Джельтис Ангмарские сказки По широкой дороге от родного порога, да родного ли? Что мнилось - забылось, что было - уплыло. Нахлестало дождем воды по колеям, мутной желтой воды. Едет тележка - не видать бережка. Осока высокая да камыш пушистый качаются вдоль дороги, клонятся к желтым лужам, цепляют за оси. Будто не по тракту едет возок, по болоту. А болото и есть. Плещется водица по самые ступицы, глина хлюпает, лужевички на свет выскакивают, мокрые да смешливые. Брызгаются лужевички, потешаются, вредничают. Поди, поймай какого! Лужевичок прыгнет под ноги, прыснет да растает, лужей станет. Сыро, сыро, невесело. - Дедушка Алалей, - позвал молодой парнишка, правивший лошадью. Был он рус, синеглаз и взъерошен, рожицу имел добрую и простодушную. - Дед, а дед! - Ау? - А где русалки зимуют? - Чего? - Где, говорю, русалки зимуют? - А времени-то сейчас сколько? - Да уж вечер скоро. - А далеко ли Княжий Двор? - Да не близко. - Вот будешь деда будить не ко времени - покажу тебе, дураку, где русалки зимуют. Засмеялся паренек. В возке зашевелилось, из-под вытертой до дыр медвежьей шкуры выбрался этакий дедушка-леший, седенький, лохматый, веселый. Ни в одном хитрющем голубом глазу его дремоты не замечалось. - Чего это ты, милый, русалок вспомнил? - Да мы с парнями прошлым летом тут русалок стерегли. Вон в том овражке сидели, ровно пни замшелые, с полудня до вечерней зари, и с вечерней зари до седьмой звезды, как Радка сказывал. - И что, устерегли хоть одну? - посмеиваясь, спросил дедок. - Ага! - гордо ответил парень. - Красавица! - И что она вам сказала? - А ничего, - сказал парень и опечалился. - Рожи расцарапала да в лес порхнула, только ее и видели. - Ох, дурни! - выговорил дедок, да так захохотал, что уж точно распугал всех русалок на три версты кругом. - Побереглись бы за русалками следить, - продолжал он, нахохотавшись вдоволь. - А то ведь закружат, заворожат, защекочут, - дурачком век доживать будешь. - Да ну, - обиделся парень. - Что мы, понятия не имеем? Не без оберега, поди, были. Огонь-камушек у Ируты-волхвицы выменяли на возок сон-травы. - А где ж вы целый воз сон-травы накосили? - изумился дед. Парень самодовольно ухмыльнулся. - Это, дед, места знать надо... Уж мы постарались, - добавил он. - Очень нам хотелось русалку поймать. Нежданно ухнуло колесо в ямину, тряхнуло возок, - хлопнул дед себя по лбу. - Ну-ка постой! Это какая же Ирута-волхвица вам огонь-камушек дала? - Да ты не слыхал, что ли? Ирутка-ведунья зимой по дворам ходит, лечит кого, пользует. Трав целебных просит с лета насушить. Ну и гадает да ворожит по мелочи: на урожай, на богатство, на парочку... - парень смутился, закраснел: видно, и ему Ирута на парочку ворожила. - А какова она собой? - с подозрением спросил дед. - Да не больно хороша, - махнул рукой парень. - Маленькая, худая, ровно мизинчик. Чернявая. - Ну, Верня... - охнул дед, глаза вытаращив. - Ничего себе, Ирутка-ведунья... Не к добру это, ох не к добру! - А что такого-то? - перепугавшись, залепетал Верня. - Чернявая, говоришь? - переспросил дед замогильным голосом. - Маленькая? А кошки при ней не было? - Как не быть кошке-то, при волхвице? - А шерсть у кошки какая? - допытывался Алалей. - Не белая ли? - Да ну тебя вовсе! - обиделся парень. - Черная кошка, обыкновенная. А что такого-то? - Бережет тебя, Верня, не иначе сама Велерада, - не в шутку сказал тот. - Я и вправду струхнул. - А что творится-то, дед? - Будто не знаешь? - хмыкнул Алалей и снова хитро прищурился. - Небось русалкам-то не по нраву пришлось, что вы их по овражкам стережете. С них станется! Пойдет злая мавка по селам ходить, честной ворожеей прикидываться, да и перетравит народ. - Как же это! - испугался Верня. - А вот так. Вы глядите, глядите, - посоветовал Алалей. - Домой воротишься, упреди всех. Мавка черных кошек не терпит, гладит, а кривится. Сбитню мавка не пьет, в отраву ей сбитень. Помолчал дед, подумал еще. - Кромешный народ русалки... - сказал задумчиво. - Эх, Верня, что до русалок - так это вас матушка-Велерада оборонила, а не огонь-камушек. Камушек русалкам, и точно, не по нраву, да только что им камушки? Они