Decoratrix

Приют воинов

(Игра "Пылающий Вельд")

- Сначала помолимся!

Марта благочестиво сложила руки, сдвинула брови на переносице и оглядела собравшихся за столом. Корнелиус перестал жевать; Лия, соседка-еврейка, тихонько выскользнула из-за стола, прихватив тарелку; Грайне Лири поднялась со скорбным лицом, села в уголке и зашептала на латыни; все остальные зашевелили губами в такт словам, произносимым хозяйкой дома громко, звучно и со вкусом. Потом отщепенцы вернулись за стол, и трапеза была продолжена. Ели молча, медленно и вдумчиво, не смакуя, а с толком пережевывая каждый кусок, прихлебывали холодное молоко из больших глиняных кружек, старались не уронить ни капли соуса на голубоватую жесткую от крахмала скатерть.

Потом сидели на крытой веранде перед домом; старик ван Страатен курил, Марта зашивала порванный рукав на мужниной рубашке, Корнелиус, щурясь от полуденного солнца, смотрел на жену, а пришлый черноволосый ирландец - на Грайне, Мари тихо беседовала с Лией и вертела в пальцах большое зеленое яблоко.

Марта вовсе не чувствовала себя бездельницей. Она так ждала этой встречи, что сейчас ей вовсе не казалось безнравственным в разгар дня сидеть на веранде и зашивать рубашку, которая может подождать и до вечера, и перехватывать взгляд Корнелиуса, изредка поднимая глаза от шитья; в то время, когда ограда крааля покосилась, большая сковородка не начищена, полы не вымыты и вообще дел невпроворот...

- Корнелиус, - она посмотрела на мужа и ее лицо просияло. Корнелиус, поправь ограду крааля после обеда, хорошо?

- Видите, что у меня за жена! Какая война: пусть небо рухнет на землю - Марта ван дер Бильдт разгребет обломки, сварит на очаге чечевичный суп со свининой и припряжет своего долготерпеливого супруга чинить крааль. Эта женщина пришла сегодня к нам на укрепления и позвала меня обедать!

- Все верно: англичане англичанами - а семья должна хоть иногда собираться за столом. И забот по хозяйству тоже никто не отменял. К тому же, попомни мое слово, никакой войны не будет. Вот вы сидите на своей батарее, как курица на яйцах, а раки смотрят на вас и потешаются. Нет, они, конечно, наглы не в меру, но объявить войну они просто не посмеют. Это же наша земля.

- Марта, что ты такое говоришь! Пришло донесение, что англичане движутся к Ледисмиту!

- Глупости. Я была на прошлой неделе в Ледисмите - так вот там, к твоему сведению, была ярмарка. Ты, между прочим, до сих пор каждый год ездил туда со мной, а тут со своей войной позабыл все на свете.

- А что вы купили, Марта? Это Мари, с милой тактичностью пресекающая любой намек на семейную размолвку.

- Племенного бычка взамен покойного Гектора; так торговалась, и все равно заплатила больше, чем рассчитывала. Зато и бычок! Крепкий, лобастый, здоровый, шкурка лоснится, глаза умные! А мордой - один в один тот англичанин, что жил у нас на ферме в прошлом году - помнишь, Корнелиус? Я и назвала его Муром, в честь англичанина...

- Быка-производителя? А, вроу Марта?

- А какие у него рога! - Марта демонстративно отвернулась, показывая, что не желает выслушивать скабрезные намеки от полузнакомого ирландца.

- Тоже как у англичанина? - не унимался ирландец, а Грайне приглушенно хихикала.

"Ей-то что хихикать?" - с раздражением подумала Марта, - "Думает, не помню, зачем она сюда приехала, и кем была, пока я не пристроила её к делу на своей ферме".

- От любовниц, как говорится, рога не растут, и вам, Грайне, это должно быть известно лучше всех. А выйти замуж за такого, как этот англичанин, не приведи Господь ни одной порядочной девушке.

- Что, храпит на весь дом?

- Или орёт спьяну военные марши?

- Или жрёт в три глотки?

Лицо ирландца выражало столь искреннюю заинтересованность, а в устремленных на него глазах Грайне была такая лукавая нежность, да и остальные смеялись так бесхитростно и открыто, что Марта не выдержала и улыбнулась в ответ.

