Вальрасиан
Рецезия на повесть Мари Жють "К последнему морю"Произведения "по мотивам" были есть и, наверное, будут всегда. Почти любой более-менее популярный писатель порождает массу продолжателей и подражателей. Существуют многочисленные "Новые приключения Шерлока Холмса", "Новые путешествия Гулливера", в ассортименте водятся произведения по мотивам Грибоедова и Шекспира... Но слабым местом почти всех произведений по мотивам реалистической литературы является их бьющая в глаза вторичность. Они или представляют собой простое использование образов и сюжета исходного текста для каких-нибудь своих целей (от зарабатывания денег и славы до опосредованной дискуссии с автором) или литературную игру. Появление фантастики и фэнтези позволило вывести творчество "по мотивам на новый уровень. У авторов появилась возможность творить на основе чужих литературных произведений, не проходя кованными сапогами по чужому творчеству. Любой фантастический/фэнтезийный мир достаточно обширен для того, чтобы в нем без труда поместились два, три и более авторов, не стесняя друг друга. Вспомним хотя бы многочисленные многоавторские фэнтезийные проекты - TSR-овские миры, наши отечественные "Миры Асты", "Владигор" и т.д. Резонное возражение о мягко говоря невысоком литературном уровне оных проектов гневно отметаем - ибо проблема эта не имеет никакого отношения к теме беседы. Мало профессоров Толкиенов, катастрофически мало, а уж найти двух литераторов такого масштаба, интересы которых движутся в одном направлении, дабы запихнуть их в один проект - задача почти невыполнимая. Но проблема-то эта чисто техническая, а отнюдь не метафизическая... Возвращаемся к нашим баранам. Очевидно, что в литературе реалистической подобный прием не прокатит. Приключения испанца в Мексике времен капитана Флинта вряд ли могут быть названы произведением по мотивам "Острова сокровищ". Зато приключения нуменорца в Хараде незадолго до Акаллабет - таки произведение по мотивам Профессора. Итак, все прекрасно, литераторы нашли новое применение для своих сил (лучше бы отдельные личности из оных не находили... Ибо уважением к исходному тексту обладают не все. Что впрочем, отнюдь не прерогатива фантастики, реалисты зачастую уважают реальность описываемого ими мира планеты Земля куда как меньше, чем Вася Пупкин реалии мира Арда...). И тут возникает одно серьезное "но"... Число ярких, красивых, живых миров - миров в которых хотелось бы если не жить, то уж по меньшей мере побывать, не так уж и много и, пожалуй, наиболее удачными из них являются Арда Толкиена и мир Полудня Стругацких. Именно они дали основание для наиболее серьезных движений поклонников, именно эти миры породили самую обширную и разнообразную литературу и публицистику . Скорее всего, любой читатель этой рецензии знаком не с одним произведением по мотивам творчества Толкиена или Стругацких. Даже для изданных на бумаге произведений "по мотивам" не хватит пальцев на руках и ногах. По крайней мере, у одного человека. Встреча этих миров должна была произойти, тем паче, что сведение вместе нескольких миров - один из излюбленных приемов модного теперь постмодерна. Но как ни странно, подобных произведений оказывается поразительно мало - с полдюжины стебов, склеивающих образы Стругацких и Толкиена чисто формально, пара эклектичных произведений многомирников, "Второе Средиземье" Алова и рецензируемое здесь "К последнему морю". Странно... ИМХО, сравнительная редкость произведений, смешивающих образы и сюжеты Стругацких и Толкиена, связана с тем, что они написаны в "разных тональностях". В некоторой степени Стругацкие - это апокриф от других авторов советской фантастики. "Сказка о дружбе и недружбе" - явный ответ на Крапивина, ранние произведения о Мире Полудня - ответ на традиционную космическую фантастику ефремовской школы с их коварными инопланетными диктаторами и людьми из светлого коммунистического будущего Земли и (немного) на столь же традиционную советскую социальную фантастику (вспомним историю с приисками из "Стажеров"), "Понедельник..." и "Сказка о Тройке" - своеобразная реакция на советскую "производственную фантастику". Если внимательно прочитать историю путешествия Александра Привалова в описываемое будущее, можно найти корни практически всех книг Стругацких. Как Ниэннах пародирует Толкиена в своей легенде о Семизвездьи (первая редакция ЧКА), так и Стругацкие пародируют в этом фрагменте и ефремовский мир светлого коммунистического будущего, и производственный роман с его "полупрозрачными изобретателями", и романтичное