на вас, дураков, глядели, это вы им не по нраву пришлись. А полюбись ты, Верня, русалке - пропал бы на веки вечные. Опустил голову Верня. Вид у него был грустный и несчастный. Не столько пугала его доля дурачка - русалкиного мужа, сколько обижало, что не польстилась на него чародейная прелесть. Молчал-молчал Верня, а потом вздохнул тяжко да махнул рукой. - Не горюй, - ласково проговорил дед Алалей. - Что русалка? Русалка - нечисть, добрые-то люди на русалок плюют. - Красавица... - горестно протянул Верня. - Что красавица? Дурман лесной да болотный дух - вся ее краса. Обрученье под сосной, пир - лягушки на пруду, крыша - небеса. С русалкой жить измаешься, не опечалишься с ней, не обрадуешься, земных радостей не отведаешь, так и будешь супротив нее сидеть, рот разинув, яко дурак на торжище. Помрешь - не завоет русалка, слезы не пустит, упорхнет себе в лес обратно. Верня послушал, подумал, а потом наклонился к Алалею. - Дед, а дед, - прошептал ему на ухо. - А расскажи-ка про Верню-царевича. - Ишь ты! Верня-царевич ему вспомнился, - засмеялся Алалей. - Он, поди, не чета тебе был. - Ну дед! - Погодь, - строго сказал дед. - Вот буду на постоялом дворе сказки баять - расскажу. А сейчас не стану. Поплыло солнышко с небоската вниз, пало за леса. Озарили последние лучи его незримый отсюда, но страшный оттого не меньше Подляный Край. Негреющие то были лучи, ярко-алые, темно-красные. Изо дня в день проливались они на кромешную сторону, оттого кровь в насельцах становилась холодная и недобрая, до иной крови жадная... Подумал об этом Верня и поежился. Сам он подлян один только раз видал, и то издалека: когда ездил с батькой на торжище в Град. Верня испугался тогда заранее и даже толком не рассмотрел Лютых Людей. А не плохо бы разглядеть: говорят, нынче подляне поутихли, замирились. О подлянах много сказок ходит. Верня собрался было посоветоваться с дедом, но тот уже снова прикорнул в возке. Топал-топал крутобокий Вернин конек по дороге, копытцами-колокольцами лужи расплескивал. К корчме придорожной подъехал возок еще засветло. Женка корчмаря, баба справная и разумная, за огородами сено сгребала. Алалей окликнул ее, она шитым рукавом взмахнула, поманила их к воротам. Княжьим Двором звалась корчма, сказывали, что гостил здесь сам Всеслав-князь в бытность свою волхвом-побродягой. Сидели в корчме люди славные, статные, добрые, на мошну и язык щедрые. Так, по крайности, помстилось Верне, который на постой ни разу не становился, - ночевал с батькой в возке. Только дед стар, куда ему здешние холодные ночи в возке коротать. Опять же, при людях посидеть, язык небылицами почесать, - кормление баюну. Корчмарь Поскеня деда знал, ни о чем не спросил, только головой покачал, усмехаясь. И то: от деда Алалея всякого глума жди. Алалей не торопился сказки сказывать: угнездился себе в уголке, горячего питья попросил, жаловаться начал на боли, на недужь старческую. Врал дед. Поверили ему в селе, жалеть стали, ходить за ним - то-то доволен был! Послали Верню на возке в Град баюна свезти. Ан как село за лесом скрылось - на всякое дело дед спорый оказался, не хуже молодого. И в лесок забегал, травки-ягодки собирал, и из ухабов тягать тележку помогал Верне, - не ломило у деда поясницу, не трещали старые кости. Будто удовольствие какое - немощным да дряхлым прикидываться! Опустилась темень за окнами, лег туман, - захлопнул ставни Поскеня, затеплил толстые свечи. Подсвечников у него не водилось, и ставил он свечки в старые, побитые блюдца, по блюдцу на стол. Плясал огонек перед дедом Алалеем, а тот, хитроглазый, на него глядел да посмеивался. Тут бы ему и сказку начать, но помалкивал Алалей, тянул себе сбитень, да еще и дремать наладился. Верня затосковал, - и вправду, видать, утомился баюн. Возьмет да уснет, так и не расскажет про Верню-царевича. - Дед, - напомнил Верня. - А сказку-то скажешь? - Чего торопиться? - приоткрыв один глаз, рассудил тот. - Горит, что ли? - Обещался! Дед шикнул на Верню, шепотком велел ему из мешка принести гусли. Верня обрадовался, к возку кинулся со всех ног, вытащил гусли дедовы - старые, тертые да царапанные. