструментом, не тащат никого в какую-то дурацкую глушь и не измываются так над своими людьми? А этот хваленый средиземский страх и ужас в одном прозвище? Это что же за наказание Валар, такой Наместник! И что тогда о нем сказки бают... Это же просто мелкий кошмар для меня лично..."

- Подробнее, пожалуйста!

Раэндиль поймал себя на том, что некую часть своей мысленной тирады произнес вслух. И все это внимательнейшим образом было выслушано главным героем пламенного монолога. Стало немного страшно. Раэндиль опустил глаза к полу - и напрасно: он не увидел, как на обычно застывшем лице Наместника мелькнула тень настоящей, не просто внешней, улыбки.

Когда за Гортхауэром хлопнула дверь, комнату сотряс взрыв хохота, которого он никак не ожидал. Ему еще не доводилось слышать, чтобы кто-то из Цитадели смеялся так громко и взахлеб. Ржал, прямо-таки, как лошадь, подумал Раэндиль.

- Ох, не могу... Ой, ну ты даешь...

Парень просто катался по кровати от смеха, стуча по ней кулаками. А то, что Раэндиль грубо предложил ему отправиться в места странные и для странствований не рекомендованные, вызвало новый приступ смеха. Раэн плюнул, оделся и вышел в коридор.

* * *

Это было, на первый взгляд, странное место. Раэндиль еще не заходил так далеко на северо-восток. Эти земли были отделены от прочего Средиземья широкой необжитой полосой, так, что многим казалось, что и дальше идет пустынная земля.

Люди здесь были непохожие на других и внешне, и по обычаям. Говорили на общем наречии с трудом. Светловолосые, с суровыми, продубленными северными ветрами лицами, молчаливые и спокойные. Одевались несколько необычно - много шкур и мехов, яркие узоры на одежде. Стоя на улице, Раэндиль любовался их домами: добротные, солидные, сложенные из ровных крупных бревен, благо, что лесов вокруг было вдоволь, сплошь украшенные резьбой. Таких домов среди Трех не строили - те жилища были легкими, светлыми, с большими окнами и маленькими очагами. Здесь же печь была основным предметом в доме, и, судя по размеру трубы, топилась умело и щедро - дым был белым и легким.

Вдоль по узкой улице, ограниченной двумя рядами высоких основательных заборов, дул свирепый ветер самого неприятного времени в году - еще не весна, но уже не зима. Раэндиль кутался в теплый плащ, какие умели шить только в Цитадели, и внимательно смотрел по сторонам. По улице шли две молоденькие девушки с ведрами. Увидев Раэндиля, они состроили серьезные "взрослые" лица и изобразили нечто вроде неглубокого поклона. Раэндиль помахал им рукой. Девчонки переглянулись и рассмеявшись, глядя друг на друга, побежали вниз по улице. "И здесь - люди, - подумал Раэндиль, но на этот раз эта мысль не вызвала раздражения. - просто люди." В начале улицы появилась странно знакомая женская фигура, тонкая, словно одной ломаной линией проведенная - тростником по песку, осокой по воде... Неспешно подойдя к нему - походка у нее была странная, словно ей составляло большого труда оставаться на земле и все время хотелось подняться в небо и улететь - Элентари сказала:

- Пойдем. Тебя зовут.

- Кто? Кому я еще понадобился?

- Наместнику.

Тон у нее был жесткий и отстраненный, словно он спрашивал о чем-то недозволенном. Раэндиль подумал, что если кто и обязан бежать сломя голову на призыв Гортхауэра, то уж точно не он. Однако пошел, скорее из любопытства, чем из послушания.

Место, куда он пришел, ему сразу не понравилось. Деревенский амбар, со следами неловких попыток приспособить его под тюрьму. Внутри, помимо Наместника и близнецов, были связанные пленники: трое людей и один эльф. Двое людей, сразу ясно, из Трех племен, халадины, должно быть. Эльф - Нолдо, Раэндиль узнал его сразу - один из отряда Феанорингов. Третий человек больше всего походил на уроженца далекого юга. Раэндиль как-то раз забрел туда, но надолго не задержался.

Именно этот пленный и стоял сейчас перед Гортхауэром, со связанными за спиной руками. На смуглом лице багровел, отливая в сливовую синь, свежеприобретенный синяк. Но общей позы - храбрости и пренебрежения - это в нем не убавляло.

- Ты знаешь его язык? Может, знаешь его?

Раэндиль, неловко коверкая чужую речь, произнес несколько слов. Пленный оглядел его с ног до головы, состроил презрительное лицо и ответил ему на том же языке. Раэндиль покраснел от гнева и даже замахнулся, но опустил руку. Ему никогда не приходилось бить беззащитного человека, особенно если тот был связан. Вообще, чаще били его...

- Что он сказал? Переведи!

На Наместника Раэндилю глаза поднимать не хотелось - уж больно тот был неприятен на вид. Бледное напряженное лицо, волчье выражение глаз, кривая усмешка - почти оскал, обнажающий ровные крупные зубы. В руках - кинжал. Волны силы и ужаса так и исходили от него, особо заметные в тесном помещении. Запах - волка, хищника, смертельно опасного зверя. Раэндиль почувствовал, как изнутри его начинает бить дрожь. Не поднимая головы, он ответил:

- Он говорит, что у него на родине таких отдают собакам на корм. И еще - что ты - отродье чумной тюремной крысы.

Гортаур - теперь Раэндиль мог называть его только так - еще более отвратительно оскалился. Демон ужаса из недр земли, черный мрак - как хорошо теперь подошли бы к нему все эльфийские эпитеты! Или нет - показались бы мелкими, невыразительными по сравнению с тем, чем был сейчас Майа.

- Хорошо. Ты еще кого-то знаешь?

- Этого, - Раэндиль со злорадным удовольствием показал на Эльфа. - неплохо знаю.

Эльф гордо вскинул голову и посмотрел ему в глаза, но Раэндиль выдержал этот презрительный и надменный взгляд. Нолдо узнал его - эльфы не забывают даже мелочей.

- Откуда?

- Видел однажды. Среди убийц государыни Эльвинг.

Теперь на него смотрели в упор уже все в комнате, но самым тяжелым был взгляд Наместника. Обычно зеленые глаза его сейчас были почти черными - зрачки расширились, поглотив радужку. Страшный - нечеловеческий, немигающий - взгляд. Глаза - колодцами в бездну, где клубится мрак. Медленно он протянул Раэндилю кинжал. Рука в черной перчатке застыла перед лицом окаменевшего от ужаса менестреля. Блестящее лезвие, черная рукоять, пальцы на рукояти... Холодный блеск, что в любой момент может согреться в теплой крови...

Медленно-медленно, преодолевая оцепенение страха и отвращения, Раэндиль отрицательно покачал головой. Короткое движение кисти, обтянутой черной кожей - и вот рука пуста. Еще не поняв в чем дело, Раэндиль перевел взгляд на злосчастного Нолдо - кинжал, загнанный по самую рукоять, торчал у него из горла. По белой коже стекала темная струйка крови.

Раэндиль не сразу поверил своим глазам, а когда вновь обрел способность двигаться - отошел и сел у стены на пол. В голове была холодная звенящая пустота. Широко раскрытыми глазами он смотрел на все происходящее - и не видел ничего. Не видел, как из комнаты, повинуясь жесту Гортаура, вышли все, и он остался один у него за спиной. Не видел, как близнецы унесли тело эльфа. Видел только - громадную, выше неба, фигуру Наместника. И рядом - смуглого человека, такого беспомощного и маленького. Видел - и запоминал все, до единого движения, зная, что будет видеть это еще сотни раз в ночном кошмаре. Но оторваться, отвести глаза было выше его сил. Случившееся было настолько диким и страшным, что разум отказывался воспринимать это как реальность.

Наместник подошел к человеку совсем близко, рванул на нем и без того порванную рубаху. Потом вынул из-за пояса другой кинжал и легко провел по ребрам пленного. Выступила кровь, почти невидимая на смуглом теле. Южанин перенес это достаточно легко, ничего не отразилось на его надменном лице. На Гортаура же Раэн старался не смотреть - слишком страшно было. Майа методично резал пленного острием кинжала по коже грудной клетки - неглубоко, но болезненно. При этом он негромко говорил ему одну и ту же фразу на общем наречии:

- Зачем вы сюда пришли? Говори! Ты меня понимаешь. Говори.

Пленный молчал, только все сильнее закусывал губу, и темное лицо его постепенно серело. Белки глаз казались особенно синими.

Гортаур отшвырнул бесполезный кинжал в угол и ударил пленного по лицу рукой в перчатке - наотмашь, так что у южанина голова запрокинулась далеко назад. Когда он вновь взглянул на Наместника, на скуле у него была глубокая ссадина. Еще, еще удары, превращающие красивое лицо южанина в уродливую бесформенную маску. Но пленный молчал - ни стона, ни вскрика. Просто глаза постепенно мутнели, утрачивая всякую осмысленность.

- Говори! Говори!

Этот монотонный, нечеловеческий голос - бьется в стенах, отражается от потолка и пола, плещется черными крылами смерти летучая мышь... Голос самой смерти.

Пленный вдруг поднял до того бессильно склоненную на грудь голову и достаточно четко проговорил распухшими разбитыми губами:

- Будь ты проклят, раб и холуй...

Гортаур отшатнулся, отступил на шаг. Прошептал несколько слов на каком-то шипящем и свистящем наречии. Под их звуками пленник вздрогнул, как от бича.

Серая волна ужаса прокатилась по комнате. В ее центре раскрывались два черных лепестка, заворачивая в себя обоих, стоящих там. Странный, нестерпимый ритм произносимых слов бился в узком помещении, неумолимо нарастая, заставляя дышать в такт с собой. Чужой ритм ломал кости, выворачивал руки из суставов, заклеивал рот липкой массой нестерпимого страха. Цветок Смерти распускал свои чудовищные лепестки, грозил поглотить Раэндиля.

Дымное пламя черной бездны... Ледяной холод абсолютной пустоты... Страшная, леденящая песня смерти... Все это волнами прокатывалось из центра комнаты. Визг в ушах поднимался все выше и выше, стискивал грудь обручами из пронзительно холодного металла. Все теснее, теснее... Он задыхался, мучительно боролся за каждый глоток недостижимого воздуха - и все равно не мог вздохнуть. Вой в ушах, синие и багровые пятна перед глазами... И вдруг на высшей ноте визг оборвался.

Раэндиль судорожно вздохнул полной грудью и закашлялся. В комнате, кроме него и Наместника не было никого живого - все люди-пленники были мертвы, и, судя по синим искаженным гримасами страха лицам, смерть их не была легкой. Наместник обернулся на звук, метнулся к нему молнией.

Раэндиль с каким-то щенячьим непроизвольным поскуливанием попытался отпрянуть от него, за спиной была стена, но он пытался вжаться в нее, убежать прочь от этого воплощения смерти и ужаса. Гортхауэр одним рывком за плечо поднял его на ноги - но ноги Раэндиля не держали, он привалился к стене, смотря куда-то в пустоту, не видя ничего перед собой - ни застывшего привычной прекрасной маской лица Наместника, ни трупов на полу, ни стен. Он просто проваливался в черную пропасть безумия, которой не было ни названия, ни предела.

Резкие, но не болезненные удары по щекам чуть отрезвили его, вытянули прочь из засасывающей бездны, но не вернули ясности понимания. Его куда-то тащили, кто-то говорил с ним, он слышал голоса:

- Не спи, не смей спать...

Его вновь били по щекам - но он ничего не чувствовал, все воспринималось как мелкая и неважная помеха единственному его желанию: уснуть, уйти туда, где не будет ничего, кроме темноты и забвения. И ему это удалось - он смог скинуть прочь сети удерживавших его голосов и рук, уйти в свое манящее ничто.

* * *
Пятно солнечного света на деревянной стене было ослепительно ярким и по-особенному золотым, таким, какого ему еще не доводилось видеть. Воздух - прозрачным и искрящимся от крохотных пылинок. Он увидел это пятно и этот танец искорок перед ним, и понял, что уже не спит - сны были другими, страшными. Во сне была только странная серая дорога, петляющая среди таких же отвратительно серых холмов. На всем лежал отпечаток тления и смерти. Много непонятных и страшных видений, то едва уловимых уголком глаза, то более реальных, чем он сам в том мире серой смерти посещали его, и одно было уродливей другого; но выбора не было - и он шел по этому пути вперед и вперед, не оглядываясь, но откуда-то зная, что не сможет сделать и шагу назад - ведь дорога рассыпается прахом прямо у него за спиной. И он все шел и шел, понимая, что спит и не может проснуться, но надеялся дойти до края сна. Он был там совсем один, и чувствовал себя таким одиноким и потерянным, как никогда в жизни. В этом пути не было ни усталости, ни голода или жажды - только бесконечный страх и отчаяние, и монотонность шагов, и монотонность в чередовании большего и меньшего страха, который он испытывал непрерывно - видения, что окружали его, поднимаясь из серой пыли, были бесконечно уродливы и отвратительны; но едва ли он смог бы описать хотя бы одно из них. Для этого в языке людей не было слов.

Теперь же самые обычные вещи - комната, свет солнца, уверенное ощущение того, что рядом с ним кто-то был, невидимый еще, но ясно чувствуемый каким-то еще не понятным ему самому новым чувством - заставляли его наивно и беспричинно радоваться. Чему - он и сам не догадывался, быть может, просто тому, что он - есть. Что он - жив и свободен, и не один на этом свете, и никогда не вернется больше в то ужасное серое место. Щенячий восторг, не имевший видимой причины, переполнял его до краев и грозил уже выплеснуться наружу, когда перед ним возникло чье-то лицо.

Это оказался Целитель, Тонион, и в другое время это не вызвало бы у него ничего, кроме чуть раздраженного недоумения - чего, мол, от него еще хотят? - но теперь он обрадовался до самой глубины души, словно бы исполнилось какое-то самое затаенное желание. На глазах даже выступили слезы, и зрение затуманилось на миг, но когда он снова смог видеть - уже никого не было. Но это нисколько не огорчило Раэндиля. Он разлепил мокрые ресницы и огляделся - это была его комната в Цитадели.

Приподнявшись и сев - каждое движение было непривычно легким, не требовало ни малейшего усилия - Раэндиль увидел, что в комнате все по-прежнему, только на столе лежала небрежно брошенная толстая книга из тех, что обычно читал целитель, да висел на спинке стула его плащ, черный с темно-лиловой подкладкой, отделанный пушистым мехом. Простота - признак всех вещей, сделанных в Цитадели, удивительным образом сочеталась в плаще с элегантностью и щегольством, которые отличали его хозяина.

Раэндиль улыбнулся этим милым мелочам, которые теперь бросались ему в глаза, и понял, что что-то изменилось, причем изменилось бесповоротно - в нем ли самом, в окружающей обстановке. Что-то казалось безнадежно ушедшим в прошлое, вот только он никак не мог определить - было ли это хорошо для него. Но все было не таким, как раньше - каждый момент времени чувствовался так остро, словно в ушах стучали невидимые молоточки, отбивая доли каждой секунды - и каждая была наполнена до предела чем-то неповторимым, пряно-острым. И Раэндиль понял, что это - Время, которое он умеет теперь ощущать.

* * *

Тонион вернулся через некоторое время, но не один, а вместе с Наместником. Раэндиль вяло подумал, что, пожалуй, ему несколько надоели несколько одних и тех же лиц вокруг себя и неплохо было бы завязать здесь еще знакомства. Отчего-то Раэндиль, прекрасно помня обо всех событиях в деревне, совершенно его не боялся; мелькнула мысль, что те призраки, что не оставляли его на Серой Дороге, были куда страшнее, чем это, пусть жестокое и безжалостное, но куда более материальное существо. И еще - он был уверен в том, что ему совершенно нечего опасаться.