крапивинское направление советской фантастики с его мальчишками-зайцами с томиками Шекспира в трюмах звездолетов. В чем-то Стругацкие оказываются ближе к творчеству Ниэннах, нежели Толкиена. Как после этической определенности "Сильмариллиона" в "Черной книге Арды" декларируется этический релятивизм, основанный (nota bene!) на принципе неполноты информации у ключевых персонажей, так и Стругацкие декларируют в своих романах, что "в действительности все не так просто, как на самом деле". Сравните хотя бы историю Мак Сима на Саракше (и его превращение из гвардейца Неизвестных Отцов в повстанца) и историю Хэлкара (и его превращение из Меча Единого в Первого Назгула). Схожая внутренняя логика сюжета лежит и в основе "Жука в муравейнике", но вопрос остается без ответа, мы так и не узнаем, был ли прав Рудольф Сикорски... Мир Стругацких многополюсен и нелинеен, в отличии от ефремовского или толкиеновского мира, в которых заданы очевидные нравственные ориентиры, в той или иной мере увязанные на формальные критерии. Кстати, именно это делает как Ефремова, так и Толкиена уязвимыми для пародирования идеологического. Между "Звирьмариллионом" Свиридова и "Прощанием славянки с мечтой" Рыбакова по сути нет особой разницы, и тот и другой основан на принижении вполне определенного идейного пафоса произведений при сохранении основных фактов и мелких изменениях антуража. Зато пародии на Стругацких почти всегда теряют идейный стержень, рассыпаясь на ворох аллюзий и скрытых или явных цитат. Кстати, тоже самое, по большому счету, происходит и с пародиями на Ниэннах, не столь уж многочисленные удачные стебные тексты ("История Саура Питерского" Ассиди и Мисти или "Вспомнить здесь, вспомнить там" Алатиэль и Кантарэлль) являют собой не пародии, а юмористические рассказы, основанные на мире ЧКА или быте ниэнистского фэндома. Это несоответствие центрального принципа и делает крайне затруднительным объединение образов Толкиена и Стругацких в одном произведении. Очень сложно сохранить и эзопов скепсис Стругацких и позитивные определения Толкиена, значительно легче было бы сочетать образы Толкиена и Крапивина или Стругацких и Ниэннах. (Кстати... Нечто подобное и происходит в фэндоме. Конечно, Стругацкие относятся к числу любимых авторов российской интеллигенции и найти человека, не знакомого с ним сложно, но все же некая зыбкая закономерность намечается. Поклонники ЧКА порой недолюбливают Крапивина, зато среди тех, кто предпочитает книги Толкиена "Черной книге" любители и ценители Крапивина встречаются не в пример чаще. Это отражается даже в литературном творчестве: и в "Крапивинских мальчиках" Ниэннах, и в посткрапивинских песнях и стихах светлых толкиенистов... И еще раз кстати - лично знаю ниэнниста, глючащего по Арканару.) Именно этим и объясняется тот факт, что в большинстве произведений, объединяющих образы Толкиена и Стругацких, и от первого и от вторых остаются разве что имена, а фабула произведений сводится к вариациям на тему "Приходит Максим Камеррер в Изенгард" и "Когда Гэндальф миновал могилу Мелькора, седьмую и последнюю на этой дороге...". Единственным исключением является постмодернистское и изрядно киберпансковское "Второе Средиземье" Н. Алова, в котором Средиземье изначально появляется лишь в виде модели построенной внутри Мира Полудня и категорически не соответствующей фактам Толкиена (Рохан существующий одновременно с Нуменором, etc., etc.). Мари Жють удалось избежать этой ловушки. В "К последнему морю", как это ни странно, сохранились и образы Стругацких и образы Толкиена, причем сохранился и дух этих авторов. В общем-то в сплаве образов, предлагаемом Мари Жють явно доминирует Толкиен. Хотя на одного-единственного Леголаса (и еще трех персонажей, появляющихся эпизодически) приходится весь НИИЧАВО, с вполне живыми, "стругацкими" Приваловым, Корнеевым, Хунтой, Кивриным, Выбегаллой и т.