- Да нет, ел он, как и мы все, и не напивался, и вел себя тихо... "И, кажется, не храпел", - чуть не закончила Марта, но вовремя удержалась. Просто он... англичанин. Он восхищался домом и садом, хвалил домотканые половички и побелку на стенах, рассматривал скот (бьюсь об заклад, до того он ни разу не видел коровы иначе, чем в виде бифштекса!), почему-то смеялся над названием фермы... но он так смотрел, как будто давным-давно считает эту землю своей. Хозяйский такой взгляд... Неприятно.

- Кстати, давно хочу спросить, как называется ваша ферма?

- Вааль-Халла! Это Корнелиус придумал... а что, хорошее название, звучное... - Марта растерянно смотрела на заливающуюся серебристым смехом Мари.

- ...Нет, а в самом деле, почему они здесь разгуливают, хозяйничают и даже требуют избирательных прав? - возмущалась Лия.

- Они даже землю на свой лад переделывают: был нормальный вельд, а теперь, куда ни посмотри, везде этот их, прости Господи, "п-порридж", - лицо Марты выражало крайнюю степень отвращения.

- Овсянка, сэр! - явно кого-то передразнивая, изрек неугомонный ирландец.

- А что, - степенно возразил ван Страатен, овсянка тоже может быть нормальной едой.

Вот если на хорошем молоке, да с корицей, да с сахаром, да с изюмом...

- Если с изюмом, тогда, конечно, может; только ведь раки сами ее на воде варят и нас к тому приучить хотят.

- ...И все же не могу понять, зачем мы им сдались? Переться на край света, когда своя земля есть...

- А если не хватает?

- Пусть плодятся поменьше. Тем более, это, наверное, нетрудно, если все, что я слышала про их женщин, - правда...

- А, Грайне, вы тоже знаете ту историю про мертвую француженку и живую англичанку?

- Это нужно не самим англичанам, а их королеве, - вмешалась в разговор Марта, - так я поняла из рассказов этого Мура. Скорее бы, что ли, ад побрал старую жабу!

- К сожалению, уже побрал...

- То есть, как?

- Английская королева Виктория скончалась позавчера, - Корнелиус был серьезен и торжественен. Всё, господа. Джентльменская война окончилась...

... Мужчины стали беседовать о политике, и Марта очень скоро потеряла нить разговора. Она шила и разглядывала сидящих на веранде (А может, эта Грайне и не совсем пропащая? Взял бы ее этот ирландец за себя, может, и толк будет... Как смотрит - а поближе подсесть боится! Нет, все же неплохие ребята... Надо сосватать, а на первых порах и деньгами помочь ...).

Закрепив нитку, она встала и улыбнулась гостям.

- Ну, отдыхайте, а мне пора в сад. Скоро от паданцев шагу ступить некуда будет.

- Я с вами, если вы не против, - Мари грациозно поднялась из плетеного кресла.

- Э, нет, подождите! Позвольте старику поднять тост за хозяев этого приюта воинов! Корнелиус, Марта?

Чокаясь светлым, легким яблочным вином, она смотрела в омраченное заботой лицо мужа и думала: "Нет, он все же неправ, не будет никакой войны. Мы честно трудимся и ходим в церковь каждое воскресенье, а наш пастор говорит: "Делай, что должно, и все будет хорошо"... От кого-то еще я слышала: "...и будь, что будет", но, по-моему, разницы никакой! Господь на нашей стороне, он хочет нашего процветания... а англичан достаточно один раз хорошенько припугнуть, чтобы неповадно было лезть в чужие дела!".

Марта складывала упавшие яблоки в большую корзину и время от времени поглядывала на стройную фигурку, балансирующую на крыше сарая. Рядом с Мари стоял ящик из неструганых досок, в который она бережно укладывала очередной блестящий краснобокий плод, и тут же тянулась к ветке за новым. Она была изящна, как породистая лошадь древних кровей; казалось удивительным, как такое существо может работать, а не просто двигаться, радуя глаз - любая вещь, вышедшая из-под её пальцев, будь то собранная корзина яблок или намазанный бутерброд, казалась чудесным нарушением законов бытия. Марта вспоминала - и удивлялась! - как ещё месяц назад эта фея перетаскивала лежачих раненых вместе с другими медсёстрами, как эти пальцы щипали корпию и штопали простыни, а узкая ладонь лежала на прикладе винтовки.