Все та же стремительная походка, уверенные движения - ничего не изменилось в Наместнике; и это показалось Раэндилю достойным жалости - вот с ним самим случилось нечто, отчего все теперь казалось новым и интересным. А этот красавчик-убийца был обречен навсегда оставаться тем, чем был - одной из малых Стихий этого мира, не более и не менее того.

Он легко выдержал взгляд колдовских глаз оттенка зелени на старом зеркале, не потупился, как обычно и не почувствовал себя слабее. Гортхауэр смотрел как бы сквозь него, но на самом деле внимательно изучая всего Раэндиля, и его мысли, и его тело, этой странной целительской магией. Раньше это непременно смутило бы менестреля, но теперь ему было все равно; а в радостном настроении, которое не оставляло его - было даже и немного приятно: от проявляемого к нему внимания.

- Зачем ты тогда там остался? Разве ты не слышал приказа уйти? Заклинание Смерти слишком опасно.

- Я... Я и вправду не слышал. Но - разве это так уж важно? Было бы еще на один труп больше, и все.

Раэндиль постарался, чтобы его голос звучал максимально невинно и наивно, хотя прекрасно осознавал, что затеял нехорошую игру.

- Ты и вправду так глуп, как пытаешься это изобразить?!

По лицу Жестокого пробежала едва уловимая волна какого-то странного выражения; мелькнула и тут же исчезла - но Раэндиль увидел его, как вспышку алого пламени в золотых лепестках. Видение было достаточно ярким и четким, чтобы Раэндиль принял его за бред - но ему показалось, что это некое из его новых умений; и он достаточно легко принял эту картинку.

- Ты единственный из всех, кого я знаю, кто прошел Путем Смерти и остался жив; правда, ты не дошел до конца - но и этого достаточно. Расскажи, что-нибудь изменилось в тебе?

Раэндиль задумался надолго, потом медленно и неохотно начал говорить. Но через некоторое время запутался в своих объяснениях - каждое слово порождало массу необходимых пояснений и более подробных рассказов о каждой мелочи. Едва ли через полчаса он поймал себя на том, что говорит быстро и взахлеб, стремясь выплеснуть на внимательно и молча слушавшего Наместника все, что переполняло его. Странным было то, что понимание большей части того, что он говорил, приходило к нему именно уже после того, как он произносил это вслух и слышал собственный голос. Он вообще слабо понимал сам, о чем говорит, и откуда в нем все это знание.

- ... понимаешь, я просто вижу теперь все как-то по-другому, словно очень яркий солнечный свет освещает...

Гортхауэр молча кивал, словно сравнивая услышанное с чем-то знакомым раньше. Раэндиль не мог оторвать от него глаз, это было так странно - но резко очерченная на фоне окна фигура притягивала его. Ему нравился этот человек, это слово, конечно, было мало пригодным для сильнейшего из Майар, но как еще Раэндиль мог называть его? Нравился, несмотря ни на что - была в нем некая притягательная сила, создававшая ощущение уверенности и безопасности. И менестрель понял, отчего Майа вызывал такое восхищение и преданность со стороны всех здешних жителей - именно из-за этого чувства, которое Наместник умел вызывать. Чувствовалось в нем некое желание оградить и защитить всех, кого он считал своими, и Раэндиль каким-то образом попал в это число.

Он обнаружил, что уже некоторое время молчит, в упор уставившись на Наместника, и неким непонятным образом улавливая малейшие оттенки его настроения. Среди неясных и явно непонятных человеку мыслей, были такие четко различимые чувства, как спешка, любопытство - сильное и явно важное, и, как ни странно, вина. Тут некая сила подхватила его и мягко, но достаточно настойчиво отбросила прочь те невидимые нити, что он протянул к Наместнику. Это было сделано уверенно и твердо; Раэндиль, который сам еще не понимал, что и как делает, почувствовал, что сделал нечто запретное или близкое к тому.

Наместник смотрел на него почти в упор, и, хотя губы его не шевелились, Раэндиль четко слышал его голос:

- Никогда больше так не делай. Чьи-то мысли - не для любопытных взглядов посторонних.

Потом он сказал обычным образом, и Раэндилю такой способ речи показался необыкновенно скучным и бедным по сравнению со щедрой на мельчайшие нюансы и оттенки мысленной речи:

- Тебя ждут в Тронном Зале. Поторопись.

- Кто? - удивлению Раэндиля не было предела - он успел почти забыть большую часть впечатлений от встречи с незнакомым чародеем.

- Увидишь.

Наместник уже уходил, когда Раэндиль последним неловким движением потянулся вслед его мыслям, невзирая на только что поведанный запрет. И с удивлением обнаружил нечто, что более всего походило на приглушенный гнев и... ревность.

* * *

Странно легкие собственные шаги вниз по широкой лестнице из черного камня... Каждое движение откликается где-то внутри странной болью и тоской, и душа противится неизвестно почему - а в горле ком и во рту горечь, и не идешь - несет тебя потоком. И не изменить ничего, так суждено, так будет, ты больше не хозяин сам себе. Твоя судьба нашла тебя - и вот виски стиснуты обручем отчаяния и предчувствием обреченности. Предопределенность и предзнание собственной судьбы - что может быть хуже, если ты видишь ее как острый клинок, входящий тебе в горло?

Раэндиль сам не понимал, что это за странные мысли у него, и откуда они - но видение было достаточно реальным, он мог, сосредоточившись, почувствовать эту острую сталь, пронзающую его тело; это было слишком страшно. Идя вниз по ступеням главной лестницы в Тронный Зал, он словно шел по раскаленным углям босыми ногами, не зная, в чем тому причина. Его и тянуло туда, и напротив, мучительно не хотелось идти вперед. Но - дверь возникла перед ним, словно бы из ниоткуда, и поздно было отступать.

Все тот же полумрак - но зал был непривычно живым, мягко светился и звал его. Посредине зала, многократно отражаясь в зеркально-черном камне, стоял все тот же загадочный чародей. Словно бы и не прошли многие дни, словно все, что было между этими двумя встречами, было просто коротким и не важным никому сном.

Его ждали, Раэндиль это понял сразу, и немного растерялся. Короткий неглубокий поклон - и медленные шаги по той светящейся дорожке, что тянулась между ним и тем. Опустить глаза, и только из-под ресниц бросить беглый взгляд, уже зная, о том, что смотреть ему в глаза слишком странно и опасно.

Человек? Пожалуй, да. А, может, и нет - кто-то сродни Гортхауэру, из Темных Майар. Потому что в облике есть нечто неопределенно-нечеловеческое, такое же, как в Наместнике, но куда более сильное. Эта неопределенность черт лица, общая размытость облика - и исходящая от незнакомца мощь; вернее, четкое ощущение хорошо сдерживаемой огромной силы. И вместе с тем - какое-то явное бессилие в этих опущенных плечах и повисших плетьми руках, в простых мягких линиях одежды. На темных волосах - венец из черного металла, достаточно строгой, но необыкновенно тонкой работы: три зубца из переплетенных тонких нитей на узком обруче. В центре, под самым высоким зубцом - сияющий радужным светом круглый камень. Что-то тихонько кольнуло сердце Раэндиля при виде этого камня, но что - он так и не понял.

- Здравствуй, Раэндиль!

Голос - он еще не слыхал такого - негромкий, мягкий и грустноватый, как бы слышимый сразу со всех сторон, обволакивающий сознание. Только слышать его - уже радость, от которой сердце рвется прочь из груди.

- Здравствуй...

Что сказать? Что сделать? Просто - как к нему обратиться? И - не слушается язык, только кровь бьется в висках, да щеки горят, как у мальчишки. Что же это за наваждение? Попробовал прикоснуться мысленно - новое неожиданно обретенное умение так и подбивало на различные опыты - но это было все равно что опустить руки в раскаленный металл. Такое обжигающее и нестерпимое ощущение, какого он еще не знал...

- Успокойся. В чем дело?

Легко сказать - успокойся, подумал Раэндиль, если не можешь понять, в чем же дело. "Хорошо, давай разговаривать так, если тебе так проще." И Раэндиль достаточно легко перешел на Неслышную Речь, тем более, что с этим странным человеком это получалось намного проще, чем с кем-то иным.

Ты меня хорошо понимаешь? Да, пожалуй. Вот и славно. Тебе нравится здесь? В Неслышной речи не лгут. Значит - говорить все, как есть. Нет, не совсем. Отчего? Вот это вопрос! И что тут скажешь? Не знаю сам - не во что верить. Смех. Во что же тебе надо верить? Кому-нибудь, во что-нибудь. Не жить - просто так. У тебя душа поэта. Нет - просто нигде нет того места, которое было бы мне домом. Еще смех - долгий и добрый. Разве? А все это - изображение зала и всей Цитадели - тебе не кажется домом? Не знаю... А она думает иначе. Разве ты не слышишь? Послушай тогда сейчас.

Раэндиль надолго задумался, так, что даже позабыл о прерванной беседе. Он старательно слушал нечто, которое было - Цитадель. Он сумел услышать его еще раньше, до встречи с чародеем, и теперь пытался понять: изменилось ли что-нибудь. И вправду, изменилось - он слышал биение сердца Цитадели, совпадающее по ритму с его собственным, чувствовал ее обращенную к нему заботу и внимание, такое, на которое была способна эта странная живая крепость-дом. Дом. И его дом тоже. Как же это здорово...

Он поднял глаза, и увидел, что его собеседник уже стоит у самых дверей. Как - и все? Но ведь есть еще столько незаданных вопросов! Еще так много хочется узнать. Да ведь он даже не знает, с кем говорил...

Человек в венце, уже открывая дверь, обернулся к нему и остановился на миг, внимательно глядя на Раэндиля.

"Кто же ты? Как тебя зовут?"

"Мое имя Мелькор."

Только заслышав тяжелый хлопок закрывающейся двери, Раэндиль сообразил, что так и стоит посредине пустого Тронного Зала с открытым ртом и полным отсутствием каких бы то ни было мыслей в голове. Кроме одной - "Вот это да!" Что, впрочем, особо новой или интересной мыслью считаться никак не могло.

* * *

...А рассветы на Севере были совершенно колдовскими, нигде больше таких не было. Или нигде еще он не был так внимателен ко всему, что творится вокруг, нигде не вставал затемно, чтобы уехать в лес и там смотреть, как поднимается солнце из-за островерхих шапок елей. Туман окрашивался в нежнейшие розовато-сиреневые оттенки, клубился повсюду. Влажными липкими клочьями повисал на отсыревших в предутренней прохладе, пропитавшихся запахом земли и хвои волосах. Он ложился на сырую холодную землю вниз лицом и вдыхал этот терпкий аромат прелой листвы и вянущей травы, мокрой глины и прошлогодних еловых иголок. В этом было вечное возрождение и смерть природы. Это звало остаться здесь навсегда, войти в этот спокойный и величавый круг ежегодных перерождений, внимающих солнцу.

Он возвращался, только вдохнув в себя столько рассветного солнца и ветра, сколько мог вместить в полную грудь. Лесные озера и ручьи, сыроватые северные луга и далекие отблески льда на самом краю горизонта... Все это было прекрасно - Раэндиль открывал их заново, словно и не видел до сих пор. Как будто не было многих лет странствий - вот он только что вышел в этот светлый и печальный мир из странного места с темными стенами и низким потолком.

Едва ли он понимал до конца, что было причиной тому. Но - тому ли, кто пересек пути Богов думать о подобных мелочах? Кем он был тому, с кем встретился случайно, не желая того - игрушкой ли, другом, учеником. И всем этим - и ничем из этого. Светильник, горящий в ночи - кем он считает того любопытного мотылька, что,

влекомый его светом, сгорает на его огне?

		...Песчинкой между двух раковин,
		Малым камешком меж жерновами,
		Я лег в твои руки, зная, что одна из них -
		Жизнь, но другая - все ж Смерть,
		И ладони твои сомкнулись
		Толщею вод надо мной...
Ему снились странные сны, в которых было одновременно страшно и радостно. Ему снились люди, которых он не видел многие годы - а во сне он видел их изменившимися, постаревшими. С ними что-то происходило, он это видел, и знал, что это происходит сейчас или произойдет через некоторое время. Иногда он видел себя. Вернее, свою смерть - узкий и длинный клинок кинжала, что входил ему в горло. Красно-золотая рукоять, украшенная причудливым красивым узором. Умирать во сне было не страшно - скорее, забавно: не было ни боли, ни всего того, чего он боялся в смерти. Это было странной забавной игрой. Но просыпался он всегда в холодном поту, хватаясь за невыносимо больно бьющееся сердце, хватал пересохшим ртом воздух и никак не мог надышаться. Ломэлинн поила его горькими травяными настоями - но тогда он не видел снов, а они манили к себе. И оттого он предпочитал холодный ужас пробуждения - ведь перед ним были удивительные и пугающие картины иных мест, иных земель. Но всегда там были знакомые и полузнакомые лица. И он сам.

С ним происходило нечто странное - он заново рождался в этом мире. Видел то, что не видел до сих пор - красоту природы и силу людской дружбы, веру и надежду - то, что ведет людей в жизни. Видел, что то, о чем всю жизнь он думал с циничной усмешкой и затаенной тоской - любовь, счастье, верность кому-то - становится чем-то практически осязаемым, живым и материальным. И понимал, что и ему это доступно, так же как и всем вокруг.

Раэндиль менялся - незаметно для себя, заметно для остальных. Взгляд его стал более мягким и открытым, жесты - более уверенными. То детское, что всегда было в нем, не ушло, но сбросило маску всезнания и презрения ко всему. Широко открытые глаза, жадно ловящий все вокруг взгляд: "Смотрите - идет дождь! Полюбуйтесь - солнце!".

Развязывались многие узлы его души, которые раньше не давали ему быть среди людей своим. Менялось все. А тем невидимым центром, что направлял исподволь и помогал произойти изменениям в его душе, был тот. Черное божество с глазами ледяного пламени. Властелин Ангбанд. Темный Вала. Мелькор.

Менестрель из Белерианда - кем ты был и кем ты стал? Марионетка ли ты в играх бессмертных богов, или та капля, что переполняет чашу? Кукла в руках опытного кукловода или та снежинка, что обрушивает лавину? Нет ответа - не умеешь еще задавать вопросы...

* * *

Все здесь оказалось не так-то просто. Он очень хотел вновь встретиться с Мелькором - да не тут-то было. Рассказы о том, что кто и когда угодно может прийти к нему, оказались весьма приблизительным объяснением для постороннего, недолгого гостя. А теперь он был - свой. И все его попытки разбивались о глухую стену какой-то невозможности вообще - не конкретного чьего-то отказа или запрета. Просто - не мог найти кого-то, кого нужно, не мог найти какую-то комнату. Тронный зал, когда он приходил в него, был тих и пуст.

А Раэндилю это было нужно позарез - было мучительное ощущение, что он чего-то не досказал, не спросил, не успел увидеть. И море вопросов, на которые нельзя было получить ответов в другом месте. И желание пережить вновь это странное ощущение полета. Но, главное - тихо и постепенно в нем выкристаллизовывалось некое незнакомое и даже слегка неприятное - своей силой, своей необычностью - чувство: желание быть рядом с Валой, говорить с ним... Расстелиться ему под ноги ковром, если понадобится. Странное желание - отдать себя кому-то. Отдать без остатка, чтобы не помнить себя, а только - быть с кем-то. А этот кто-то... Раэндиль судорожно метался между словами, пытаясь подобрать подходящее, чтобы назвать его хотя бы в мыслях - да слово все не приходило. "Человек"? Да, пожалуй, больше всего похож именно на человека. И все же - не дано людям обладать такой силой, такими умениями. А сила эта чувствуется во всем - даже если она старательно сдерживается, чтобы не навредить смертному. И - как забыть эльфийские истории, хотя большая часть из них если не сказки, так красивые преувеличения? Но все же эльфы не лгут - и он ведь был Вала - одна из Стихий Арды. Причем, самая могучая из Стихий - так говорили все. "Восставший в мощи своей" - а Раэндиль видел в этом оттенок некой горькой насмешки.

