Главная Новости Золотой Фонд Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Дайджест Личные страницы Общий каталог
Главная Продолжения Апокрифы Альтернативная история Поэзия Стеб Фэндом Грань Арды Публицистика Таверна "У Гарета" Гостевая книга Служебный вход Гостиная Написать письмо


Лайхэ

Бессмертные


- Я отпущу тебя. Понимаешь? Отпущу.

Он говорил с ней, словно с маленьким ребенком - а как еще, орчанка же, поди, если и понимает что, то даже не через слово - одно через пять. О скорости соображения у ее племени он, хвала Эру, был с детства наслышан - но он узнал эту женщину, мелькнувшую перед ним всего один раз... тогда. И вполне сознавал, что эта черноволосая, с каменно-неподвижным лицом орчанка (о Валар... она отвратительна, но кто еще, если не она?) - единственная его возможность узнать правду. Товарищи хохотали: Саэллин, может, ты ее еще и петь научишь? - он, лишь досадливо мотнув головой, снова и снова пытался к ней подступиться, а она молчала, молчала, будь она проклята...

Ангбанда больше не было. Моргота увезли. Саэллин видел краем глаза скованного Врага - и теперь не мог отделаться от мысли, что в изуродованном лице Проклятого, тяжело хромавшего впереди охраны, - седой, покалеченный, почти уродливый... но - Вала! - и этой пленной орчанки было что-то общее. Отрешенность. Непостижимая отрешенность, которую не пробить ни пыткой, ни посулами. Он узнал эту пленницу - и выпросил ее себе. Никто особо и не противился - что в ней ценного, все равно допросить для порядка да убить. При штурме Ангбанда пленных не брали, но она попалась чуть раньше - в дне пути от черных стен. Травы, видите ли, собирала. Ла-адно, Морготова тварь, не варить тебе уже своих зелий...

- Ты слышишь меня? Ты можешь говорить?

Орчанка чуть шевельнулась. Землисто-смуглое лицо было немногим выразительнее одного из обломков черных камней от разрушенных стен.

- Ты мне надоел, Элда.

Саэллин едва не подпрыгнул. Вот тебе и "низшее существо", вот тебе и "тварь Моргота" - что ж тогда так чисто и правильно выводит слова Синдарин гортанный, немузыкально-хриплый голос?

- Ты говоришь на нашем языке?..

Орчанка подняла на него взгляд - раскосые серо-зеленые глаза смотрели равнодушно и с полным презрением.

- Я знаю много языков, Элда. Я очень давно живу. Ты глупый. Только совсем глупый допрашивает врага после победы. Врага нужно убить.

- Да не хочу я тебя убивать! - Саэллин вскочил и зашагал возле костра: четыре шага вперед, четыре - назад. Невелик круг света от маленького костерка, и темнота за его пределами вовсе не кажется дружелюбной... - Я клянусь, что отпущу тебя, как только услышу...

Больно. Ох, как же больно - просто выговорить то, что, казалось, уже давно превратилось в старый, не ноющий даже в непогоду шрам...

- Глупый... - хрипловатый голос орчанки неожиданно окрасился неким подобием снисходительной насмешки. - Ты думаешь, теперь ты победитель, а мы - побежденные? Это так. На время. Тогда тоже было так. Тоже на время. Он вернется.

Случайно ли - то, что именно на этих словах пламя облизнуло сыроватое поленце и опало, и широко, по-хозяйски, шагнула вперед темнота? Саэллин передернул плечами и чуточку слишком торопливо бросил в костер пучок хвороста.

- Глупый, - усмехнулась орчанка. Раскосые глаза смотрели куда-то сквозь эльфа - и - уши бы надрать тому, кто пустил этот слух о тупости орков! - была в этих глазах какая-то странная, невозможная, невероятная - мудрость.

Это было неправильно. Это все было неправильно - с того самого мгновенья, когда пленница - выродок, дрянь, Вражье отродье, - заговорила на Синдарин.

- Ты голодна, - из последних сил пытаясь сохранить равнодушный вид, проговорил Саэллин. - Я принесу тебе мяса и вина.

И рванулся прочь от костерка. Стараясь не услышать, как хриплым бубенцом звякнет вслед короткий смешок.


Ее нужно убить. Убить - и тогда, пожалуй, еще можно будет успеть поверить в то, что все происшедшее - остатки Вражьего морока, злое лиходейство, коим напоены до сих пор здешние места...

Но тогда он уже не узнает, чем же все-таки был их давний поход - для слуг Врага.


- Ты.

Он, самый молодой и безрассудный, дрался до последнего, пока их волокли куда-то в подземелья - и, разумеется, орки его поколотили. Не то чтобы сильно, но голова кружилась. Где-то очень глубоко копошилось постыдное желание свернуться клубочком прямо на каменном полу, отгородившись от всего мира пеленой дурноты, но - "мерзавец, как ты смеешь, воин Финрода ты или лягушка раздавленная?!" - отыскивал раз за разом где-то внутри последние чахлые ростки гордости и ненависти, и перед Вражьим прихвостнем удалось стоять вполне себе прямо и даже не без вызова...

- Саэллин, если не ошибаюсь.

Он отшатнулся - что же, проклятый прислужник Врага знает их имена? Значит, и Финрод...

- И Финрод, - медленно, будто даже с удовольствием проговорил Майя. - Или ты думал, я не умею - видеть? Имена... это просто, Саэллин. Очень просто...

Ледяные глаза. Ледяное лицо. Дурацкая, невесть откуда приползшая мысль: разве лед бывает черным...

...а впрочем, нет...

Светлые - до боли, до озноба светлые - глаза. Или - черные? Небо, ну почему так хочется жить?!

- Ты уйдешь, Саэллин. Ты - единственный - уйдешь.

- Нет!!!

- Уйдешь. Или - тебе помогут. Ты придешь в Нарготронд и расскажешь, что Финрода больше нет.

- Лжешь! Финрод... король... он...

- Он проиграл, Саэллин. Его больше - нет.


Он рванулся вперед - слепой дикий звереныш, не было уже ни гордости никакой, ни гнева священного, только - зубами вцепиться, руками скованными бить, бить, пока самого не убьют! - и каменный пол ударил в колени, и где-то - на грани сознания - прозвучал негромкий холодный голос Майя, произнесший какое-то короткое слово... А потом - жесткая, но осторожная ладонь на затылке, и к губам прижимается теплый край бронзовой чаши - горьковатый, пахнущий свежестью травяной взвар... Он приоткрыл глаза - сквозь дурнотную пелену, сквозь слезы увидел сосредоточенно-спокойное лицо склонившейся к нему орчанки... Орчанки! Его чуть не вывернуло только что проглоченным взваром - пить чашу из гнусных лап мерзкой твари! - но против всех представлений от нее пахло разве что мятой да самую чуточку - базиликом, а свободное платье из тонко выделанной кожи было украшено затейливым тиснением и бронзовыми бляхами. В височных косах - чистые, блестящие черные волосы - чуть слышно позванивали медные подвески. И рука - рука, не лапа! - подносившая ему кубок с взваром, была хоть и не летяще изящной, как требовали бы эльфийские каноны красоты, но чистой, сухой и теплой...

...Он упирался до последнего. Это было немыслимо - уйти, оставив короля в подземелье! Что угодно, только не это - нет, нет, нет!!!

Его попросту уволокли и бросили. Он рванулся вслед за орками, но единственный след, который удалось найти - это чуть качнувшаяся сосновая ветвь... Он плутал - долго и с единственной надеждой: вернуться. Дойти и увидеть...

Дошел. И увидел. И медленно опустился на колени перед хрупкой усталой девушкой, казавшейся на фоне черной громады Тол-ин-Гаурхот тоненьким лунным лучиком. "Госпожа... ты... Король... Финрод..." Она обняла его, и они плакали вместе над изуродованным телом того, кто и в смерти сохранил на лице тень светлой улыбки. "Вот и все, Финрод... Теперь ты вернешься домой... Спи, друг мой... спи..."

И - серебристое платье, разлохматившееся по подолу. И - изможденное, некогда совершеннейшее в мире - лицо. И - вымученная улыбка растрескавшихся губ.

О Эру, как же она тогда была - некрасива...

Как - прекрасна...

"Ты придешь в Нарготронд и расскажешь... Правда?"

"Правда..."

Он шел в Нарготронд, измученный и раздавленный, и жить не хотелось. Он шел, чтобы исполнить волю Лютиэнь дочери Тингола - рассказать, чем обернулась для пещерного города прихоть ее отца...

Нелепая и злая случайность: эта воля совпадала с волей Жестокого. Но об этом он даже не думал. Он вообще почти ни о чем не думал...


- Пойми. Если можешь - пойми. О небо! - ну, как тебе объяснить... мне нужно знать, понимаешь, просто - нужно... проклятье, как же тебя зовут, - я даже по имени не могу к тебе обратиться, что же делать - ты не боишься даже смерти, почему?

- Я видела много смертей. Я видела, как твои братья убивали наших. Я видела, как вы уводили Высокого. Я больше ничего не боюсь.

- Ты... горюешь о нем?

- Да. Но он вернется.

Она говорила это с такой непоколебимой уверенностью, что Саэллин на миг и сам поверил, что Моргот вернется. Как уже однажды вернулся. Ох, только бы не это!

- Тогда ты должна понять... - Саэллин уже не замечал, что говорит с орчанкой словно с равной себе. - Ты тоже потеряла своего государя... как я тогда... Ты пойми, война окончена, и я уже не враг тебе...

Орчанка усмехнулась. Помолчав, буркнула:

- Тогда развяжи.

Он и сам удивился, что перехватил ножом веревку, стягивающую ее руки, совершенно спокойно - будто ничего в мире не было естественнее этого жеста: он, Элда, воин Света, освобождает пленную прислужницу Моргота. Женщина долго, словно испытывая его терпение, растирала затекшие запястья, потом неторопливо отпила принесенного им вина. Наконец подняла свои странные глаза, слишком прозрачные и светлые для темного, покрытого загаром, грязью и засохшей кровью лица:

- Что тебе рассказать о твоем...

На миг все же запнулась, подыскивая подходящее слово.

- ...вожде?


Я целительница. Нет, мой народ не умеет лечить руками, но мы знаем травы и камни. Я напоила твоего вождя целебными отварами, когда он лежал, как мертвый. Так приказал Жестокий. Мне не хотелось возиться с эльфом, но он приказал. Тогда я еще думала, что ненависть бывает. Думала, что ненавижу вас. Но когда твой вождь открыл глаза, в них не было ненависти. Он допил оставшийся глоток взвара и спросил: зачем? Я ответила, что Повелитель хочет, чтобы он жил. Твой вождь удивился и начал расспрашивать, откуда я так хорошо знаю ваш язык. Я подумала, что он головой болен - на нем цепи, а ему любопытно не сколько еще жить осталось, а почему я на вашем языке говорю...


- Этот должен быть цел и здоров, Исха.

Она кивнула. Ее тошнило от одного вида эльфов - косточки хрупкие, пальчики тоненькие, волосы мяконькие... тьфу. Ни мужчины, ни женщины. Исха родила четверых сыновей, и все - загляденье! - широкоплечие, крепконогие, с могучими руками и широкой грудью. Славные воины для Высокого! А эти... былинки. Плюнь - переломятся...

- Да, господин, - только и ответила.

Взвар целебный, однако же, приготовила со всем старанием: если этот желтоволосый зачем-то нужен Жестокому, то не ей судить. Ее дело - травы заваривать да раненых пользовать.

Эльф был в беспамятстве. Когда Исха, морщась от отвращения, приподняла его голову и прижала к полуоткрытым бледным губам край чашки, он сперва и глотать-то не мог, взвар лился по подбородку... Потом вздрогнул, глотнул, закашлялся и вдруг как-то по-детски пробормотал:

- Травами пахнет...

В себя приходил, не открывая глаз. Лицо вдруг стало напряженным, - сообразил, стало быть, - скованные руки чуть шевельнулись, темно-золотистые брови сошлись к переносице... Сел - с закрытыми глазами, сгорбился. Исха молча ждала.

Вдруг - вскинул голову, распахнул глаза. Быстрый оценивающий взгляд по сторонам - на стены каменной каморки, на коптящий факел, на собственные руки и только потом - на женщину.

- Так, - только и сказал.

Исхе это понравилось. Хоть и доходяга тонкокостная, а, похоже, с норовом. От такого можно было ожидать разве что нытья, но он и не подумал кукситься - во всяком случае, этот цепкий взгляд был взглядом воина, повидавшего не одну передрягу. Надо же.

Она молча протянула ему чашу. Желтоволосый принюхался и усмехнулся:

- Зачем?

- Чтобы жил, - проворчала она. - Так хочет Жестокий.

Час назад она и помыслить не могла, что станет разговаривать с эльфом. Но этот нравился ей все больше. В хрупком теле, по всему судя, жил дух воина. Исха видела много пленных. Немногие держались так, как желтоволосый.

Эльф изумленно расширил глаза - и тут же в них засветилось откровенное любопытство:

- Ты говоришь на Синдарин?


