Анна Живило Радуйтесь Радуйтесь, радуйтесь: ваша взяла! Пеной вскипев, молоко убежало. Не донесла до весны, разлила. Не удержала. Не удержала! Пусто в кастрюле. Железное дно. Только остатки засохшие пены. Кроме него, остальным все равно. Выкипит и у него постепенно. Ну а зачем же, скажите, тогда Было беречь, разрываясь на части? Стоило, значит, любить и страдать: Нам перепало пол-ложечки счастья. За забором Он за день устал, обивая пороги. На чьих-то угрюмых часах полшестого. Вокруг равнодушные смотрят под ноги. Сбежать бы куда-нибудь, честное слово, От зданий, асфальта, зарплат и правительств, от глупых участий в троллейбусном споре... Он просит водителя: "Остановите напротив дырки в заборе!" А там, за забором, цикады и трели, трава по колено, никем не примята, закат разливает свои акварели и речка гудит, мошкарою объята. Он ляжет раскинувшись, вытянув руки, зажмурит глаза и почувствует время: оно шевелит его галстук и брюки, оно неподвижно. А ветка сирени свои лепестки на усталые веки, откуда-то взявшись, роняет. Навеки хотел бы остаться за этим забором, пустил бы кого, да боится, растопчут. Замусорят речку насмешливым сором и с неба закат раздерут по кусочку. Но в воздухе истина стынет простая, что если один, никому не пригодный, то самое дивное облако станет похожим на скомканный снег прошлогодний. А может поймут? Может выйти наружу? Но мысль под коленки его подкосила: "А если такой я им вовсе не нужен?!" Упал на траву и заплакал в бессилье. Детство В стране незнакомой есть город цветной - Там каждая крыша разного цвета. Он весь, словно сказочный лес озорной, Пронизанный радостным солнечным светом. Он спит на рассвете, туманом объят, И утро качается в стрелках на башне. Кленовые ветки в окошки стучат, Тихонько шепча: "Просыпайтесь пораньше! Встречайте искристый, растрепанный день, Бросайтесь навстречу из сонной постели!.." А грустное Детство запряталось в тень От старой, изрезанной ножиком ели. Ему расставания так надоели… Фиалки Чай горячий из пиалки, за окном февраль сереет и не греет батарея... Подарите мне фиалки! Фиолетовым на сером, стебельком лилово-голым - этот мартовский осколок беззаветной зимней веры в то, что светлый луч пробъется и сбежать найдутся силы... Я сама бы их купила, но весна не продается. * * * Душа размокла у меня, Впитав ведро орлятских песен, Горела в отблесках костра, Сжималась от объятий тесных; Ей соль морская раны жгла, Из них закат сочился красный, И протыкала их игла Значка орлятского. Напрасно Ее обратно я везу: Она покоя не отыщет И разболелась, словно зуб... Но стала чище, чище, чище. * * * Мой пенопластовый корабль Застрял и вертится на месте, И размокают паруса Из разлинованных листков. Но вечером спадет жара, Ему зашепчет ветер песни, И звезды станут отражать Лучи далеких маяков. И лужа, укачав луну, Вдруг перестанет пахнуть тиной, И тени взмоют в вышину, Как будто выбросив балласт. А он, почувствовав волну, Себя представит баркентиной. Ведь был мальчишка. Он воткнул Три зубочистки в пенопласт. * * * В моей душе нейлоновые струны. Я знаю, что железные прочнее, Зато мои не режут больно пальцы, Но если дернуть ногтем их небрежно, Они кричат пронзительно от боли. А если кто-то в сердце кинет камень, То содрогнутся в страшном резонансе Мои нейлоновые струны. А ты сыграл на них про дождь в лесу осеннем, Про мокрые еловые иголки, Про мягкий стук дождинок о деревья. Там кто-то под сырым и грустным дубом Пытается разжечь костер из мокрых дров. Ему не холодно, он просто понимает, Что без костра никак не обойтись. А он не разжигается и только Слепит глаза противным едким дымом. Ты так играл, что плакали мы оба И верили в костер, и