Тогда они возвращались из госпиталя и решили навестить Корнелиуса на укреплениях. Менеер ван дер Бильдт охранял пулемёт; рядом сидели два пленных англичанина и травили байки.

- Как видите, не скучаю, вот и бутылочка имеется...

Англичане оживились.

- Бери бутылочку и пошли домой. Я блинчиков нажарю, с яблочной начинкой.

- Я бы и рад, дражайшая супруга, но вот на кого оставить этих? Хотя... можно взять их с собой, пусть пропалывают грядки.

- Ну вот ещё, - вспыхнула Марта, - не хватало мне ещё англичан в огороде! Соседских козлов хватает.

- А почему они вообще здесь сидят? - очень тихо спросила Мари.

- В каком смысле - зачем?

- В самом прямом, - её голос почти шелестел, - почему они здесь, а не, скажем, в тюрьме для военнопленных, почему их не допрашивают, почему они сидят здесь, треплются и играют в карты... почему Вы положили оружие на землю, а не держите их на прицеле?!

Тогда им с Корнелиусом стоило огромных усилий уговорить её положить винтовку на место, она проходила задумчивой целый день, а под вечер объявила, что уйдёт на фронт со следующей же партией добровольцев. Партия уходила сегодня.

Небо было высоким и чистым и походило на перевёрнутое море. Припекало солнце, осы кружились над грудой раздавленных яблок.

- Мари, ты когда-нибудь видела море?

- И видела, и плавала, и даже ходила под парусом. Город, где я жила, омывается Финским заливом Балтийского моря. Море очень красивое, хотя и холодное; а еще там янтарь на берегу. А почему ты спрашиваешь?

- Мне... рассказывали, что только в море можно почувствовать какую-то особенную свободу, когда плывешь рано утром навстречу восходящему солнцу, или правишь лодкой, или идешь под парусом; и чувствуешь себя при этом бесконечно защищенным и беззащитным одновременно, и Бог ближе к тебе, чем когда бы то ни было, даже ближе, чем в церкви; а потом, даже вернувшись на берег, уже никогда не можешь отделаться от этого чувства, и ловишь морской запах в каждом дуновении западного ветра. И здесь ветер очень часто бывает соленым, хотя море и далеко...

- Марта... ты так рассказываешь об этом...

- С чужих слов, исключительно, - лицо Марты вновь стало доброжелательным и замкнутым, - мне такого никогда не придумать... И, тем более, не увидеть, - твердо заключила она, поднимая одно из ведер с яблоками, - Мари, вы не поможете мне?

Марта шла через сад и полной грудью вдыхала прохладный ночной воздух. На деревянной перекладине сидела большая лягушка; Марта вспомнила о покойной английской королеве и тихо рассмеялась.

Яблоки стучали по крыше, словно просясь в дом. Кружка молока, три страницы из Библии, крахмальная белая сорочка - Марта блаженно вытянулась под пестрым одеялом, и уснула крепко и без сновидений - на три часа, пока не проснулась от непонятного громкого треска.

Марта выскочила за порог и огляделась. Горел сарай, где она делала вино, летняя кухня и сад. До дома пламя ещё не добралось. Марта посмотрела на горящие, как свечи, старые яблони, заметила темные силуэты людей со штыками, маячащие на фоне пламени, стиснула кулаки и вернулась в дом.

За окнами полыхало, но внутри было прохладно, темно и тихо, как и полчаса назад.