О да, грустно улыбнулся про себя Саэллин. Вот уж воистину в духе Финрода с его страстью к изучению других народов... Темница, цепи на руках, сознание полной безнадежности - и тут же все затмевает орчанка, говорящая на языке эльфов... Словно вживе увидел серо-голубые глаза, всегда загоравшиеся любопытным огонечком, стоило прозвучать чему-то интересному. Он так любил узнавать новое, так искренне радовался этому новому - никогда, даже в том последнем походе, страсть к знаниям в нем не ослабевала. Как же глупо, небо, как глупо и больно получилось, что именно он - не предававший, не знавший интриг и властолюбия, никому не причинявший зла - погиб, и погиб так нелепо и страшно...

- А... потом?

Орчанка пожала плечами:

- Потом его увели к вам.

Помолчала и прибавила такое, что Саэллин, решивший было, что сегодня он уж ничему не сможет удивиться, чуть не упал.

- Я тогда потеряла ненависть, - сказала она. - После него я не могу ненавидеть ваш народ. Я вообще больше не могу ненавидеть. Он был плохой король, потому что не хотел ни золота, ни власти. Но он был хороший вождь, потому что не предал вас. Я не хотела, чтобы он умирал. Это правда, что эльфы живут дважды?

- Дважды?.. А, впрочем, понял. Нет... вернее, не совсем так. Да, ушедший в Чертоги мертвых может вернуться, но это бывает редко...

Орчанка медленно кивнула. Долго-долго смотрела в костер, и Саэллин поразился, насколько, оказывается, теплыми могут быть эти прозрачные раскосые глаза.

- Тогда, - сказала она тихо, - я хочу, чтобы он снова жил.


- Иди, - Саэллин приподнял пушистую еловую лапу, открывая проход. - И, наверное, это неправильно, но - удачи тебе.

Орчанка внимательно посмотрела ему в глаза. И кивнула.

- Ты похож на твоего вождя, - сказала негромко. - Ты жди. Может, он вернется.

Ты тоже, чуть не ляпнул Саэллин - и выругался про себя от души. Какой бы необычной ни была эта женщина, но если вспомнить, кого она собирается ждать...

- Иди, - повторил он. - И, думаю, будет лучше нам больше никогда не встретиться. Только... имя-то я твое так и не спросил... или - не скажешь?

- Исха, - негромко отозвалась орчанка.

- Это... что-то значит, да?

- Да. Печаль.


* * *

- Государь...

- Саэллин, прекрати немедленно! Нашел государя...

- Ну не могу я так, - вздохнул Саэллин. - Ты же совсем такой, как раньше...

Шел третий день с прибытия в Альквалондэ корабля, унесшего со Смертных земель Элронда и его свиту. В каковой свите находился и эльф, которого в Имладрисе считали странноватым. Ходили слухи, что после Войны Гнева он поклялся не брать в руки меч. Зато немногие были ему равны в искусстве исцеления...

Звали этого эльфа Саэллин.

- Такой же? - Финрод быстро повернулся. - Ты думаешь, можно пройти сквозь смерть и остаться таким же? Ох, Саэллин, мне бы эту уверенность.

Да, он изменился. Чуть тверже очерчен подбородок, и в уголках губ, где прежде всегда прятались смешинки, теперь чудится что-то скорбное. И глаза... да, раньше они были другими. Что изменилось в них - Саэллин не смог бы сказать. Но что-то определенно изменилось.

- Прости, - тихо проговорил Финрод. - Кажется, я был чересчур резок. Хм, к вопросу о "прежнем" - нрав у меня, похоже, испортился основательно...

Саэллин улыбнулся:

- Не думаю.

- Ну-ну. Впрочем... Саэллин, ты о себе-то что молчишь? Как вышло, что такой отчаянный воин вдруг забыл про меч?

Синда замялся. Он прожил бессчетные сотни лет, но рядом с Финродом почему-то снова ощущал себя почти мальчишкой, пустившимся в свой первый в жизни поход.

- Был у меня разговор один... после Битвы Гнева... О ненависти говорили... Я расскажу, только ты, государь, не смейся.

- Ну-ка, ну-ка, - Финрод заинтересованно придвинулся ближе, даже "государя" мимо ушей пропустил. Саэллин взглянул ему в глаза и вдруг с огромным облегчением увидел, как в них загораются такие знакомые любопытные огонечки. Нет, все-таки Финрод остался прежним.

- Государь, - сказал он весело, - это правда, что Элдар живут дважды?..


Ноябрь 2003г., Москва



Текст размещен с разрешения автора.



return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>