Он видел, что люди Ангбанд мудры и сильны - они были достойны править всем Средиземьем. Их знания и умения были велики, но они не употребляли их во зло другим. Они сражались честно - Раэндиль это видел. Защищали свои границы. Он смог воочию убедиться, что не было здесь ни полчищ драконов, ни тьмы орков. Гарнизон Цитадели был невелик - не более шести тысяч человек, три четверти которых охраняли границы.

Орки были - ими занимался Гортхауэр, но их редко использовали против Светлых, уж слишком они опасались эльфов, нападали только вдесятеро превышающим числом. Сами по себе орочьи поселения были неплохим заслоном - а большего от них редко требовали. Драконы оказались еще одной сказкой - красивой эльфийской легендой. Раэндиль был ужасно разочарован, узнав, что никаких драконов тут нет и не было никогда. Балрогов было всего трое, да и те командовали орками, не показываясь в Цитадели. Менестрель как-то увидел одного издалека - тот больше походил на чернокожего человека очень большого роста, нежели на что-нибудь более страшное. Верно, подумал тогда Раэндиль, они же Майар, управляют своим обличьем, так зачем им здесь принимать ужасающий вид? В бою это имеет смысл, здесь - едва ли. Цитадель была - местом людей. И люди были ее основой. Люди, достойные большего, как ему казалось. Он хотел бы жить в мире, где все идет по здешним устоям - покой, порядок, дружелюбие, и лишь на заднем плане - сила. Оружия и магии. Сила, которой не тычут в нос, но и не боятся применить. И все же - этот мир не мог принадлежать Ангбанд, Раэндиль это понимал четко и ясно. Понимал он и страх Атани и Элдар перед Цитаделью - им она казалась страшным и чужим местом. Осиным гнездом. Потому что все здесь было немного не так. Устрашала именно это небольшая, едва уловимая и все же глубокая разница. Средиземье приняло бы подземную темницу Ангамандо, со всеми ее страхами и ужасами - она была бы пусть пугающим, но все же понятным местом. Частью бесконечной эльфийской баллады, в сетях которых запуталось Средиземье. Но взметнувшиеся ввысь гордые башни Цитадели - они были знаком чуждости, иномирности. И этого простить им не могли.

Здесь не плели черных замыслов и страшных козней, хоть и разрабатывали планы военных операций. Не сплетали гнусных заклинаний, хоть и пользовались магией. Здесь просто шли путями Тьмы. И это было бОльшим преступлением в глазах идущих путями Света, чем все остальное.

* * *

В ткацкой мастерской было светло и тихо - большие окна обеспечивали яркий свет. Женщины работали молча, сосредоточенно, почти не переговариваясь между собой. Раэндиль зашел сюда поболтать со своей новой знакомой Лаурэлен - они разговорились накануне вечером у камина. Разговор оказался настолько интересен обоим, что захотелось его продолжить поскорее. Раэндиль знал, что в Цитадели нет ни четко определенного рабочего времени, ни каких-то жестких правил - можно было приходить и уходить в любое время, отвлекаться от работы сколько угодно. Никто не наблюдал за работающими - и все же в дневные часы едва ли можно было встретить праздношатающегося человека или бездельничающего под видом работы. Раэндиля это забавляло и удивляло - он раньше и не думал, что человек будет работать на совесть, если его работу не контролировать.

Лаурэ была симпатичной и очень приятной в общении женщиной. Возраста ее Раэндиль не мог определить точно - с одной стороны, она выглядела совсем молодо, с другой - в разговоре она мимоходом указала ему на своего сына - подростка лет пятнадцати с взрослым мечом на поясе и вышивкой в виде головы волка - знаком Пограничников - на рукаве. Лаурэ была высокой, почти на пол-головы выше Раэндиля, статной и как-то по-особенному грациозной - движения ее всегда были плавными, ровными, без каких-либо мелких лишних жестов. У нее были пышные прямые волосы, темно-пепельного оттенка, обрезанные чуть ниже плеч и украшенные двумя серебряными гребнями на висках. Когда она шла, казалось - на голове ее драгоценная корона. Приятное лицо с правильными чертами и открытым уверенным взглядом. Глаза темно-карие с едва заметной прозеленью. Лаурэ не была похожа на коренных жителей Цитадели, скорее на одну из Трех племен. У нее была замечательная манера смотреть на собеседника чуть склонив набок голову и внимательно глядя на него - в этом было что-то от хищной птицы, может быть, скопы, но производило куда как более приятное впечатление. Она сидела за своим станком, и, не отрываясь ни на минуту от тканья, беседовала с менестрелем. Он наблюдал за размеренными движениями ее рук, за тем, как она тщательно проделывает каждую мелкую и привычную операцию - и удивлялся. Едва ли он смог бы с такой любовью, с таким вниманием проделывать изо дня в день такую скучную и однообразную работу. А теперь, глядя на Лаурэлен, ему хотелось самому заняться этой совершенно не мужской и вообще нудной работой.

В Цитадели не ткали обычных тканей - холстин и льнов. Их можно было легко приобрести в окрестных племенах. В Ангбанд ткали только дорогие ткани очень высокого качества - тонкую шерсть, толстую шерсть, из которой делались знаменитые здешние плащи, особо тонкий лен и другие, те, которые носили сами здешние и которые пользовались огромным спросом у всего ангбандского Севера. Раэндиль с уважением относился к добротным вещам - и теперь смотрел на ткачих с большим почтением. В комнате было около тридцати женщин разного возраста - от тринадцати до совсем пожилых лет. Все они с явным удовольствием выполняли свою работу. В комнате, залитой теплым солнечным светом и хорошо протопленной, стоял совершенно особенный запах - шерсти и пыли, дерева станков и травяных притираний, которыми пользовались женщины. Клевер и смородина, шалфей и малина - едва уловимые, может, только Раэндилю и заметные запахи. Они создавали особенный уют.

-... так вот, когда отец пришел сюда, мне было лет, должно быть, пять или шесть. Я едва помню это время. Мне тогда казалось странным жить в таком огромном доме, играть с таким количеством детей. Я их боялась, не выходила из комнаты - они всегда бегали, везде залезали, шумели. Мне это было странно - мы жили совсем по-другому...

Лаурэлен говорила совсем негромко, так, чтобы было слышно только менестрелю - но он видел, что другие женщины вовсе даже не пытаются прислушаться. Это ему не особенно нравилось - было в женском любопытстве что-то неотразимо милое. А эти женщины его совершенно не проявляли.

- ... отца почти никогда не было дома - он заново учился кузнечному делу. Я поневоле начала общаться со сверстниками. Потом был Выбор Пути. Я всегда хотела стать именно ткачихой. Вышла замуж за здешнего парня... А теперь я и не представляю, что могла бы жить где-то в другом месте. А вообще - лучше тебе поговорить с моим отцом. Я-то была совсем маленькой, когда мы сюда попали. Его всегда можно найти в главной кузнице - такой высокий старик с бородой.

- Суровый такой, да?

Неожиданно Лаурэ почти по-детски хихикнула. Глаза ее словно вспыхнули крошечными искорками.

- Да уж - отец, он такой... С ним и Наместник спорить опасается. Они раз поспорили из-за меча какого-то, мол, закаливать так или эдак. Спорили чуть не час. И вдруг отец как кулаком по наковальне стукнет, да как гаркнет на всю кузню: "Ты мне, щенок, еще указывать будешь?!"... А тот его учил лет еще тридцать назад...

Щеки Лаурэлен покрылись нежным розовым румянцем, она положила руки на колени и усиленно старалась не засмеяться в голос. Раэндиль подумал, что грозный дед нравится ему уже заранее - все, что касалось Наместника вызывало у него легкое злорадство.

Он и не заметил, как просидел в мастерской до самого вечера, когда начинало садиться солнце. При свечах здесь не ткали, не желая утомлять ткачих. Он сходил вместе с Лаурэ на ужин, где встретился с ее мужем, тот оказался ему почти знаком - он был не то конюхом, не то коновалом. В общем - каждый день на конюшне он неизменно шутил над менестрелем, что его кобылка от конюшни до ворот будет скакать до обеда и предлагал кого-нибудь из наместниковых монстров. Приятный человек лет что-то около сорока, очень высокий, тонковатый в кости, обманчиво хрупкий. Раэндиль уже знал цену этому впечатлению, и поэтому когда тонкие и длинные пальцы коновала стиснули ему руку с силой, которую трудно было предположить, нисколько не удивился. У него были мелковатые черты лица, но глаза были типично ангбандскими - на пол-лица, зеленые, с расширенными зрачками.

Раэндиль удивился его спокойствию и дружелюбию - вот незнакомый человек сопровождает куда-то твою супругу, они весело болтают и смеются. А ему совершенно все равно - он легко включился в их беседу, и не проявляет никакой ревности. Это было странным, таким же странным, как и то, что мужчины и женщины здесь общались совершенно на равных, без всякого стеснения или смущения. Так было только у эльфов - у Эдайн девушкам, а, тем более, замужним женщинам, не дозволялось оставаться наедине с посторонними.

Раэндиль заметил, что вообще многие здешние обычаи напоминают ему эльфийские. Различие между людьми Ангбанд и Эдайн было куда больше, чем между ними и эльфами. Он еще не видел всех здешних обычаев, но те, которые успел уже заметить, напоминали ему именно эльфийские, виданные у синдар. Одна работа и для мужчин, и для женщин - никто не разделял ее. Никто не считал, что воинское искусство - не для женщин. Хотя, как сказала Лаххи, среди пограничников женщин не было - строгим приказом Владыки. "А раньше, - добавила девочка, - были. По крайней мере, целительницы..." По ее исключительно обиженной на тот момент мордашке было нетрудно прочесть, что ей непременно бы хотелось быть целительницей именно на границе. Раэндиль подозревал, что не от особой любви к походной жизни, а оттого, что там было бы больше работы. Маленькой ученице хотелось заниматься своим делом с раннего утра до поздней ночи. И желательно ночью - тоже, шутил Раэндиль.

Это было общей чертой всех здешних жителей - любую работу они выполняли с таким искренним удовольствием, какой бы тяжелой и грязной она не была, что им можно было только завидовать. По крайней мере, завидовать начинал Раэндиль, глядя, как кто-нибудь из мастеров-ювелиров выделывает очередную сказочно прекрасную вещь или как под пальцами кружевницы рождается белопенное воздушное кружево. Нельзя было удержаться от того, чтобы тут же не схватить любой кусок проволоки, любой обрывок нитки и не попытаться сделать ну хоть что-нибудь самому, своими руками. Однажды так, под бдительным надзором молодого кузнеца, он собственноручно отковал аж целую пряжку для пояса. Изделие получилось не таким уж шедевром, скорее уж, тем самым первым блином, но гордился ей Раэндиль до невозможности. Тут же нацепил на пояс и снимал его только ночью.

* * *

Здесь, в Цитадели, у человека было три ступени возраста. Сначала - ребенок, который только посещает классы. Потом - ученик кого-либо из взрослых. Затем, уже после обряда Выбора Пути, взрослый, равноправный член общества. Прошедшие Выбор жили, как правило, отдельно от родителей, но не обзаводились семьями еще лет десять. Женились здесь обычно достаточно поздно, лет около тридцати, хотя не существовало ни правил, ни негласных обычаев на это, и совсем молодые пары тоже не были исключением. Раэндиль подметил, что почти всегда супруги были одного возраста, одногодки или около того.

Свадьбы не были пышными. Короткий красивый обряд в Свадебном зале, веселый пир - с песнями, танцами, вот и все, пожалуй. Подарки дарились не из хозяйственных предметов, а, в основном, книги, украшения, милые безделушки. Принято было дарить нечто, сделанное своими руками. Но, если гость не являлся близким другом новобрачных, подарка от него и не ожидали, он был, скорее, приятным сюрпризом.

Раэндилю довелось побывать на свадьбе старшей сестры Лаххи, Линнэле. Это был как раз тот случай, когда новобрачным было едва около двадцати. Линнэле, тихоня-кружевница, из-под пальцев которой выходили сказочные, невообразимо тонкие кружева, выходила замуж за младшего брата Тониона, Мортона. Смотрелись они забавно - маленькая хрупкая Линнэле и очень высокий и широкоплечий пограничник, уже, несмотря на молодость, со шрамом на скуле, впрочем, придававшим его еще мальчишескому лицу неотразимую мужественность. Парень выглядел совершенно на седьмом небе от счастья, Линнэле же была как всегда тихой и скромной, хотя можно было разглядеть на ее лице некое более чем радостное выражение. Раэндиль знал, что этот брак - дело рук неугомонной Лаххи, "помеси сороки с ящерицей", как высказался однажды Тонион, которая познакомила сестру с лечившимся у них пограничником и усиленно убеждала их в прелестях совместного бытия.

Новобрачные были одеты в ярко желтые одежды - символ Солнца, знак плодородия и жизненной силы. Короткая церемония - сегодня ее вел сам Гортхауэр, по особой просьбе все той же младшей сестры невесты, имевшей теплые дружеские отношения абсолютно со всей Цитаделью. Взаимные клятвы, обмен кольцами. Тут был исключительно забавный и милый обычай - обручальные кольца каждый должен был изготовить сам, только своими руками. Не было никакого обычая, каким должно быть кольцо - оттого и встречались они и серебряные, и железные, и резные деревянные, и - редко - золотые. Обручальным считалось любое кольцо, носимое на указательном пальце правой руки.

Потом Наместник подал им чашу с настоянным на горьких травах вином. Ритуальные слова звучали в полной тишине. Негромко, как бы только для новобрачных, но слушали их все.

- В жизни, как в этом вине, есть и горечь и сладость, но те, кто любят друг друга, выпивают их до дна, не загадывая, что будет.

Чашу полагалось выпивать поровну, но друзья молодых всегда внимательно отсчитывали, кто выпьет больше - тому и быть главой семьи. На этот раз в том, что главой будет Мортон, сомневаться не приходилось - за резную деревянную чашу, украшенную непонятными Раэндилю рунами, он взялся весьма крепко.

Вечером был пир - достаточно скромный, по меркам тех же Трех племен. Столы были полны вкусной еды, но отнюдь не ломились от нее, вина было совсем немного - да его и почти не пили, пару кубков за новобрачных, вот и все. Раэндилю постепенно начинала нравится такая умеренность даже в праздниках - люди собирались не ради еды или выпивки, а, в основном, для того, чтобы побыть вместе, побеседовать, потанцевать и пожелать здоровья и счастья супругам. Это было совсем не так, как в прочем Средиземье - там свадебные пиры гуляли по многу дней, особенно в эльфийских племенах.

Раэндиль танцевал с девушками, больше всего с Лаххи, которая с первого дня знакомства отнеслась к менестрелю с исключительной заботой и считала своим долгом обеспечивать его досуг. Танцевала она необыкновенно хорошо - легкая, гибкая, превосходно владеющая каждой мышцей своего гармонично развитого тела. Только после этих танцев Раэндиль впервые обратил внимание на то, что она отнюдь не такая уж маленькая девочка, какой он ее до сих пор считал. У нее была красивая девичья фигура - упругая грудь, длинные ноги, тонкая талия, подчеркнутая поясом из нескольких тонких звенящих обручей. Девушка умела одеваться - ее любимый темно-синий цвет был ей необыкновенно к лицу, платье с кружевным воротником и манжетами шло ей до того, что Раэндиль уже начал подбирать в уме эпитеты для будущей баллады.

Напротив - контрастом с вечно улыбающейся, общительной Лаххи, сидела Элентари. На лице у нее было привычное всем надменно-скучающее выражение. Алебастровое лицо своей неподвижностью напоминало маску. Сегодня - видимо, в честь праздника - она надела платье. Черная бархатистая ткань, глубокий узкий вырез, широкая юбка. В вырезе яркий радужный блеск - адамант в серебряной оправе. Она была соблазнительна, привлекательна - и все же Раэндиль, сам того не желая, видел в ней нечто порочное и больное.

- Эли, ты будешь сегодня петь?

- Почему бы тебе не перестать коверкать мое имя? А, главное, не найти себе другого компаньона по пению?

"Взбалмошная девица!" - с привычной усталостью подумал Раэндиль. Его постепенно начал раздражать ее характер и манера посматривать на всех свысока. Она слишком уж отличалась от прочих девушек Цитадели. Своим характером - резкая, несдержанная, порывистая; болезненностью своей красоты - остальные девушки выглядели, может, и менее утонченными, но куда более полными жизненной силы. Своей ярко выраженной чуждостью в крепости - не подчиняясь ни общим правилам, ни обычаям, не выполняя какой-то работы, она целыми днями могла носиться где-то верхом или сидеть у камина. Раэндиль знал, что она родилась не в самой Цитадели, но это ему не казалось достойным поводом не соблюдать здешних устоев.

Ее не то чтобы недолюбливали - скорее, просто чуть сторонились, тем особым образом, как это умели сделать только здесь: ты все так же включен в общий круг, тебя не избегают. Но все равно к тебе относятся немного по-иному. Раэндиль сравнивал ее с прочими своими знакомыми девушками - Лаххи, Линнэле, их подружками - и ему все больше казалось, что с Элентари что-то не то. Он не мог выразить этого словами, но чувствовал, как безошибочно чувствовал многие другие вещи.

Избалованная папина дочка, очень талантливый ребенок... Он искал причины того, что могло сделать ее такой. Не мог найти - кроме одной: уж очень она напоминала ему по характеру и темпераменту своего отца. Но человеческое тело едва ли было способно выдержать такую силу внутреннего огня - и он подтачивал ее изнутри, медленно, но верно.

И все же Раэндиль любил ее. Несмотря на обидные шутки и частую грубость, на ее явное пренебрежение. Это было выше его сил - заставить себя отказаться от мечты об этой девушке. Раэндиль представлял ее себе вновь и вновь - тонкие пальцы летают над флейтой, серебряный пояс-обруч подчеркивает неправдоподобно узкую талию. Прозрачная кожа на щеке - и синяя жилка на мраморном виске. Сон, а не реальность. Сон, который ускользает из рук твоих, потому что снам не место в реальной жизни. Сны должны таять с наступлением рассвета, оставляя сладкую истому и сожаление о том, что они уходят. Ожившие же сны - мучение и пытка для всякого, кто запутался в их невидимых сетях.

* * *

- Смотри мне в глаза... Смотри через меня.

Раэндиль послушно заглянул Наместнику в глаза. Сначала там не было ничего, кроме зеленых искристых ободков вокруг бархатистых шипов зрачков. Потом ему показалось - он падает куда-то вперед, мчится сквозь абсолютный мрак ночи. С огромной скоростью - звезды вокруг сливались в белоснежные полосы. Его захлестнула темно-синяя волна, и мириады светлячков кружились вокруг, их крошечные крылышки забивали ему глаза, не давали разглядеть то, что было за этой слепящей рябью. Он старался мысленно отогнать их, уловить отдельные части изображения. Оно двоилось, троилось, шло цветными радужными пятнами.

А потом вдруг стена светлячков вспыхнула ослепительно голубым пламенем и опала удушливым пеплом. Он не мог вздохнуть от сковавшего его ужаса - и на одном выдохе остатка воздуха заговорил. Голос звучал как чужой, со стороны.

- Дважды будешь ты умирать, и дважды вернешься, и огонь опалит руки твои - цена возвращения. Цепь разомкнута, разорвана... Мщение...

Воздух кончился. Он неожиданно очнулся - на полу, Гортхауэр навис над ним, теребил. Раэндиль еще никогда не чувствовал себя таким слабым и усталым. Он смотрел на Наместника, не понимая, зачем тот все трясет его за плечи. Ему было мучительно безразлично все, что происходило или могло произойти вокруг, в том числе и собственная судьба. Перед глазами стояли картины недавнего видения. Несколько - страшных, едва понятных.

Он теперь жалел, что вообще начал разговор с Наместником. Еще час назад ему казалось, что от этого будет какой-то прок. С самого момента излечения от действия памятного заклинания с Раэндилем творилось что-то странное. Он видел предметы по-другому. Вокруг них часто был разноцветный ореол - и он часто соответствовал настроению, которое создавал предмет. Тот же ореол был и у людей. Еще ему снились странные сны - часто вещие, пусть и в мелочах только подтверждающиеся, но сбывающиеся в точности. Иногда он мог, сам не зная, откуда, указать положение какой-то вещи, узнать имя незнакомого человека. Легко читал чужие мысли, даже затаенные - правда, только те, что были оформлены в слова или яркие образы. Вообще - чувствовал все как-то необыкновенно остро. Цвета, запахи, вкус, настроение вокруг. Ярким, пряным был мир с момента пробуждения. Это часто пугало. И тогда он решил обратиться к Гортхауэру, в надежде, что тот, как виновник всего, сможет ему хоть что-то разъяснить.

Вместо этого Наместник отвел его в свои покои - Раэндиль с интересом и удовольствием разглядывал комнаты. Комната оказалась двойной, но, в отличие от прочих покоев Цитадели, вторая комната не имела окон, оттого снаружи казалось, что комната одна. В первой, с окном, из мебели было только: широкий стол, заваленный книгами и свитками, несколько простых деревянных стульев, вешалка в углу. На вешалке висел изрядно истрепанный простой черный плащ. На полу были толстым слоем постелены разнообразные ковры и коврики местной работы. На стенах были укреплены кованые подсвечники из вороненого железа. Раэндиль узнал руку самого Наместника. Во второй - как бы спальне - стояла широкая кровать, застеленная серебристой пушистой шкурой неизвестного зверя, шкаф и еще пара стульев, простых, с жесткой деревянной спинкой. Мелькнула мысль - а зачем ему вообще кровать, он же не спит? Стены были завешены темными гобеленами с геометрическим узором, на них было развешано оружие - мечи, ножи. На стульях были небрежно разбросаны вещи - верхняя куртка, шелковая рубашка с необыкновенными, должно быть, из цельного аметиста выточенными, пуговицами. В общем - все до крайности скромно. Единственный элемент роскоши - умывальник в углу, не с кувшином, как у остальных, а с подведенной напрямую водой. В прочих комнатах таких не было, умывальники с водой, льющейся из трубы, укрепленной над ними, были только в коридорах Цитадели. Эти трубы, из которых лилась приятно теплая чистая вода, были для менестреля верхом черной магии. Он так и не поверил, что это - совсем не сложное устройство.

А в остальном - все намного проще, чем у самого Раэндиля - тот понатащил себе в комнату всяких вышивок и светильников, выклянчил у кастеляна кресло из библиотеки - уютное, глубокое и мягкое.

Такая простота несколько задевала Раэндиля, он едва ли мог точно выразить, почему. Ему казалось, что наместник такой могучей крепости, как Ангбанд, должен жить так же, как эльфийский король. Он слишком привык связывать роскошь и уважение. Но, искоса глядя на Наместника, он начинал понимать, что этому не нужно ни дорогих одежд, ни драгоценных украшений, чтобы иметь все, что он ни пожелает. Майа был силой и властью уже сам по себе, по сути своей, ему не нужны были атрибуты. Раэндиль чуть искоса наблюдал за ним, делая вид, что разглядывает оружие на стенах. Посмотреть там было на что - работа была редкостная. Но персона Наместника была куда как любопытнее.

Холод, вот что было в нем основной компонентой. То есть, где-то там внутри был и огонь - темное пламя недр земли - но на поверхности был только лед и мороз. Он был равнодушен - деланно ли, искренне ли - ко всему, что вызывало у обычного человека реакцию: чья-то боль, какая-то радость. Вежливое внимание - максимум, что можно было получить от него. Никогда не улыбающееся по-настоящему, слишком красивое для человека лицо, слишком яркие - абсолютно нечеловеческие - глаза невозможной зелени, оттенка налета на старой меди или отлива крыла селезня, с золотыми брызжущими искрами. Странно - но очень высокий и широкоплечий Гортхауэр не производил впечатления физической мощи. Весь устремленный вверх, слишком легкий, мягкий в движениях. Словно эльф, думал Раэндиль. И в самом деле, Наместник походил больше на эльфа, чем на человека. Очень пышные, крупно вьющиеся волосы дополняли это впечатление.

Гортхауэр задавал ему всякие, нелепые на первый взгляд, вопросы. Заставлял делать странные вещи - например, смотреть с закрытыми глазами на разные предметы в комнате. А потом вдруг заставил сделать вот это странное - и теперь менестрель лежал на полу, на мягких и чуть колючих коврах, не имея ни малейшего понятия, что же это было.

- Рассказывай, что ты видел. Говори.

Менестрель молчал. Не хотелось ему говорить вслух о том, что он увидел. Но Майа настаивал.

- Тебя. Другим. Внешне другим, - поправился он. - Но все же - тебя. Вода, много воды - и ты был в ней, под толщей. Потом - равнина, войска, клинок. Сломанный клинок, бьющий в горло. Еще какие-то лица, люди... Ты узнаешь, что такое смерть, если я понял смысл видения.

Майа поднялся, сел на стул, скинув на пол куртку. Менестрель обратил внимание на то, что Гортхауэр нервно сплетает и расплетает кисти рук - в тесно облегающих перчатках, длинные гибкие пальцы. Перчатки были как бы второй кожей, только угольно-черной. Раэндиль пытался понять, отчего же так, словно зачарованный, следит за каждым жестом Наместника, обращает внимание на мельчайшую деталь его облика. Он четко чувствовал, что между ним и Гортхауэром есть некая связь, установившаяся с момента произнесения слов заклинания Смерти. И, внезапно, он резким движением поднялся с пола, встал напротив Наместника, глядя на него сверху вниз. Стиснул кулаки, в которых напряженно билось желание ударить в это надменное лицо.

- Что ты сделал со мной?

- Если бы я сам знал...

На мгновение Раэндиль застыл, обескураженный такой наглой откровенностью - в голосе Майа не было ни малейшего сожаления, словно он просто оборвал с дерева лист, а не сделал нечто, возможно, опасное, с человеком. Потом его охватила ярость. Такой он еще не знал никогда, да и никогда не знал, что сможет собрать ее в такой багровый клубящийся шар и метнуть в противника. Он не видел ничего обычным зрением - только багровая пелена, но знал, что где-то там впереди Майа отшатнулся, как от удара плетью, стиснул виски обеими руками.

А потом его ударило серебряной молнией - по глазам, по лицу, - и отшвырнуло к стене так, что у него полностью перехватило дыхание от боли в спине. И эта молния стала скручивать его, прожигая в местах прикосновения кожу насквозь - так ему казалось... Он увидел глаза своей смерти - зеленые с золотом, теплые по цвету, но холодные, словно ледник...

* * *

И вдруг все кончилось - но не просто оборвалась боль, нет - сверкнуло что-то пламенным алым, его больно ударило в грудь. Где-то там далеко, он как-то знал это, такой же удар, только намного более сильный, пришелся по Наместнику. Раэндиль увидел опять комнату, предметы, Наместника, в точно такой же позе распластанного на противоположной стене, так же державшегося за грудь. А на пороге был силуэт человека и Раэндиль в испуге отвел от него глаза, едва взглянув. Ослепительно черное одеяние - глаза резала эта чернота, так, что нельзя было даже разобрать толком очертаний. Бледное пятно лица, видны на нем только глаза - мечущие молнии, леденящие душу. Над этими страшными глазами - венец с невозможно блестящим камнем. Мелькор. Стихия Гнева. Несущий смерть демон...

Раэндиль опустил глаза в пол и старательно считал квадратики на коврике под ногами. Гортхауэр тоже молчал, и, как ощущал краем чувств менестрель, чувствовал себя не особенно лучше. В комнате висело напряженное, тяжелое, как скала, молчание. Было страшно и тревожно, словно перед грозой.

- Что здесь произошло? Говори.

От звуков этого голоса у Раэндиля по спине потек холодный пот и затряслись руки. Больший ужас он испытывал только тогда, на Тропе Мертвых. Мелькор говорил на наречии Трех, но обращался не к нему. Голос Гортхауэра был деланно уверенным и спокойным - Раэндиль был достаточно чуток, чтобы распознать эту деланность.

- Он использовал магию против меня. Истинную Магию.

Гневные, страшные глаза уставились на Раэндиля. Он чувствовал, как ладони покрываются бисеринками влаги, леденеет дыхание. И вдруг пропало ощущение страха, сменилось теплом - таким, какое бывает, если пригреться на солнце. Он робко поднял глаза - перед ним стоял все тот же чародей из Тронного зала, с его мягким лицом и глубокими озерами глаз... Словно и не было миг назад воплощенного ужаса, карающего гнева.

- Разве ты не видел, он не понимает своей силы, делает это случайно?!

Резкий, гневный голос, обращенный к Майа, но уже не вызывающий панического страха. Просто - гнев человека, не ужас из глубин земной тверди.

- Случайно?! Да он меня едва не...

Тут Наместник запнулся, потом сделал нечто неуловимое, такое, от чего в воздухе повис неприятный звон, словно комариный писк. Какой-то яркий свет возник в промежутке между двумя Айнур. С трудом, напрягая второе зрение, Раэндиль увидел, нечто вроде черно-фиолетового смерча на месте Гортхауэра, пляшущего, вертящегося на месте. Внутри этой кляксы мрака порой вспыхивали и быстро гасли темно-алые и тускло-золотые полосы и пятна. Менестрель понял, что видит истинную форму Майа, для которого тело было лишь оболочкой, одеждой.

Но на месте Мелькора он не увидел ничего подобного, как не напрягал зрение. Все тот же человек, только в ало-серебряном, где-то по краю - ярко-синем ореоле. Какая-то мысль прошла по периферии его разума, и ушла куда-то глубоко. Вторым зрением он смог на миг четко увидеть лицо Владыки Ангбанд - тонкие, немного мелкие черты, большие темные глаза, чуть впалые щеки. Мягкий очерк губ, упрямый подбородок. Через все лицо, наискось - три багровые полосы, шрамы от когтей орла Соронтура. Они не портили лицо - смотрелись как-то отдельно, не связывались с остальным обликом. В общем - лицо было вполне человеческим, даже не сказать, что особо красивым, особенно в сравнении с точеным профилем Наместника. Обычное лицо, усталое и несколько безвольное даже, пришлось признать менестрелю. Он вспомнил эльфийские рассказы и едва не расхохотался - эльфы так красиво живописали страшного Черного Властелина, исполненного страшной мощи, огромного роста и с ужасающим обликом. Ах, если бы они знали, в чем на самом деле заключается мощь того, кого они звали Моргот Бауглир... Если бы понимали, что не надо быть огромным, чтобы быть страшным... Что пугать можно - вовсе не страшным огромным боевым молотом. Достаточно быть просто - Вала. Силой Воплощенной.

Четкое видение вздрогнуло и расплылось, почти пропало. Теперь он видел только причудливую игру света и цветов между Айнур.