в дуб, и в осень… Я вспоминаю эту песню по ночам, Но к ней никак не подобрать аккорды. А ты ведь знал, что кто бы ни пытался, Не сможет так играть. И мне неважно, Что у тебя совсем нет музыкального слуха. * * * I would like to write our shining names On the widest ever wall; I would make the letters sparkle bright As a roaring waterfall. And the Venuse people would see us In the dark of icy Space As a distant set of new-born stars And in wonder they would praise. They would guess that all the stellar grace Was an alien alphabet And the constellations spelled the names Of true lovers that had met. * * * Я думала, получится сбежать, И через лес помчалась напролом, А там летали совы и, кружа, Мне по щеке царапали крылом, А там перемешались тень и свет, И слезы, и засохшая листва. Во рту моем толкалось слово "нет", Но сердце, сбившись, путало слова. Гнилые ветки черный лес сгущал, И в страхе показалось мне на миг - Не выбраться теперь! Ты закричал И, вздрогнув, побежала я на крик. Меня к опушке вывела тропа, И вдруг - березы, ветер по траве. Я оглянулась - страшный лес пропал, А ты все ждал, не зная мой ответ. И снова воздух будет в легких петь, И снова я могу тебя обнять. Ну как мне мог твой свет осточертеть? Ведь нет другого света для меня. * * * Оттаял мой замерзший Кай Вместе с ледовою мозаикой, И стали звонче ручейка Артезианские глаза его. А Герде легче во сто крат: Поцеловала - и пожалуйста, А тут - горячий шоколад, Костер и плед... Но я не жалуюсь! Я буду ближе, чем сестра, Я стану - не смешно! - невестою, Чтоб начинался день с утра, Чтоб не забыть, как это весело, Как радостно в который раз Сказать "люблю" - на всякий случай. Теперь спокойна я: у нас Замерзнуть вместе не получится. Про тот город С благодарностью О.Генри за его рассказы, которые спасали меня столько раз Ты шагами меряешь улицы И влюбляешься в каждый дом. Я читаю рассказы про жуликов С неожиданно-ярким концом. Я их экономлю, как бороду - По волоску на трюк. Я ревную тебя к городу, Хоть об этом не говорю. Я ревную тебя к статуям, Тротуарам и проводам. Разнести б их кометой хвостатою - За секунду - ко всем чертям. Только жалко мне свет из окон, Ну а впрочем, гори огнем: Я люблю тебя больше, чем Блока И аптеку, и ночь с фонарем. Здесь земля засыхает без влаги, Двухминутный дождь - разговор. Без тебя мне играет Вагнер, И все больше свадебный хор. Поскорей приезжай обратно, Я тогда, пожалуй, прощу Этот город, красивый и странный, И тебя никуда не пущу. Он отравит не хуже, чем женщина, Из болота нальет вина... Я люблю этот город не меньше. Ты об этом прекрасно знал. * * * Мысли-жучки завелись в муке. Роются в тихой тоске, как в песке, В мусорной куче из янтаря, Что выброшен берегом сентября. Ты за хрустальной серой стеной. За горизонтом. Не со мной. Ты отдаляешься - стоит шагнуть, Плечи немеют руки тянуть. Ты от горячего света устал. Чайки отчаянно бьются в хрусталь. Молча сползают они по стене И остаются лежать на волне: Море застыло на полпути. Флюгер не скажет, куда мне идти. Здесь оставаться - не стерпят глаза. В окаменевшем топиться нельзя. Только идти. Но в прозрачный сезон Виден повсюду твой горизонт. Носки - Мой носит в клеточку. - А мой Лишь однотонные, представьте! Они несут носки домой, Как статуэтки на подставке За номинацию "мой бог" - Такой языческий, домашний. А я смотрю на потолок, Иконы все попрятав в ящик. Так, видя мачты корабля, Завидуют автомобили. Покой держался на соплях, Но вот носки его добили. Осязание Организм человека устроен странно: Осязание - самое важное чувство. Помнят пальцы твои содержанье кармана И когда в нём ключи, и когда в нём пусто. Так я помню тебя. Моему