д., хотя на полтора элемента эльфийского антуража приходится зримый вещный мир СССР 60х годов, именно Толкиен задает тон в "К последнему морю". Самым простым, очевидным, внешним проявлением этого является всеобщее восхищение Леголасом, умудрившимся обаять даже старую каргу Наину свет Киевну, не говоря уж о всем остальном НИИЧАВО до магистров включительно. На протяжении повести Леголас лишь единожды вынужден подчиниться внутреннему регламенту института - придя на диспансеризацию (да и то, он делает это не следуя внутренним правилам Института, а дабы не причинить неприятностей медичке и с запозданием на 7 лет), во всех остальных эпизодах именно он направляет процесс, порождая целый ворох тем и образов, меняя направления работы отделов и секторов. Еще более зримым становится это в краткой сцене явления Галадриэли, когда Хунта и Киврин - своеобразные эталоны, меры всех вещей в мире "Понедельника..." (вспомним их роль в "Сказке о тройке") преклоняются перед этой гостьей. Но важнее другое. В мире "Понедельника..." нет ни большого добра, ни великого зла, это - мир обычных людей, с их мелким, "коммунальным злом" - мелочными страстишками, ленью, глупостью и жадностью, с их конечным благом, обретаемым в Творчестве и Познании. Мари Жють придает этому миру четко определенные ценностные координаты, одновременно принижая приоритеты, существовавшие в мире "Понедельника...". Если прежние ошибки Выбегалло были совершены от сочетания потрясающего невежества с желанием сделать что-то хорошее (дабы извлечь из этого чего-то выгоды для себя, естественно), то теперь Выбегалло предстает перед нами, как зло, вооруженное Знанием, он приобретает немыслимый для Выбегаллы Стругацких мотив - месть. Это, конечно, только косвенный признак, корреляция, выражающая иные, более сложные связи, - но в рамках повести Леголас становится своеобразным эталоном, мерой ценностей, причем становится таковым значительно в большей степени, нежели играли эту роль Хунта и Киврин в оригинальном мире "Понедельника...". Несогласие с ним, автоматически ведет к падению либо служит признаком уже свершившегося падения (как в случае с Ауле-Одином), Леголас - воплощение estel, эталон, оценка... Однако, Мари Жють не уничтожает мир "Понедельника", она своим экспериментом поднимает его на более высокий уровень этической определенности, но сохраняет его основные черты. Нечто подобное осуществляют и сами Стругацкие в "Сказке о тройке". Выбегалло-эксперт Тройки страшнее и опаснее Выбегаллы-кадавроведа, Киврин и Хунта в "Сказке о Тройке" становятся грозными выразителями справедливости. Но Мари Жють доводит этот процесс до логического завершения, до толкиеновской определенности. На этом уровне комедия "Понедельника..." и сатира "Сказки..." Стругацких становятся драмой, и добро и зло становятся более явными и очевидными. Бездумность Выбегалло, бывшая в "Понедельнике..." смешной в "К последнему морю" становится действительно страшной. Не случайно из повести Мари Жють исчезла практически вся безобидно-веселая нечисть и нежить - будь то Кащей, Х.М. Вий или вивариумные вурдалаки. Подобным существам нет места в этически определенной системе ценностей, они не могут стать друзьями, но если они станут врагами - это будет нарушать цельность системы, созданной Стругацкими. Сохранению духа Стругацких помимо этого способствует также успешное сохранение автором стиля Стругацких - веселого, добродушного, чуть иронично-ехидного. Благодаря этому читатель может сам достраивать хорошо знакомые образы - ему дается достаточное количество якорьков-привязок, чтобы не отдалиться от образов и идей Стругацких слишком далеко. Сохранение автором стилистики Стругацких настолько удачно, что при поверхностном прочтении создастся впечатление прямо противоположное вышеизложенному - что это Стругацкие всецело поглотили Толкиена, о Леголасе или Галадриэль автор рассказывает почти с теми же интонациями, что и о Корнееве или Стеллочке (а почему, собственно, должно быть иначе. "Внутренний рассказчик" в обоих случаях один - Саша Привалов). Недостатки повести являются прямым продолжением ее достоинств. В тех случаях, когда идеи Стругацких и Толкиена вступают в конфликт, автор вынужден выбирать между ними - и всегда отдает предпочтение Толкиену. В итоге, в повести возникают логические прорехи - не прорехи во внутренней логике, но прорехи в соответствии ее образов образам Стругацких. Эстетика мира Толкиена подразумевает противостояние, пусть неявное, пусть остающееся за кадром - но наличие Мордора, Ангмара, Ангбанда, Утумно. У Стругацких нет образов, способных встать на место этих твердынь Тьмы - и создавая свою повесть Мари Жють вынуждена лепить их из наиболее подходящего материала, делая из обыкновенного жадного и циничного дурака Выбегалло - дурака злобного и бессмысленно мстительного, действительно являющегося "элементом Моргота". Но это, пожалуй, единственное серьезное расхождение Мари Жють с миром Стругацких. Все остальное - "отклонения в пределах допустимого".
Подведем итоги. Повесть Мари Жють удалась. Удалась в той мере, в какой образы и идеи Стругацких совместимы с образами и идеями Толкиена. Что и требовалось доказать. ;) |
return_links();
//echo 15;
?>
build_links();
?>