Лепестки небывалых цветов, крылья сказочных птиц...
Далекая музыка и сильное тепло...
Звон тысяч серебряных колокольчиков...
Шелест трав на рассветных лугах...

Бессмертным богам слишком тесна человеческая речь. Они не сковывают себя паутиной громоздких слов. Не плетут виньеток пустых символов.

Жаркое темное пламя заполняет все...

Яркие языки багрового пламени обвивают его, жгут нестерпимо. Дыхания нет - как нет и самого Раэндиля. Нет его - он растворился в этих свивающихся в безумные лестницы спиралях, уходящих в небо. Пролился потоками воды. Нечем дышать - он не может никак понять, где же он, а где же обрывки чужого разговора. Просто разговора - беседы Богов.

Человеку нечего делать там, где встретилось двое богов. Он лишь мелкая песчинка между жерновами гигантской мельницы - и неминуемо будет размолот, раздавлен. Пусть никто не желает ему зла - нет иного пути для того, кто попался под ноги богам, идущим по алмазным дорогам..

- Хватит!.. - крик человека разорвал сеть, сплетенную разговором богов...

* * *

И были дни, наполненные до предела, и время летело, текло между пальцами серебристыми потоками звонких струй. Раэндиль учился магии. И учил его Мелькор. Что могло бы быть лучше для кого угодно? Но - с Раэндилем все было совсем не так, как могло бы быть с любым из жителей Ангбанд на его месте. Для него больше не было ничего и никого - только этот человек, так он называл его в мыслях, вслух он обращался к нему - Владыка, хотя ему и было разрешено называть его по имени. Да только не мог он выговорить это имя без кома в горле, без дрожи в голосе. Отчего - сам не знал, только в самом имени Владыки Мелькора было теперь для менестреля нечто особенное, священное. То, что не следовало поминать лишний раз без цели...

Он едва ли понимал, что именно с ним творится. Отчего он не знает и не желает знать ничего и никого вокруг, а только - его одного. Отчего ему хочется только быть рядом, слушать этот голос, получать ответы на свои вопросы. Какая цепь сковала его, безвестного человека, и Темного Валу. Раэндиль не понимал этого - и не хотел понимать, не хотел даже пытаться искать истоков этого странного чувства. Для чего - если вот здесь, в Тронном зале, у ног этого человека, сошлось все, чего он искал в жизни - дружба, любовь, вера, преданность, понимание. Потребность в служении и уважении к кому-то, которой он был до сих пор лишен.

Много лет одиноких странствий в нем копилась эта потребность - быть с кем-то, быть нужным. То, что люди отдают друзьям, родителям, возлюбленным, детям, животным и многим увлечениям - всем по какой-то части, пропорционально ценности этого для отдающего, все это, весь пыл одинокого сердца, желающего любить и верить, Раэндиль отдал одному. Это было странно, ненормально - человеку не подобает так относиться к кому-то, кем ни будь этот кто-то... Но Раэндиля это нисколько не волновало. Он был счастлив - впервые в жизни.

Быть слугой - разве дана ему честь стать помощником? Быть тем, что от него потребуют, неважно, пусть придется отдать жизнь. Что стоит его жизнь? Учеником, если повезет... А так - молчаливой тенью, счастливой уже одним фактом своего присутствия рядом. Отдать всего себя, без остатка. Мостом - под ноги, мечом - в руку, щитом, доспехом на груди - быть... Не высказать никогда этого всего, остаться молчаливой тенью, минутным силуэтом на пути, не задеть и ничем не потревожить покоя.

Уроки были интересны, хоть и сложны. Он не понимал, не понимал и его учитель, откуда у него способность к Истинной Магии, самой трудной и недоступной почти никому, кроме Айнур и Перворожденных Эльфов. И все же - талант был, яркий и сильный.

Иногда это ставило Раэндиля в опасные ситуации - он не мог до конца овладеть собственной силой. Его наставник был терпелив. Вопросы можно было задавать до бесконечности - и всегда получать ответы. Странные, непривычные, переворачивающие с ног на голову все его представления об устройстве мира и истории Арды. Он жадно впитывал новое знание, верил всему - как можно было не верить?

Теперь ему доводилось присутствовать почти на всех военных советах и беседах с участием Владыки Ангбанд. Раэндиль был чем-то между личным секретарем и молчаливой тенью Владыки. Он внимательно наблюдал за Мелькором. Не мог не замечать каких-то черт, которые вызывали у него недоумение, порой даже разочарование. Владыка был иногда совершенно пассивен, там, где, даже на взгляд Раэндиля, требовалось действие. Иногда настойчиво требовал чего-то лишнего. И все же - Раэндиль поражался его острому уму, знанию человеческих душ, умению предсказать и предвидеть какие-то события. Он не был безупречен - но ему не было равных среди остальных. Еще странным казалось, что основная роль в управлении Цитаделью принадлежит все-таки именно Наместнику, не самому Мелькору. Гортхауэр ведал практически всем, что происходило в Цитадели, обращаясь к Владыке только в сложных, спорных вопросах. Раз он спросил Гортхауэра об этом. Тот только резко дернул щекой - после памятной обоим стычки между ними не было никакой взаимной симпатии - и после паузы буркнул нечто вроде: "Так было не всегда..." и замолчал. Выражение на его лице к дальнейшим расспросам не поощряло. Раэндиль до конца ответа не понял - но ничего не сказал ни тогда, ни потом.

Но - ни один из замеченных недостатков не изменял его благоговейного преклонения перед Мелькором. Скорее - наоборот, укреплял его любовь и преданность. А многие часы, проведенные вместе, только усиливали его веру в этого человека. Человека, так он думал, хотя и боялся этой темы. Ее время еще не пришло, а пока было еще немало тем для беседы.

- Что такое Тьма?

- Тьма - антитеза Свету. Одно из двух мировых начал. Они не существуют друг без друга, хотя могут и бороться между собой.

- Чем они отличаются друг от друга?

- Тьма задает вопросы, Свет отвечает на них. Тьма - вечный поиск, движение. Свет - накопление найденного, неподвижность.

- Но почему твои братья воюют с тобой? Разве они этого не понимают?

- Не знаю, может, и не понимают. Но - Творец создал нас разными, начертал каждому свой путь. Мне он доверил хранить пути Тьмы. Им - пути Света. Когда-то, в начале времен, мы не смогли договориться. И нас разделила вражда. Это плохо. Но еще хуже - если кто-то из нас уйдет со своих путей, тогда Равновесие необратимо сместится...

- Что же такое это Равновесие, чем оно так важно?

- В мире должно быть примерно поровну Тьмы и Света. Я не говорю - "поровну", это-то и есть Равновесие. Оно невозможно, в нем нет жизни, движения. Но - если какое-то из начал преобладает над другим настолько, что побеждает его - жизни тоже не будет. Потому что - нельзя жить в одном Свете, или в полной Тьме.

- Так выходит, что жизнь возможна...

- Да. Жизнь Арды балансирует на тонкой полосе по обе стороны лезвия клинка-Равновесия. Очень тонкой - и не дать ему сместиться и есть наш долг. Всех Валар. Долг перед Эру Творцом. Иногда это приобретает странные, подчас - жестокие формы. Но - хуже смещения Равновесия не может быть ничего...

- Каким хотел видеть мир Эру? Что такое Диссонанс?

- Диссонансом мои братья и сестры назвали мой вклад в Темы Эру. Оттого, что, идя другими путями, не смогли до конца понять и принять его. Что же касается замыслов Эру... Умеешь ты задавать вопросы, мальчик... Никто из нас не в силах постигнуть всего Замысла, даже большей его части. Хотя мы и есть воплощенные части этого Замысла. Возможно, он хотел видеть мир таким, какой он вышел сейчас - беспокойным, изменчивым. Развивающимся. Возможно, ошибаюсь я, а правы мои собратья - полным покоя и тишины. Но покой мне был чужд изначально...

- Был? А теперь?

И долго Раэндиль ждал ответа, сидя на ступенях Тронного зала, по привычке избегая смотреть Мелькору прямо в глаза.

- А теперь - я сам хочу его. Покоя, освобождения. Я слишком долго и верно исполнял ту миссию, что возложил на меня Эру Творец. Миссию Хранителя путей Тьмы в Арде. Но - сила моя на исходе... Я стал человеком, я стал смертен. Скоро я уйду совсем...

* * *

Когда терпение Владыки кончалось - а оно было велико, но отнюдь не бесконечно - и его мягко, но твердо выпроваживали, Раэндиль отправлялся теперь в те места, где собирались вечерами люди - в каминный зал, в библиотеку, в зал для танцев. Ему отчего-то не хотелось больше быть одному. Было даже страшно. Страшно было засыпать - слишком странными, тягостными были сны. Не помогали травы целителей, магические приемы, изученные им. Наедине с самим собой ему всегда было тревожно. Некое умение, которое он еще только начинал осваивать - способность предсказывать будущее или смотреть в прошлое по собственному желанию, было этому причиной. Он никак не мог поставить заслон между своим разумом и приходящим откуда-то извне знанием. А общение с людьми отвлекало, успокаивало.

Здесь умели работать, умели и отдыхать. Рано ложились, рано вставали - но недолгие часы между окончанием работы и сном проводили весело и приятно. Кто-то слушал певцов, другие спорили о чем-то в других комнатах. Сказители рассказывали сказки. Молодежь часто, почти каждый вечер, устраивала танцы. Танцевать здесь умели абсолютно все - да еще как танцевать, такого изящества он не встречал нигде и никогда. Умели владеть своим телом, каждой его мышцей. Умели - и гордились этим, демонстрировали свою силу и ловкость в каждом танце, в каждой игре. Очень часто устраивались турниры во дворе Цитадели - соревновались в стрельбе из лука, бое на мечах, верховой езде. Парни и девушки - на равных, и нередко именно девушки и побеждали. Этому не удивлялся никто, кроме менестреля. Его подружка Лаххи, например, метала ножи лучше чем все те, кто пытался с ней в этом соревноваться. Может, и были другие - воины границ, взрослые, предпочитавшие не участвовать в подобных забавах, - но он еще не видел, чтоб кто-то обыграл Лаххи.

Элентари блистала в мечевом бое, хотя всего только пару раз соглашалась участвовать в поединках, и никогда - в целом турнире. Она была слишком горда, чтобы удовлетвориться не первым местом, а, несмотря на хорошую выучку, многим парням она все же уступала. Вообще, здесь это первенство было весьма условным - в настоящем бою все они были бы смертельно опасными противниками, даже самый последний из состязающихся. А тут преимущество определяли мельчайшие детали умения. Воинское искусство становилось здесь больше, чем просто умением пользоваться мечом для обороны и нападения. Искусство ради искусства - тонкое, отточенное, прекрасное само в себе.

С молодежью было интересно беседовать - о чем угодно, хоть об их жизни, хоть о разведении свеклы. Все молодые здесь сочетали совершенно неотразимым, обаятельнейшим образом прагматизм и педантичность с увлеченностью и искренностью. Сдержанные, спокойные, слова веские и уверенные - трижды подумают, прежде, чем сказать вслух что-либо. Но - глаза-то горят, вспыхивают ярким светом, когда кто-то что-то говорит. И видно, что это-то и есть настоящее, там, под этой манерой ровного поведения. Огонь подо льдом. Какие же замечательные ребята, радовался Раэндиль. Впрочем - в последнее время он радовался всему, что не встречал бы. Все здесь казалось ему гармоничным - только лишь потому, что во всем он видел тень влияния Владыки.

Сегодня у камина спорили о новой песне кого-то из местных менестрелей. Песню Раэндиль уже слышал и она ему особо не понравилась - так, какие-то красивости, без особого смысла - на первый взгляд. Но вокруг нее компания из пяти парней и четырех девушек лет от пятнадцати до двадцати - уже взрослые, выбравшие Путь - развела такую дискуссию, что Раэндиль решил прислушаться повнимательнее. Слишком часто он упускал многое только потому, что не трудился вникнуть во что-то поглубже.

- нет, мне все же кажется, что если в песне слишком много сравнений, да еще таких... ювелирных, то что-то в ней все-таки теряется. Словно не о человеке речь идет, а о коллекции драгоценностей.

Говорила девушка лет семнадцати, с забавной прической из многих тонких косичек, к каждой был привязан цветной шнурок. Раэндиль подметил забавную особенность здешних подростков и молодежи: все они были одеты, так же, как и взрослые, предельно просто и аккуратно. Мало украшений, спокойные цвета. И вдруг, в какой-то момент, им казалось забавным выглядеть совсем по-другому. Яркая ткань или множество разнообразных, мало сочетавшихся между собой украшений, забавные и нелепые прически, вещи - не по размеру. Они не делали этого всерьез - они играли, лукаво озирая окружающих, зная, что их никогда не будут воспринимать иначе, чем своих детей - умных и воспитанных, просто развлекающихся таким вот образом. Но - игра была игрой, а еще - это был поиск себя, своей индивидуальности. Выдумывание новых шуток над самим собой - что могло быть более интересным и полезным? Период такого веселого хулиганства длился обычно не более пары месяцев, но доставлял всем немало удовольствия.

Лаххи как-то, по секрету, поведала ему, что в прошлом году ухитрилась выдумать совсем уникальное безобразие - повесила себе на грудь настоящую чугунную сковороду на веревочке. Сковорода была утащена с кухни. Было тяжело и неудобно - зато такого еще никто не выдумал, и друзья были в полном восторге. Кончилось это не менее забавно - в столовой это заметил Наместник, сковороду отнял, а саму Лаххи, которой он вообще уделял внимания больше, чем остальным детям Цитадели, пообещал публично выпороть. На что нахальная девчонка ответила, дескать, если ты - так с радостью. Это было хамством, и сама Лаххи это прекрасно знала - здесь было принято относиться к старшим как по возрасту, так и по положению, с уважением и говорить вежливо. И все же снисходительность Наместника к молодежи была известна всем. Он мог быть строгим с кем угодно из взрослых. Накричать, отругать, наказать за проступок. Но если виновник был молод - ему прощалось многое. Вот и тогда он предпочел молча уйти, оставив Лаххи маяться сознанием неправильности своего поступка под недоуменными взглядами приятелей. Что, на взгляд Раэндиля, было весьма полезно и поучительно. Раэндиль заметил, что уже не слушает беседу, думая о своем. Мысли опять привели его к Наместнику - он яростно скрипнул зубами: Майа превращался в его навязчивую идею. Словно больше и не было никого вокруг. А между тем - дискуссия продолжалась своим чередом.

- Но разве же не красиво и поэтично сравнить твердость характера с адамантом, глаза возлюбленной - с изумрудом? Ведь мы же любуемся драгоценными камнями, когда смотрим на них. Так почему им не место в песне?

Судя по всему, разговор ходил по кругу уже не один раз. И тут девочка с косичками впервые обратила внимание на Раэндиля. Он почувствовал ее взгляд, поднял глаза.

- Скажи нам ты, что ты думаешь об этом. Мы знаем, ты - менестрель, многое видел. Наверняка, ты знаешь, кто больше прав.

Раэндиль опешил. Было мучительно неловко - словно его застигли на месте преступления. На самом деле ему был совершенно безразличен предмет спора, и мнения у него никакого не было. Но почему-то признаться в этом было крайне стыдно. Он задумался на несколько минут. Ребята терпеливо ждали его ответа. Молчали.

- Знаете... Не в том дело, каковы сравнения. С чем сравнить глаза и характер. И сравнивать ли его вообще. А только в том, нравится ли эта песня людям. Я заметил - песня может быть сколь угодно красивой - и ее никто не захочет слушать. А может быть совсем простой, нескладной - и ее будут любить все равно.