подбородку Без плеча твоего - как Пизанской башне. Вряд ли я упаду по последней сводке, Но на ровном месте споткнуться страшно. У мозгов наших связь нарушена с телом: Никакие сигналы не поступают. Руки сами решают, что им делать, Пораженье своё победой считая. Но в конце концов успокоятся клетки И любая дыра обретёт подоконник. В тупике не сломаешь кирпичной кладки - Поверни назад и шагай спокойно. Остановить карусель Появилась тупая досада На тебя, на весь мир, на саму. Инвалид, тебе счастья не надо. Я тебя никогда не пойму. Ты остался таким же снаружи: От тебя и тепло, и трясет. А потом мне становится хуже, Карусель замедляет свой ход, Кони морды уткнули в копыта, На холодном асфальте дрожа. Карусель на сегодня закрыта, И заснули ее сторожа. Мои слезы я сделаю соком Виноградным, а после вином. Опьянею на башне высокой, Вниз шагну - зацеплюсь все равно За мельчайшие камни и корни, За жемчужные ниточки бус. Я карабкаться буду покорно, Я чего-нибудь все же дождусь. Я хочу навсегда Я хочу применить сравнительный метод не в пользу тебя. Я хочу разменять большое на мелочь и, не любя Ничего конкретно, все понемножку любить. Звезды, горы и небо не смогут предать и забыть - Даже им не могу я доверить свой завтрашний яд: Звезды, падая, горы в простые холмы превратят. Я ж хочу навсегда. Я погибну за вечность в борьбе. Я тебя не виню. Я завидую тихо тебе. Ещё про навсегда На воздушном шаре послание к Валар* У кого-то не влезет: желаний валом. У меня - одно, но его не исполнить. Если б верить… О вере боюсь и вспомнить. В навсегда я верила. Это слово Становилось религией сердца слепого. У незрячего было столько оттенков, А прозрело - и видит серые стенки. Но на них надеждой красный фломастер Корабли рисует и тонкие мачты. Это тот, для стекла, несмываемый. Вечный? Он со мной не сотрется. Он щит мой. И меч мой. Комментарий Эовин Самое большое достоинство стихов Анны Живило - они добрые. Светлые, прозрачные, весенние... Как некоторые рассказы О.Генри про "бедных богатых" с их неожиданными финалами, в которых даже сквозь самое плохое светит лучик надежды. Не зря, наверно, Аня посвятила О.Генри одно из своих стихотворений... Надежда - по-моему, главное для её творчества. Большинство текстов так и заканчивается этой нотой: "Только идти. Но в прозрачный сезон\\Виден повсюду свой горизонт"; "Теперь спокойна я: у нас\\ Замерзнуть вместе не получится"... Вместе. Это второй лейтмотив стихов Анны Живило. Для того, чтоб её героине было хорошо - кто-то близкий должен быть рядом. Друзья ли из "Орленка", любимый или просто хороший герой хорошей книги... Или - природа, красивый пейзаж за дыркой в заборе. Моё - хорошо только тогда, когда оно наше. С кем-то - и в дремучем лесу не страшно. И даже пенопластовый корабль чувствует себя баркентиной, потому что рядом был сделавший его мальчишка. Кстати о кораблях - одна из лучших находок этих стихов. Сразу видно, что это - любимый образ, который автор может каждый раз показать по-новому... В навсегда я верила. Это слово Становилось религией сердца слепого. У незрячего было столько оттенков, А прозрело - и видит серые стенки. Но на них надеждой красный фломастер Корабли рисует и тонкие мачты. Это тот, для стекла, несмываемый. Вечный? Он со мной не сотрется. Он щит мой. И меч мой. Не сотрется. Потому что верящим в навсегда, надеющимся на тонкие мачты кораблей и верную руку друга - не замерзнуть и не заблудиться, не пропасть в одиночестве. Такие сами могут спасти от одиночества и безнадеги кого угодно. И душа у кого-то ещё станет - чище, чище, чище... Спасибо, Аня. з.ы. А форму не буду кадаврить. Нечего потому что. По крайней мере, в этой подборке... ;-)