Главная Новости Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Личные страницы
Игры Юмор Литература Нетекстовые материалы


Фирнвен

Поезд из Тьмы во тьму


Пролог.

Желтый свет фонаря: вправо - влево - вправо. Обморочный холод. Рукав мокрый… да неважно, неважно! Сюда, прошу вас. Левее. Осторожно: крысы.

Воет, воет… сейчас… есть. Да, это тоже взрывной волной. Да, осколочный. Положить? Можно на диван… Да, разумеется, помогу. Нет, не медсестра. Наловчишься тут…

Воды. Еще. Жгут. Корпию. Убрать.

Горячо, липко, острый тяжелый запах… ну откуда ее столько, откуда!.. Жесткий край, железный, ребром - вот оно! вот… щипцы, салфетка, еще… теперь снова жгут и бинт… Ну же! Ох, еще один… второй… Шину. Да, линейка сойдет. Хорошо.

Кажется, это последний.

Все. Можно ослабить жгут. Через два часа снять.


Письмо первое.

Здравствуй.

Пылинки в солнечном луче… много, много пылинок. Я смотрю на них и слушаю: дышит.

Остальное - завтра.


Письмо второе.

Здравствуй.

…Ты знаешь - он полюбил дождь. Это странно, но и хорошо одновременно, и я радуюсь, как ребенок радовался бы рождественскому подарку: он - любит - дождь. Нет, правда - это очень хорошо, ведь раньше он совсем ничего не любил… или любил, наверное, и даже наверняка, но я не знала об этом - не знала, что любит он, и что может полюбить… А сейчас даже ночь как будто перестает быть ночью, если идет дождь.

Он по-прежнему боится темноты. Темнота, - и даже не всегда ночь, - словно давит его. Он делается неспокоен, руки вздрагивают от любого шороха - он нарочито недвижно складывает их на коленях, но тогда уже становится нервным строгий очерк лица, и я наконец завариваю чай, и пою его этим крепким чаем, долго, долго, покуда не кончится ночь, или пока к рассвету не слетит с губ оброненное вскользь - "Там было так же темно и холодно…"

А у нас сейчас действительно холодно. Шквальные ветра редко прорываются в город, развеивая постоянную промозглую сырость, но вот случается. В такие дни он выходит на улицу и может часами стоять на ветру, не слыша даже воя сирены. Даже в развалины, в убежище, приходится вести его за руку, а уходить он не хочет… И это при том, что обычно он страшно мерзнет, и постоянно кутается во все свитера, какие я могу на него натянуть… Правда, это сейчас у меня - у него - есть целых три огромных свитера, - один из которых постоянно сохнет за окном. Их, да еще кое-какие вещи удалось выменять на серебряную брошь и кольцо. (Нет, ты не подумай, он сам мне их отдал, я даже не просила…) И все равно ночью, когда становится совсем холодно, приходится зарываться во все одеяла и жаться друг к другу. Иногда я пою ему колыбельные.

А сейчас он полюбил дождь. И - бывает - за несколько часов до рассвета, в самую волчью стражу, вдруг принимаются стучать по стеклу капли. Такой дождь уносит и дрожь рук, и нервное биение тонкой жилки на веках, и мне кажется - он засыпает под этот дождь. Это хорошо, ведь спать он еще - как будто заново - не научился…


Письмо третье.

Здравствуй.

…Он все так же молчалив, но держит себя уже иначе. Теперь он сделался похож на офицера - строг и статен, изящен и горд - не настоящего, разумеется, а такого, какими мы рисовали в детстве офицеров лейб-гвардии Ее Императорского Величества. Не сморгнув, пьет это запаренное сено, которое мы здесь называем "чаем" - то, которое даже я с многолетней привычкой осажденного города не могу глотать без содрогания (и даже так - ради того только, что настой этот горяч).

Я читаю ему дневники Цветаевой, Блока, Рильке. Словно другу дома в былые дни, после ужина, был такой милый обычай. Странно и почти смешно - никогда не любила Серебряный век: вычурность, наигранное изящество, преувеличенные и из-за этого вдвойне неуместные рассуждения о чести и долге… теперь - читаю не без удовольствия. Может быть, из-за схожести тех, безмерно далеких времен с тем, что происходит сейчас и здесь.

Сейчас, когда он уходит, - почти ушел, - даже мои письма стали похожи на эти дневники.

Хотелось бы знать: долго ли я буду вспоминать его, моего случайного постояльца? Стояния на ветру, бессонные ночи в развалинах, перешитая ему на рубашку черно-красная юбка - крупная косая клетка по шерсти и широкий пояс, удачно сошедший за воротник-стойку… Наверное, нет. Не время.


Эпилог.

Он не вспоминал (просто знал: отложится в памяти) как улыбнулся ей от порога - одними углами губ, - как сказал "Прощай". Она не захотела покинуть город - вот уж воистину птица у разоренного гнезда, - но проводила до первой заставы.

Дым сизым туманом клубился под потолком вагона. Стук колес мешался с усталостью, и все вместе вгоняло - нет, не в сон, в дремотное оцепенение, в котором только слушаешь и ждешь, ждешь…

- Вот уж действительно, господа мои и братья, разруха - в точности как в одна тысяча девятьсот восемнадцатом… Петр Лукианович, извольте же видеть…

- Э-э-э, Димитрий, голубчик, сущий Вы отрок! Что это Вас на древнюю историю потянуло? Вы бы еще царя Гороха припомнили!..

Странные речи странных людей. Неровно смеются, нервно курят - совсем как та, на кухне, в разрушенном городе… да и тут вот - в уголке, за стеной суконных шинельных спин, - сидит, тлит папироску, и все время с блокнотиком, - смутно-серая, как те шинели, словно и нет ее… не та, но похожа.

- Да, Петр Лукианович, молод, и кипячусь почем зря, но, может, хоть Вы, сударь мой, объясните - во имя чего и кого?!

Люди, похожие на знаки в книге. Люди-символы. И ты среди них - такой же символ: "тень в царстве теней", серое на темно-сером, даже медная рыжина будто подернулась дымным пеплом от дрянных папирос.

- Третьего дня - помните, Димитрий? - заходил к нам в вагон проверяющий… да-да, из этих, - простое слово прозвучало, словно название насекомого, с отстраненной брезгливостью. - Тоже все любопытствовал, чьим именем, да ради чего, каких благ взыскуя… Запамятовали, голубчик Димитрий, что было ему отвечено? Ну, не беда, Цицерон наш с поезда не сошел покуда… Милостивый государь, не соблаговолите ли вразумить отрока?

А вот это уже к тебе. И ты снова, как со стороны, слышишь свой голос, такой же выверенный, отчетливый, спокойный. Говоришь с молоденьким офицером так же, как недавно - с "Уполномоченным из Главка" (и кто только выдумал такое звание?!): не снисходя (ибо с каких таких высот тебе - к нему - снисходить?), но возвышая (ибо все-таки - выше). Слышишь слова о долге, что неотличим от самой души, о чести, о верности безумным клятвам - обо всем, что так хорошо тебе ведомо. Да, а тот человек, проверяющий третьего дня, проглотил твои слова так, будто и не услышал, сжевал, словно корку хлеба, и потребовал назваться…

…В миг, когда прозвучало твое имя, из глаз уполномоченного на тебя взглянула Вечная Тьма.

…Потом он ушел, этот человек с Вечной Тьмой за левым плечом, а ты остался - уже своим среди своих, и не горчило вино в большой белой кружке, которую передавали из руки в руку. Кто-то со странной усмешкой обронил - "Офицеры…" - и тебе была знакома эта усмешка: сколько раз сестра ее касалась твоих губ… Ты перестал озираться на каждый звук, не успокоившись, но примирившись со знанием неизбежного. "Куда путь держите, сударь? Ах, в Вечную тьму… стало быть, нам с вами в одну сторону…"

А сейчас ты вновь сделал шаг по тому же пути. Ты перестал прятать от глаз правую руку - что с того, что она на месте, если от локтя вниз не отзывается ни на касание, ни на боль, и сурово похрустывает плечо? Ты почти привык к обезличенному "сударь" - слишком уж странно звучало твое имя в их голосах. Сдержанными нечастыми фразами ты обвыкался в их разговорах…

Проблеск синевы на грани зрения. Синевы - в этом серо-бело-сизом, насквозь прокуренном вагоне?..

Минутой позже протолкался к тебе один из попутчиков, только сегодня подсевший к офицерскому собранию, протягивая плоскую металлическую флягу. Резкий аромат коньяка оттеснил едкий дым вагонного курева. Синий мундир Северной дивизии так же резко выделялся на фоне белого и асфальтово-серого - белые (беленые!) стены в черных отверстиях от пуль, серые шинели… белые мундиры, серый папиросный дым… Русые волосы, как предписывал устав, падали от висков двумя косами, переплетенными золотым шнуром. За эти косы - снова щегольство! - офицеров Северной дивизии называли "ярлами" - и в глаза, и за глаза. Ярл, подсевший к тебе, носил к тому же колокольчики на шнурах кос.

…Золото в косах…

"Откуда?" - немеющими губами выдохнул в незнакомое лицо.

Серые глаза засмеялись золотыми искорками.

"Вестимо - из Вечной Тьмы…"

Руки на миг сошлись в пожатии: левая - с левой.



return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>