Раэндиль говорил, с большим трудом подбирая подходящие слова - ему все казалось, что говорит он что-то не то. Но слушали его внимательно и с интересом. Выслушали, помолчали. А потом, как водится, попросили спеть. И не отпускали допоздна. В комнату пришли еще и еще люди - постарше, часть из них он знал в лицо, часть - еще нет. Он пел, удивляясь, как же здешние люди любят музыку - слушали его внимательно и увлеченно, мелодии, даже самые незатейливые, вызывали отклик у всех. Раэндиля среди прочих привлекло одно лицо - мужчина чуть старше тридцати на вид, в черной одежде. На рукаве вышивка пограничника. Суровое лицо, насупленные брови, неулыбчивые губы в жесткой складке. Темные узкие глаза - какие-то неприятные, тяжелые. Он внимательно слушал пение, но даже от него не разглаживалась морщина между бровями. Раэндиля он смущал своим взглядом.

Когда все разошлись, а Раэндиль, как обычно после таких концертов, сидел, отдыхая, у камина со стаканом вина, пограничник остался и сел напротив него. Налил себе вина. Неожиданным резким движением протянул ему руку. Крепкое пожатие, даже слишком. Жесткое, как глаза пограничника.

- Я Ангрен Ар-Кано, главнокомандующий Пограничья.

- Раэндиль. Менестрель.

- Ты родом из окрестностей Нарготронда, но давно там уже не был. Жил у эльфов, был на дальнем юге. Здесь не более полугода.

Раэндиль аж подскочил на своей лавке. Расплескал на колени вино. Он никому тут не рассказывал, даже вкратце, свою биографию. В Средиземье он тоже особой известностью не пользовался.

- Откуда ты узнал - ты что, знаешь меня?

- Не волнуйся так, - пограничник чуть улыбнулся, скорее, глазами, чем лицом. - просто я услышал это в твоем выговоре.

- Что, в двух словах?!

- У пограничников чуткий слух. Слишком часто мы сталкиваемся со шпионами.

- И - что вы с ними делаете?

- Ну уж не денег на дальнейшую дорогу даем...

- А что вообще вы делаете на границах, как живете? Расскажи, если это не секрет.

- Не секрет - даже если ты решишь поделиться сведениями с нашими противниками, особой пользы им это не принесет. Наши посты расположены цепью вдоль по всем границам. Это небольшие заставы, по несколько человек. Остальные силы расположены чуть в глубине - несколько крупных бригад, так, что они успевают достичь места нарушения границ очень быстро. Задача постов - определить число нарушителей и направление движения, послать гонцов в ближайшую бригаду.

- А кто ведет боевые действия? Не охрану, а именно войну?

- Орки под командованием Наместника. Или тех, кого он назначит. Нас почти не используют для подобных вещей. Пограничники - защитники, не захватчики. К тому же - в последние годы мы ни с кем не воюем вообще. С кем? Средиземье лежит в руинах, ты видел сам. И не всему, что происходит, виной мы. Далеко не всему.

- А кто же, по-твоему, виноват? Тебе ведь виднее оттуда, с границ...

- Вряд ли я могу так просто ответить тебе. Как среди многих племен найти виновного? Виновных много. И все же я полагаю, что это Нолдор. Только они виновны во вражде между Эдайн и Цитаделью. Они используют Три племени для своих войн. А что делить людям - им ведь не нужны Сильмариллы, да и не получат они их никогда. Нолдор не допустят. Земли в Средиземье довольно, а наша власть ей только на благо. Посмотри на те племена, что живут под нашим протекторатом от крайнего Севера до южных границ. Разве так живут Друзья Эльфов? Нолдор надменны, а Синдар боятся идти наперекор им - они слишком легко берутся за мечи.

- Но был ведь и Фелагунд...

- Он был один такой. А его родичи - совсем другие.

Раэндиль понял, что совершенно согласен с Ангреном во всем, что касается племени Нолдор, да и в остальных вопросах. Ему действительно казалось, что если власть Ангбанд распространится на весь Белерианд, это будет для него благом. Не будет междоусобных войн из-за паршивой эльфийской побрякушки, которая уже никогда не отмоется от крови Людей и Эльфов, что запеклась на ней. Не будет многих распрей. Будет покой и порядок - порядок Цитадели: жесткий, но удобный всем, кроме тех, кто хочет войны ради войны. А таких - уничтожить, как бешеных собак.

- Но почему же тогда вы не захватите Белерианд? Отчего медлите?

- Наместник копит силы для решающего удара. Долгая война обескровит в первую очередь нас самих. Она должна быть быстрой и победоносной. Год, может, два - и Белерианд ляжет к нашим ногам.

- И ... что же тогда?

- Я могу лишь догадываться - знают лишь Владыка и Наместник. Возможно, Нолдор будет предложено отправиться обратно в Аман. Синдар - прекратить любые боевые действия, да они их почти и не ведут. Трем - сложить оружие и занять любые земли королевств Нолдор. Обрабатывать земли, охотиться, да что в голову взбредет... Мы не можем установить диктатуру - только лишь управление, которое будет по нраву всем. Нас слишком мало, чтобы удержать Белерианд голой силой.

- А ведь им можно предложить многое...

- Вот именно - наши знания и умения. Лекари и учителя. Оружейники. Коновалы. Так же, как тем племенам, что уже под нашей защитой.

Догорела свеча в светильнике на столе. Ангрен ушел, допив залпом второй стакан вина, а Раэндиль все сидел в комнате, освещенной лишь багровыми отсветами угольев в камине. Думал об Ангрене. Суровый и мрачный, пограничник тем не менее ему понравился. Сильный, смелый. Уверенный в себе. Наверняка, хороший командир. С такими людьми - да разве может быть что-нибудь большим благом для Белерианда - если Цитадель покорит Белерианд. Уйдет за море Непокой Арды. И будет жизнь. Такая, как здесь. Единственно приемлемая.

* * *

- Возьми меч вот так. Этой рукой - под самую гарду. Легче, это же не дубина. Легче! Одними пальцами, не всей кистью. Левую руку - на набалдашник. Нет, это не набалдашник. Не пальцы, ты что, в самом деле - ладонь. Обопри на ладонь. Слегка. Как удочку, Эру Милосердый, а не как весло...

В Цитадели говорили - человек способен выучиться чему угодно. Было бы желание. То ли с желанием у Раэндиля были большие проблемы, то ли все-таки они ошибались. По крайней мере, наблюдая за процессом обучения Раэндиля, можно было бы усомниться в справедливости этого высказывания. Потому что - желание у него как бы и было. Вернее, не желание - любопытство. Ему нравилось наблюдать за сражающимися в учебных поединках воинами. Нравилось разглядывать оружие, держать его в руках. Когда он поймал себя на том, что с интересом вертит в воздухе очередной клинок, он удивился до крайности - еще недавно сама мысль о том, чтобы взять в руки смертоносную сталь вызывала у него отвращение и страх. А теперь ему было забавно и интересно. Он искренне восхищался работой - боевые качества клинка он оценить не мог, так как не умел совершенно им пользоваться.

И однажды, когда он заговорил с Владыкой об красоте здешнего оружия, тот заметил:

- Да, а почему бы тебе не научиться самому? Если хочешь - я попрошу Гортхауэра...

И Раэндиль задумался - а и правда, почему бы не попробовать? И совершенно серьезно собрался тренироваться, учиться. Перспектива очередного общения с Гортхауэром, который после того, как Раэндиль стал учиться у Мелькора, стал совершенно невыносим, была не самой приятной. Наместник цеплялся к нему по мелочам, норовил всякий раз отослать прочь от Мелькора, высказывался резко и обидно. У него неожиданно обнаружилось чувство юмора - да такое, какое лучше бы и не находилось, потому что Раэндиля удерживало от желания применить новые магические умения только клятвенное обещание, данное Владыке: "никогда не применять магию против других". И мучительно хотелось размахнуться хорошенько, да и залепить кулаком прямо в эту надменную физиономию. Шутки прямо-таки сочились ядом.

Но - учителем он был великолепным. Тут терпения ему было не занимать, какие бы самые нелепые промахи Раэндиль не допускал. Объяснял по многу раз одно и то же - спокойно, никогда не повышая голоса. А вот окружающие подобной деликатностью не отличались. Даже весьма спокойные и старавшиеся никогда не вмешиваться в чужие дела жители Цитадели расставались с этой привычкой на время, пока Раэндиль пытался помахать мечом. У него все выходило наперекосяк, особенно поначалу. Для местных, которые учились этому еще в детстве, его неуклюжесть была, конечно же, особо забавной. У них вызывало искреннее недоумение то, что кто-то во взрослом возрасте не умеет пользоваться оружием.

Раэндиль не особо усердствовал. Когда ему говорили выполнить какое-то упражнение пару тысяч раз, он останавливался от силы на двуста в полной уверенности, что действительно понял и выучил все. А через день он уже не мог ничего повторить. Для серьезного обучения он был слишком несерьезен и поверхностен. Основные приемы он еще как-то сумел освоить - но дальше... Надо было приложить куда больше внимания и тщания, вложить душу. А Раэндилю это было не особо интересно. Его всерьез интересовала только магия, да беседы с Мелькором.

К нему относились по-мягкому, снисходительно. Не так, как относятся к человеку в чем-то уступающему тебе и оттого низшему. Так, как относятся к ребенку, в чем-то необыкновенно талантливому, но все равно - ребенку. Не ждали никаких подвигов или даже просто умения делать то, что умеют делать они. Принимали его таким, какой он был. Ценили его талант певца и поэта, не обращали внимания на промахи. Раэндиль сумел стать тут своим - и необыкновенно этим гордился. Что бы он не делал - приставал к мастерам с просьбой показать что-нибудь, позволить попробовать сделать самому, отвлекал разговорами и расспросами занятых делом людей, задавал наивные вопросы - ему никогда не делали замечаний, не отсылали прочь. Если он мешал серьезно - его попросту не замечали. Если же была какая-то возможность уделить ему внимание - его уделяли.

Во всем было странное чувство - ты не один. Не один. Рядом есть люди, которые всегда придут тебе на помощь. Которые не оставят тебя в трудную минуту, потому что ты - один из них. Один из членов странного братства, которое объединяло всех живущих здесь. Ты не один - какое необыкновенное состояние. Рядом с тобой - радость и печаль. Ответственность - ведь не только ты можешь обратиться за помощью и поддержкой, этого всегда могут попросить и от тебя. И Раэндиль привыкал - не сразу, постепенно - к тому, что вокруг него всегда будут эти люди, эти лица. Раньше ему казалось - нет ничего ужаснее, когда вокруг одни и те же люди. От них хочется сбежать прочь, укрыться. Они следят за тобой, они хотят узнать о тебе все - чтобы потом ударить больнее... А теперь он сам хотел видеть одних и тех же немногих, зато совершенно особенных - выбранных им самим - людей. Его друзей. Их было несколько человек - Лаххи, Тонион, Лаурэлен, ее муж. И он хотел общаться с ними сейчас, через год и через десять лет. Делить беды и радости. Наслаждаться этим великим даром - дружбой.

* * *

- Владыка! Что есть для человека имя? Просто ли набор звуков, красивое слово? Отчего ваши имена так подходят тем, кто их носит?

- Нет, конечно же, не просто набор звуков. И - не просто слово. Имя отражает всю суть человека, несет в себе отпечаток всей его судьбы. Оно может сказать очень многое тому, кто умеет слушать. И тому - кто умеет сам давать имена.

- Как это - уметь? Ты умеешь?

- Я действительно умею. Как - а как ты видишь будущее, ты можешь точно объяснить? Можешь точно рассказать, как это происходит?

- Нет, не могу. Даже сейчас - научившись чему-то. Слишком многие вещи не описываются словами. Слова подходят отнюдь не для всякого описания. Ими так легко говорить о простых вещах, о тех, что можно потрогать руками. И - едва ли можно рассказать о чувствах и магии.

- Видишь - ты уже так много понимаешь. Я рад за тебя. Ты не только хороший ученик, ты еще и приятный собеседник. И, - тут Владыка помедлил, с мягкой усмешкой глядя на расплывающегося от счастья менестреля, - нужный помощник.

Раэндиль не мог вымолвить ни слова вслух, не мог и собрать четкого образа для Неслышной Речи. Его переполняла едва ли выразимая хоть каким-то образом радость. Его - назвали помощником. Незаслуженно, Эру Милосердый, совершенно незаслуженно - от него же только беспокойство, он надоедает своими расспросами и вечным присутствием. Помощник - да в чем, в самом деле может помочь ему?! Записывать за ним под диктовку, да отыскивать членов Совета, если те не услышат мысленный зов. Приносить книги и бумаги, если понадобятся. Вот, пожалуй, и все... И все же - сказал, похвалил. Ведь он никогда не лжет. Значит - это правда...

Раэндиль вскочил с кресла, в котором сидел - по обыкновению, на самом краешке - и вскинул вверх руки, ладонями к потолку. Широко раскрыл пальцы. Взмахнул кистями рук, в странном жесте, который шел, казалось, из самой глубины его сердца - такого он не учил среди заклинаний и знаков, такого заклинания еще не было. Оно рождалось прямо здесь, сейчас. И из его рук, сложенных горстью над головой, неожиданно посыпались яркие серебряные искры. Крупные, блистающие, волшебно прекрасные... Они гасли в воздухе, не долетая до пола совсем немного - гасли в полете, коротком и ярком. Раэндиль замер звонкой струной, натянутой тетивой лука, устремленного в сердце мира. Сейчас он был весь - эта магия, этот удивительный серебряный дождь, пламя, которое не могло зажечь ничего, кроме чьего-то сердца...

Поток искр постепенно угас. Раэндиль медленно опустил руки, бессильно и смущенно глядя на Мелькора. А тот смотрел на него с искренним восхищением, и именно от этого взгляда менестрель окончательно смутился и сел, стараясь не поднимать глаз. Он и сам не понимал, что на него нашло. Легкие шаги... Рука на плече - первое прикосновение Владыки к нему. Какая же у него легкая рука. И перчатка не удерживает жара, исходящего от ладоней Валы, так, что можно и обжечься.

- Вот, мальчик - вот и твое истинное имя.

Раэндиль вскинул непонимающие глаза - глубокие заводи в зимней степи, голубое на белом. Не мог никак найти хоть одного слова, жеста. Как же рассказать ему о том, чем полна душа? Имя... Какое же дашь ты мне имя, господин мой, учитель мой?

- Тэль-Тинни.

На здешнем наречии это значило - Серебряная искра.

Обрести имя - не то, что дали тебе малознакомые люди, а истинное - то, что есть ты. Как это много... Как это светло и горько... Волна эмоций захлестывала его. И внезапно он понял - не надо ничего говорить. Не надо даже пытаться выразить все это. Есть то, что должно оставаться недосказанным, непроизнесенным. Всегда - как бы не рвались с губ слова любви и преданности. Потому что - сумей сохранить это в себе и доказать действием. Не оскорбляй своей любви клятвой. Истинной верности не нужны обещания. Мелькор смотрел прямо на него - и в его глазах Раэндиль читал подтверждение своим мыслям. И было молчание, что выше слов...

Раэндиль произносил про себя певучее слово, и понимал, что оно созвучно всей его душе. Что оно есть сам менестрель, весь он, вся его прошлая и грядущая жизнь, заключенная в мягко льющихся звуках. И все же - было смутное желание не слышать, не знать этого. Спрятаться в раковину глухоты и слепоты, не дать влиться в себя магическим звукам.

Потому что это было имя-предсказание.

Потому что серебряные искры слишком быстро гаснут в полете...

Он жил здесь уже полтора года - а они промелькнули, словно один месяц. Дни летели опадающей с деревьев листвой - легко, без сожалений. Дни, заполненные новым знанием. Вечной радостью бытия. Это было невозможным, невероятным. Он с трудом вспоминал дни, когда был так скучно-скептичен, и не верил, что это - он. Разве мог я, удивлялся Раэндиль, настолько ничего не понимать. Не верить в очевидное? Не уметь доверять и видеть? Как, как он мог быть настолько глух ко всему? А жизнь до прихода в Ангбанд - разве она вообще была, разве так могут жить люди: без надежды, без веры, без любви...

Все это теперь казалось ему просто ночным кошмаром - одним из тех, что снились ему не так уж редко. Но с кошмарами он теперь умел справляться, не боялся их. Даже получал удовольствие от страха во сне, потому что давно не испытывал его наяву. А память немногим отличалась от сна. Разве что - была менее красочной. Менее интересной. И ему уже казалось, что на самом деле он родился здесь, в день, когда очнулся после пути по морозной степи.

Он не до конца понимал причины таких перемен. Не понимал, да и не хотел знать. Главное - оно было. Было хорошо. И он суеверно боялся лишний раз задумываться надо всем этим. Если это все же сон - то пусть он продлится подольше.

А причина этих перемен была рядом, просто он этого еще не знал. И едва ли ему было суждено узнать, как когда-то отчаяние одинокого человека билось стоном в этих стенах, явное, как дым над пожаром, для всякого, кто умел Слышать. Двое услышали Раэндиля. Один остался равнодушен и холоден - что ему за дело было до какого-то случайного чужака. И - ему было суждено позавидовать судьбе того, кем он пренебрег когда-то. А другой - хоть и был лишен почти всякой силы - все же захотел ему помочь. И - им было суждено соединить судьбы на долгие эпохи и многие миры.

* * *

...Он вошел в комнату Наместника - без стука, ибо был заранее приглашен. Воздух комнаты показался ему упругим, как вода, вытесняющим его обратно - не сразу он понял, что именно так осознал переполнявшую помещение темную, тревожную силу. Взгляд заметался по комнате, ища Гортхауэра. Тот сидел у стола, уронив голову на руки и пустым взглядом смотря на свиток со сломанной печатью перед собой на столе. Раэндиль замер, боясь пошевельнуться, издать звук - что-то страшное, неизбежное было совсем рядом, всего лишь за пол-шага до него. Он смотрел на Наместника почти с содроганием - он еще никогда не видел его таким: изломанная ветка, угловатый силуэт молнии - во всей позе, в сплетении пальцев, в наклоне головы, в линии плеч, неловко свернутых внутрь только одно - надлом.

Наместник поднял голову, не поднимая глаз и глухо сказал одно только слово:

- Война...

Потом поднял глаза и еще раз - мокрой веткой по лицу, градом по молодым посевам хлестнуло - глаза у него были абсолютно неживые. Словно мрамор, дерево, шероховатая ткань - ни выражения, ни блеска. Шлифовальный камень, дорожная пыль.

- С кем? Опять с Нолдор?

- С Воинством Запада. Донесение пришло, из Гаваней.

Раэндиль медленно опустился на стул перед Гортхауэром. Протянул руку, робко дотронулся кончиками пальцев до руки Наместника - как всегда в черной перчатке - лежавшей поверх донесения. Тонкая кожа перчатки - а под ней словно пустота. С таким трудом достигнутое взаимопонимание рушилось вновь. "И все же - первым он позвал меня!". Он уже понимал, что это - конец, но надежда еще оставалась - и он заговорил, неуверенно, торопясь, взахлеб:

- Ну, это же не страшно, это же уже такое было... Да это все ерунда, правда - это, верно, еще один поход Нолдор, какое там Воинство?! Что ты, в самом деле...

Раэндиль едва подавил визг - с такой силой рука Наместника прижала его ладонь к столу, что ему показалось: трещат кости. Потом он ослабил хватку и швырнул ему на колени свиток. Раэндиль взял его и, не веря своим глазам, начал читать. Дочитав до конца он все понял. Гортхауэр следил за ним напряженным взглядом. "Сто пятьдесят кораблей. Двадцать воинств по пятнадцать тысяч - валинорских эльфов и Майар, под предводительством Валы Тулкаса. А еще - к месту высадки подтягивались люди и эльфы Белерианда.

- Двадцать дней. - негромко сказал Гортхауэр.

- А? Что?

- Они будут под стенами Ангбанд не позже, чем через двадцать дней. Если даже бросить все силы орков...

- А Владыка знает?

В воздухе повисла мучительно ощутимая пауза. Гортхауэр тщательно отводил глаза от взгляда Раэндиля, который пристально на него смотрел. Раэндиль попытался заговорить мысленно - Наместник словно укрылся за глухой стеной. Не зная, что еще сказать или сделать, Раэндиль скручивал и разворачивал обратно свиток, мусоля его края. Наместник упрямо изучал рисунок на ковре.

- Вот потому-то я тебя и позвал. Пойдешь со мной.

Ах, как трудно надменному Майа было сказать эти слова - признаться в том, что ему нужна помощь, да еще от кого - от какого-то простого смертного, без роду, без племени, вообще чужака. Раэндиль понял это так же, как в последние два года понимал многое скрытое и тайное в душах людей - уроки Владыки не проходили даром. Оттого он не возразил ни слова, не посмев отказать Наместнику. Хотя присутствовать при диалоге двух Стихий Арды ему хотелось менее всего прочего. Однажды он уже мог убедиться, что это - не для смертных. Но бросить Гортхауэра в такой ситуации он не мог - и сам удивился, почему. Раэндилю часто казалось, что он ненавидит это существо, боится и желает ему всяческих несчастий - слишком часто тот бывал жесток и несправедлив к нему. Но - вот пришла беда и штормовой волной смыла все наносное. И оказалось - нет между ними ни вражды, ни ревности. А есть только общая любовь к одному и тому же в этом мире. К Цитадели. К населяющим ее людям. И - к Владыке.

Раэндиль сидел на ступеньках позади Гортхауэра и следил, как Мелькор читает донесение. Каждая секунда была длиной с год - так ему казалось. Он смотрел на Владыку, и - как всегда - не мог сдержать своих чувств. Все, все для него было в этом человеке, он давно не называл его как-то иначе. Весь бескрайний мир, вся его сила и красота - вот здесь, в нем. В том, кто не жалел себя, тратя силу, воплощаясь в этот мир. В том, кто столько раз ошибался, совершал жестокие поступки, терпел сокрушительные поражения, начинал все заново. И был велик в каждом таком начинании. Потому что - всегда был искренен. Даже в самые черные часы. И - любил этот мир, в котором его трудов была едва ли не наибольшая часть. И пусть сейчас он был едва ли намного сильнее самого Раэндиля - разве это что-нибудь меняло?

Мелькор дочитал, разжал руку - и свиток мягко спланировал на пол, упал, зашуршав. Потом поднял глаза на Гортхауэра - Раэндиль привычно опустил взгляд чуть в сторону и вниз, так чтобы видеть Владыку лишь боковым зрением. Он все еще не умел выдерживать его взгляд в упор. Наместник положил руку на плечо Раэндилю и слегка оперся на него. "Да, - привычно съехидничал в мыслях менестрель, - видно важные дела творятся на свете, если могучие мира сего опираются на малых." И тут же одернул себя - смеяться было вовсе не над чем, просто он не хотел верить в то, что привычному укладу оставалось жить не более, чем три недели.

Словно алый цветок - три полупрозрачных лепестка и пламенеющая сердцевина - расцвел между Айнур. Раэндиль знал, что так он видит ту странную форму речи, какой говорили меж собой Вала и Майа, когда были наедине. Он, в силу своих странных способностей, мог разбирать частично эти беседы - едва улавливая смысл, чуть лучше - эмоции. Сейчас он слушал во все уши, если это слушалось именно ушами. А чем именно он слушает, Раэндиль обычно не задумывался - после каждой попытки понять, как же это получается, получалось вдвое хуже.

- войска и жители должны быть отведены на восток...
- брошу орков на защиту...
- племенам - приказ не участвовать...
- слишком мало оружия и доспехов...

Раэндиль не особо вдумывался в слышимое - он и сам мог бы отдать подобные приказы. Его больше занимало то, отчего пальцы Наместника все крепче впиваются ему в плечо - что же такого было в разговоре, или должно было быть, что Майа, без единого слова, не меняясь внешне в лице, выслушивавший и вести о смерти друзей и детей, и многое другое, сейчас не мог совладать с собой.

- нет, Артано, я никуда не уйду!
- Уйдешь! Вместе с людьми Цитадели на восток, за горы!
- пойми, я не могу...
- почему...

Изумрудные, фиолетовые искры рассыпаются на каждом "слове"...

Извивы металлических лент, россыпи болотных огоньков...

Крыло сказочной бабочки трепещет на ветру...

- Им нужен я. Они пойдут за мной куда угодно. Вас преследовать не станут, если найдут меня. А так - погибнут люди. Все погибнут.

- ... наплевать - но ты-то уйдешь...

Хлестнула голубая молния - ударившись в золотой щит. В воздухе ощутимо запахло грозой. Вокруг Наместника закружилось серебристое сияние, все теснее охватывавшее его - и внутренний круг алого пламени, вращавшийся в другую сторону, не мог разорвать его.

- ты подчинишься мне...
- НЕТ!

Кокон серебряного света подхватил Гортхауэра, который сейчас был похож не на человека, как всегда, но на черный сгусток ночи, в котором пульсировали фиолетовые и багровые вспышки - так видел вторым зрением Раэндиль - и швырнул с силой о каменный пол зала. Сверкнул ослепительно белый сполох. На какое-то время Раэндиль потерял способность видеть. Когда он все-таки разглядел зал - Владыки не было, а Гортхауэр полулежал на ступенях, все еще в той позе, в которой упал под воздействием Силы.

- Вот так-то... - растерянно сказал Раэндиль - и осекся. Оттого что увидел - Наместник стучал кулаком, обтянутым перчаткой, по каменной ступени, на которой ни оружие, ни что-либо иное не могло оставить и крошечной царапины. Стучал - и ступенька крошилась под его ударами. Осколки обсидиана разлетались по залу.

* * *

Расчет Наместника оказался ошибочным - еще не минул пятнадцатый день от прихода известия, а войско Валар уже приближалось к границам земель Ангбанд. Тому было две причины - само войско двигалось быстрее, чем можно было бы предположить и Орки, которых Гортхауэр, не жалея, бросал в бой десятками отрядов, не выдерживали натиска Майар Валинора. Как нагретый нож через масло, проходили стройные фаланги через совершенно не способную к бою при таком соотношении сил орочью массу. Магия Валинора, которой так и светились завоеватели, была страшна и отвратительна детям ночи и тьмы.

Из Цитадели ушли еще не все обозы с мирными - женщины, дети, пожилые мужчины - жителями, не говоря уже об гарнизонах Цитадели, а на темном еще по утрам горизонте уже были видны черные полосы дыма от пожарищ. По ночам тонкая полоска горизонта была багрово-красной - горели захваченные укрепления, поселения орков, деревни, оставленные жителями западной части земель. В укреплениях почти не было людей - наступающих встречали только Орки, да лишь несколько командовавших ими ангбандцев.

Те из них, кому, как и было задумано Гортхауэром, удавалось спастись, покидая крепости в последний момент, рассказывали, что воинство Запада не проливало крови напрасно - крови людей. Так, войско прошло через деревню, которая отказалась покинуть свои дома и скрываться в лесах - но вреда никому не причинили. Оставленные же, пустые деревни сжигались под корень. А вот оркам пощады не было. Их не брали в плен - их просто убивали на месте. Для жителей Цитадели - а теперь и для самого Раэндиля - это было отвратительной и неоправданной жестокостью. Уничтожение целой расы просто потому, что она и слишком непохожа, но и - слишком похожа на тебя...

Раэндиль привык к оркам, понял, что они хоть и не отличаются утонченностью вождей Нолдор, но вполне достойны места под солнцем Арды.

Последние обозы собирались в жуткой спешке - уже не брали с собой ни личных вещей, ничего - кроме небольшого запаса провизии. С каждым таким обозом уходил небольшой отряд воинов, в основном - самых молодых. Основной гарнизон еще был на местах - он должен был уйти последним. И все же времени не хватало. Не хватало телег, лошадей. А на горизонте можно было различить колонны войск и их развевающиеся знамена.

Наместник метался по крепости, стараясь успеть везде - руководить обороной рубежных укреплений, следить за порядком при отходе жителей, командовать гарнизоном. От него шарахались прочь, едва заглянув ему в лицо, старались поскорее уйти с пути - раз, натолкнувшись на кого-то, он резким ударом швырнул человека на землю и поспешил дальше. На скуле у него расплылся багровый синяк, который он даже не собирался лечить, хотя для Майа это было совсем легко - налетел на что-то в коридорах, заполненных быстро бегающими людьми.

Все, что делал в это время Раэндиль - помогал собирать груз для беженцев и отсиживался в остальное время в своей комнате. Он не собирался никуда уходить, вернее, решил для себя, что уйдет только следом за Владыкой. А Гортхауэр усиленно пытался выпроводить его еще в первых рядах уходящих. Раэндиль пользовался тем, что Наместнику было большую часть времени не до него и старался пореже попадаться ему на глаза. Еще он проводил вечерние часы с Мелькором - как раньше. Они оба так старались делать вид, что ничего не изменилось, что старая жизнь идет своим чередом - долгие неторопливые беседы, спокойные жесты, песни, шутки.

Кому-то постороннему это могло показаться странным и легкомысленным. Но только теперь Раэндиль понял, откуда идут корни этого странного спокойствия, почти равнодушия жителей Цитадели. Они были такими же, как их вождь: холодноватыми, отстраненными и не поддающимися панике перед лицом опасности. Что толку кричать или плакать, если ты не в силах изменить ход каких-то событий? Если ты не можешь избежать лавины на склоне горы - встреть ее лицом к лицу, с покоем в душе. Ведь все равно она тебя настигнет... Встреть ее так сам - и помоги другому, тому, кто слабее тебя.

Когда в комнату влетал Наместник с очередным отчетом, Раэндиль предпочитал притаиться в углу, тем более, что Гортхауэру, которому, казалось, достаточно было легкого дуновения ветерка, чтобы рухнуть на пол от усталости, было не до рассматривания углов. Зато менестрель был в курсе всех последних новостей - а они были весьма печальными. Отход жителей запаздывал, противник приближался быстрее рассчитанного. По всем расчетам выходило, что последние обозы - около восьмиста человек - никак не успеют уйти до вечера, а если даже и успеют - то все равно, их будет легко настигнуть. Не хватало малого - около шести часов, за это время можно было бы уйти на некоторое расстояние, пусть небольшое, но жизненно важное. С этой скорбной вестью в начале вечера Гортхауэр пришел, а скорее, примчался, в покои Владыки. Раэндиль привычно притаился у окна в углу. Через несколько минут он пожалел, что не ушел - но теперь открывать свое присутствие было слишком поздно. Он уже хорошо понял эту черту Наместника - человека, ставшего свидетелем проявления им хоть каких-то чувств наподобие слабости или жалости, тот мог беспощадно уничтожить. Уж очень хотелось ему выглядеть Жестоким: холодным и равнодушным убийцей.

Низко опустив голову, Гортхауэр рассказывал о том, что последние не успевают уйти. Обычной речью, и Раэндиль слышал каждое слово. Договорив, он неожиданно рухнул на колени и простонал:

- Прости! Прости меня, я не сумел...

Мелькор не сразу поднял его, дав ученику успокоиться, прижавшись к его коленям. Потом, стиснув плечи, поднял его с колен и что-то негромко заговорил, не отпуская его. Раэндиль не слышал слов, слышал лишь интонацию - мягкую, но властную, не терпящую возражений. А, судя по тому, как бледнело лицо Наместника, для возражений были причины.

- Я никуда не уйду!.. - крик разорвал вязкую, душную пленку тяжести, повисшую в комнате. - Я никуда не уйду! Я останусь с тобой, здесь!

- Слушай меня. Ты уйдешь с последним обозом и двумя третями гарнизона. Поведешь их на восток. Здесь останется треть - и она задержит наступление.

Голос Мелькора был отвратительно тяжелым и жестким, у менестреля даже мурашки по коже побежали.

- Как я могу уйти, зная, что тебе грозит...

- Ты должен. Должен защитить тех, кто надеялся на нас, кто служил нам все эти годы. Без тебя они не справятся. А за меня не бойся - я вернусь снова. Только жди. Жди и помни. Не мсти - месть разъедает душу. Слышишь? Слышишь меня?!

Владыка неожиданно сильно встряхнул бледного, как сама смерть, Гортхауэра. Тот вздрогнул и пробормотал:

- Да..

- Поклянись.

Гортхауэр с последней надеждой взглянул на Мелькора - и Раэндиль видел его мысли: если не дать клятву - то можно ведь и ослушаться...

- Ну же...

- Клянусь исполнить твою волю!

Холодный, как лед, голос, твердо сжатые губы. Наместник одним надменным жестом стряхнул с себя руки Владыки, ставшие вдруг легкими и безвольными, круто развернулся и вышел вон. Звонко хлопнула дверь - словно что-то разбилось. Шаги раздавались в тишине - ровные, ритмичные. Так звонит набат в час тревоги - холодно и размеренно, и все же мучительно неуверенно в правоте своего голоса над еще не ведающей о беде землей. Потом постепенно стихли. Менестрель вышел из своего убежища, подошел к Владыке. Растерянно заглянул ему в глаза:

- Что же это значит, ты и вправду вернешься?! Правда? - и замер, почти не надеясь услышать подтверждение. Слишком это было невероятно.

- Нет, Тинни. Я не вернусь.

- Так ты солгал ему? Зачем?

И впервые из них двоих взгляд отвел не Раэндиль.

"Затем, ах, мальчик, затем, что я слишком хорошо знаю своего ученика. Он суть огонь и лезвие клинка - разве он смирится с поражением? Но эта земля увидит покой на какие-то годы - годы, пока он будет верить в эту ложь."

* * *

Наместник собрал солдат в одном из залов Цитадели. Раэндиль, затесавшись в толпе, слушал разговоры солдат. Когда Гортхауэр объявлял приказ, по залу поползло глухое недовольство, непривычный для дисциплинированных солдат ропот. Раэндиль внимательно вслушивался в голос Наместника - холодный, твердый, уверенный. Поверх доспеха из черненого лунного серебра - богато расшитый плащ. Сила и твердость, в каждом движении - уверенность в себе. Словно не он часом раньше обвисал бессильно в руках Владыки, не зная, как выйти из смертельного тупика. Раэндиль слушал разговор двух немолодых уже воинов в плащах пограничников. У одного из них шрам рассекал щеку, у другого - шел по кисти руки вверх, под рукав. Они негромко беседовали между собой, поминутно поглядывая в начало зала, где говорил Наместник:

- Он не посмеет отдать такой приказ, не станет приказывать, кому оставаться, кому идти.

- А если все-таки приказ будет?

- Тогда пускай этот приказ катится в Пустоту. На последнем обозе уезжает моя жена, хорошо хоть оба младших уехали давно. А она все тянула, все хотела остаться со мной подольше... Так что ж я - уйду?!

- Но - приказ-то самого Владыки?

- А, отстал бы ты, в самом деле, Альдо! И без тебя несладко.

Раэндиль внимательно наблюдал за Наместником, поражаясь произошедшей с ним перемене - холоднее, тверже льда был теперь Гортхауэр. Он понимал, что приказами ситуация не будет решена, что вот так - силой своей власти разделить людей: вот ты - останешься жить, а ты - завтра ляжешь в сырую землю не получится. И тогда он приказал бросать жребий.

Через некоторое время зал разделился на две неравные части - и те, кто стоял в большей, опускали глаза перед товарищами. Им выпало уходить. А те - смотрели на них с пониманием и затаенной грустью - и тем и другим было известно, что цель остающихся - не победить, но выстоять как можно дольше.

В группе остающихся Раэндиль с болью в сердце увидел обоих близнецов - их блестящие гребенчатые шлемы были видны издалека. Обоим им выпало одно. Всю жизнь они были вместе - и смерти было не суждено разделить их. Раэндиль заметил взгляд Наместника, обращенный к ним - и вздрогнул: лед и пламень смешались там. Горько терять совсем молодых еще воинов. Но куда больнее терять своих детей, уходить в жизнь, оставляя за ними - смерть. А изменить это - он был не вправе. Наместник подошел к близнецам, обнял обоих, сказал какие-то слова. Зал на миг замер, отводя глаза. Потом те, кто уходил, вышли вместе с Наместником - и Раэндиль следом.

Вечерело. На фоне заходящего осеннего солнца четко вырисовывались движущиеся колонны воинства Запада. На последнюю телегу села последняя женщина, воины уже держали в поводу своих лошадей, когда во двор вышел сам Владыка. В простой черной одежде, только сияющий камень в короне светится в сумерках, освещая лицо. Все замолчали. Он обвел взглядом безмолвно застывшую толпу, чуть приподнял подбородок знакомым Раэндилю жестом, как всегда, когда желал что-то сказать - но поднес руку к губам, неловко и неумело поклонился и, резко повернувшись, быстрым шагом ушел вовнутрь - чуть хромая. Раэндиля поразило сходство Мелькора с его учеником - одни и те же порывистые движения, одни и те же жесты. Они и были суть одно, только сейчас понял Раэндиль, одно, неделимое - и все же судьба разделила их. Навсегда. Странное, нелепое слово - "навсегда", слишком уж упрямое и твердолобое. Но - ничего не поделать, и расходятся на развилке дорог пути. "А где же мой путь? - подумал менестрель, - где он?". И тут же понял - где.

Раэндиль подошел к Гортхауэру, седлавшему своего коня. Другие уже сидели в седлах, а Наместник все еще возился с упряжью, желая оттянуть время. Он вскинул глаза на Раэндиля и на секунду перестал возиться в ремнях:

- Ты?! Ты не уехал?

- Я остаюсь, Артано. - Имя, которое произносил только Владыка в личных беседах, непрошеным слетело с губ. Майа ничего не сказал, только по щеке пробежала легкая дрожь. - до вст... Да, что там - прощай! Удачи тебе.

- Тебя же убьют... ты поедешь со мной! Это приказ.

- Нет, Артано. Больше ты мне не приказываешь. Я человек. И я сам выбираю себе путь. Прости - добавил он, увидев, как от резких его слов вздрагивает вновь и вновь щека Артано. Наместник посмотрел ему в глаза - и Раэндиль испугался вновь еще одной перемены. Теперь это был человек, у которого внутри все выгорело - настолько, что больше уж некуда. И жалость переполнила Раэндиля, жалость, и еще страх - он понял, увидел, как рушатся скалы и поднимаются на бой огромные армии, сталкиваясь в смертельной схватке, как текут реки крови и встают стены огня. Артано отомстит, понял он, отомстит так, как никто еще не может вообразить.

Майа протянул ему руку - все в той же перчатке. Пожатие было сильным, до боли. А потом он неожиданно притянул к себе менестреля и они крепко обнялись - впервые. И - в последний раз. Раэндилю хотелось сказать столько слов - и убедить Гортхауэра не мстить, и пожелать ему удачи, и просто - сказать, что он верит в него... Но слова теснились в груди тугим комом, путались, никак не хотели обращаться в фразы. Раэндиль воспользовался мысленной речью, выплеснув все это в единое чувство. Наместник не ответил - но улыбнулся, едва-едва. И вскочил в седло. Кивнул солдатам, потом - Раэндилю:

- Что ж, прощай, человек. Я хотел бы быть на твоем месте...

* * *

И была ночь - чудесная ночь середины осени. Только вот полная луна среди быстро бегущих облаков отливала лиловым и багровым, словно окунулась в кровь. С башен Цитадели был виден лагерь противника - молчаливый, настороженный. Если бы они знали, сколько нас тут - даже не стали бы ждать утра. Напали бы прямо сейчас, думал Раэндиль. Но - воинство Валар явно не знало, что их встретит всего-навсего две тысячи человек - треть гарнизона Ангбанд.

Раэндиль спустился с башни вниз, во двор, где вопреки всем обычаям горели костры. У костров сидели солдаты, негромко беседуя или чаще молча, глядя в огонь. Появление Раэндиля они встретили с удивлением и радостью - его песни любили. Его попросили спеть. Он пел - разные песни, баллады о героях и песенки о любви, предания и шуточные песни. Пел то, о чем его просили, ни разу не отказавшись спеть что-нибудь. Вокруг него собирались люди - и слушали так, как никто и никогда его еще не слушал. Но - заалел рассвет и протрубили рога. Раэндиль встал и махнул рукой:

- Подождите! Последняя песня.

Командир опустил рог и внимательно уставился на него. И менестрель запел песню, которую сочинил только лишь несколько часов назад, стоя на башне:

Только Черные Ворота остаются за спиной,
Только стены Цитадели - а под ними наша рать.
Мы ряды свои равняем, еще миг - и будет бой.
Нам одно осталось только - чтоб не даром умирать.
	Нам оружье и доспехи сам сковал Владыка Тьмы.
	Наши черные знамена ветер Ночи развевал.
	Дрогни, Воинство Валаров, и увидь, как мы сильны!
	Пусть в рассветной мгле поярче полыхнет клинков металл!
Мы не дрогнем, не отступим - не пристало нам бежать,
До последней капли крови станем биться под стеной.
Даже зверь бывает храбрым, коль к стене его прижать;
Нам же, Воинам Мелькора, знать сомнений не дано.
	Вы пришли за нашей жизнью? Вы свою найдете смерть!
	Вашей кровью не-живущих пропитается земля.
	Дрогнут даже стены мира и сама земная твердь,
	Когда две столкнутся рати на Анфауглит полях.
Нас едва ли пара тысяч - но за нами Цитадель.
И покажется пришедшим - каждый в битве стоит ста.
Нами движет наша вера, вами движет ваша цель.
Мы погибнем, знаем сами - но ни вздоха на устах.
Допев последние строки, Раэндиль, не оглядываясь, отправился внутрь Цитадели. Его кто-то окликал - но он боялся оборачиваться, боялся, что не сможет взглянуть этим людям в глаза. Их ждала гибель. Его - тоже. И все-таки между ними лежала непреодолимая пропасть: умереть геройски или как придется - разница немалая. Навстречу ему вышел какой-то незнакомый молодой воин - невысокий, стройный, в серебристом шлеме. А вот глаза под шлемом были знакомые до боли - зеленущие с золотым, лихорадочно блестящие. И руки воина - без латных перчаток - тонкие, девичьи.

- Элентари?! Ты-то здесь зачем? Мне сказали - ты уехала.

- Там мои братья. А тут - мой дом.

- Эли - но не в бой же!

- Отчего нет - я воин не хуже многих мужчин. Пойми, Тинни, мне нечего терять. И не для чего больше жить.

Раэндиль хотел сказать ей, что любит ее и не хочет, чтобы она умирала. Что она нужна своему отцу. Что она должна жить - такая красивая, такая молодая. Но вместо этого - посторонился, пропуская девушку, и только прошептал ей вслед: "Прощай, Эли!" Всех их ждало одно - смерть, так какая разница - молод ты или стар, мужчина ты или женщина? Смерть уравнивает всех.

А сам Раэндиль ее не боялся больше. Давно уже - с того самого дня, когда очнулся два года назад от колдовского сна. Там - в кошмарах - он умирал много раз. И все же был жив. Он верил в Дар Людей, в уход в Эа. И еще верил в то, чего не было ни в одной книге, ни в одном рассказе мудрого: те, кто уходит вместе, не расстаются и за Гранью Мира. Он придумал это сам - и поверил, так поверил, что это просто не могло быть неправдой.

* * *

Так они и сидели - могущественнейший из Стихий Арды, Вала Мелькор и безвестный менестрель родом из окрестностей Нарготронда, сирота и бродяга. Мелькор - на троне, как и подобает Владыке Ангбанд, Раэндиль - у его ног, на ступенях. На колени менестрель зачем-то положил себе короткий и широкий одноручный меч. Говорить было не о чем. В Тронный зал не долетали звуки битвы, но оба знали - она идет. Вторым зрением могли бы видеть, как две тысячи человек творят истинное чудо - сдерживая натиск в сотню раз превосходящего их войска. В безумной ярости каждый из воинов был равен по силе не менее, чем десятку наступающих.

Легко раненые - не замечали своих ран. Тяжелораненые, не обращая внимания на льющуюся из ран кровь, разрубленные доспехи, отрубленные конечности, продолжали стоять на ногах и драться до тех пор, пока не получали несколько действительно смертельных ударов. И Валарское воинство содрогалось от страха, видя таких противников, и считало их ожившими мертвецами и нежитью, чудовищами и мороками - им еще не доводилось встречать подобных бойцов. Солнце достигло зенита, когда пал последний. Время было выиграно с лихвой.

Когда пал последний воин, Мелькор вдруг коснулся рукой плеча Раэндиля и негромко сказал:

- Ну, Тэль-Тинни, вот и все.

Менестрель почувствовал, как все его тело начала охватывать мелкая холодная дрожь. Заледенели неожиданно в теплом зале пальцы, на спине выступил холодный пот. Но рука на плече согревала и успокаивала, из нее шли токи тепла и безмятежности. И он вдруг успокоился - то ли смирился, то ли просто страх ушел. Осталась лишь странная, сумасшедшая надежда - пусть его возьмут в плен тоже, если возьмут Владыку. Нелепо - кому нужен простой смертный. Что за дело до него Валар? И все же Раэндиль еще надеялся.

Топот быстрых шагов. Дверь отворилась, резко, как от удара ноги. В зал вбежали несколько Майар в порубленных доспехах и красно-золотых одеждах поверх, залитых багровыми потеками крови. Они не сразу увидали сидящих, а увидав, бросились к ним. Следом за ними в залу вошел еще один - по виду, очень высокий, косая сажень в плечах, человек - с рыжей бородой и такими же рыжими пышными волосами. На нем не было доспеха, в руках не было оружия. И одеяние - красно-золотое, роскошное - было чистым. Он огляделся, увидел Мелькора и засмеялся, запрокинув голову. Смех раскатился под сводами, чужеродным звуком забившись в каменных сводах.

Вот тогда Раэндиль встал, взял в руки меч, и пошел прямо на рыжебородого, по пути поднимая клинок так, как когда-то пытался научить его Гортхауэр. Медленно и плавно - как танцор на канате над пропастью, как птица - над бурным морем. Шаг, другой. Но он не сделал и пяти шагов - прямо в горло ему вонзился метательный кинжал кого-то из Майар. И для него настала Тьма.

* * *

Во Тьме были звезды. Неправдоподобные, огромные, ярко-серебристые. Они звали к себе. Он помнил себя, помнил свою смерть, помнил Чертоги - странное место туманной неопределенности, ожидания чего-то. А потом - его отпустили. Сюда, где было столько поющих звезд, и каждая пела о своем, и каждая песнь была прекрасна. Но - он не забыл и еще об одном. О том одном, ради которого был согласен умереть еще столько раз, сколько было вокруг звезд. И, повиснув в странном месте между звезд, он позвал по имени того, кого ждал на Звездной Дороге.

- Я здесь, Тинни. Пойдем - нас зовут!

КОНЕЦ

Текст размещен с разрешения авторa.



return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>