Она металась по дому, выгребая банкноты и семейную Библию из ящика комода, набитый монетами чулок из-под матраса, там же - шкатулка с украшениями; теперь - узелок со сменой белья; кусок сыра и лепешка в чистую тряпицу... со стены - дагерротип - они с Корнелиусом, три года назад, в Ледисмите, гладко причесанные, с напряженными лицами. Ей представлялись яблоки в пылающем сарае - как они спекаются, будто внутри огромного пирога, источая вкусный рождественский дух, а прозрачный сок шипит и пенится на углях. Со стороны крааля слышалось надрывное, полное боли мычание, обезумевшие собаки захлебывались лаем. Марта рванулась туда, но остановилась на полдороги: все равно ведь не успеет, а главное сейчас - добраться до мужа. Полезла в подпол за винтовкой, передумала, завернулась в огромную черную шаль, еще от бабки доставшуюся, остановившись в дверях, перекрестила дом, глубоко вздохнула - и помчалась прочь, как снятая с гнезда перепёлка: мелкими перебежками, через кусты, по траве, мокрой от вечерней росы, то и дело останавливаясь и переводя дух.

" Господи", - шептала она в отчаянии, - "Господи, что же не так? Мы же всё всегда правильно делали, и я, и Корнелиус, а год назад я покаялась во всём, это наваждение было, Господи, да если Ты и не простил меня, то его-то за что, куда он вернется, если дома не будет, как мы все это отстраивать станем, а если ребёнок?..только бы проскочить сейчас, а там всё образуется... неужели мы станем голодранцами, как Стоффельсы, неужели ты отвернулся от нас, Господи..."

...Речь была английская, непонятная, но голос - знакомый, напоминающий о плеске холодной воды под окнами каждое утро - ровно за три минуты до того, как постоялец присоединялся к семейному завтраку; о внимательных глазах, сопровождавших каждое движение ее пальцев, чистила ли она рыбу, столовое серебро или оловянную посуду; об ароматном трубочном дыме и шелесте газеты - каждый день после обеда - Корнелиус в одном кресле, постоялец - во втором, а она - на стуле с прямой спинкой, и на коленях - корзинка с рукоделием; о цветущих яблонях в саду, о яблочном прессе в сарае, о море, великом море, нашептывавшем свободу...

Колючий кустарник царапал ноги, бахрома шали путалась в ветвях, мокрые пряди волос прилипали к разгоряченному лицу, но страх, еще минуту назад столь сильный, покинул ее. Знакомый голос вселял уверенность, что все обойдется, что она беспрепятственно пройдет, стоит ей окликнуть его по имени.

"Не трогайте эту женщину!" - прикажет он. Или, нет, она не будет его окликать, это даже как-то неприлично; нет, проходя мимо, она посмотрит на него через плечо, как посмотрела бы, наверное, Мари, - серьезно и с благодарностью...

- Стой, кто идет! Трое уланов, казалось, выросли перед ней из-под земли. Она стояла под наставленными на нее копьями, в отсветах своего горящего дома: маленькая, дрожащая, со вздернутым подбородком, лицо в пятнах сажи и потеках слез, за шалью волочится, как хвост, длинный колючий стебель.

- Вы не сможете не пропустить безоружную женщину! - Марта изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал внушительно.

- А для чего же еще, по-вашему, мы здесь?

Марта еще напряженнее развернула плечи и двинулась вперед, соображая на ходу, что бы такое им ответить - ехидно и вежливо одновременно, как Мари.

- Куда?! - прорычал один из конных, и опустил пику - сверху вниз и чуть-чуть вперед - как раз между сведенных до судороги лопаток.

Вот и всё. Марта стала заваливаться вперёд, но попыталась удержать равновесие и упала навзничь. Она лежала на спине, беззвучно шевелила губами и силилась сфокусировать взгляд, чтобы рассмотреть глядевшего на нее сверху вниз человека с копьём.

"Подонки!" - наконец процедила она беспомощно и плюнула в склонившееся над ней расплывающееся лицо; плевок не долетел до цели, шлепнувшись розовым пятном на глянцевитую поверхность сапога.

Небо светлело, начавшийся мелкий дождик заливал побелевшее лицо и открытые глаза женщины, лежавшей на земле. То, что было раньше стенами Мартиного дома, разбухало от воды; мокрый уголь пачкал бы пальцы, приди кому-нибудь в голову копаться в развалинах. Уланский разъезд скакал через мокрое овсяное поле; Корнелиус пробирался к дому, мрачнея от предчувствий; его молодой племянник поднимался по трапу корабля, идущего в Америку; а старик Ван Страатен смотрел на юного ван дер Бильдта из толпы, и, кажется, улыбался, слизывая с тонких губ соленый морской ветер.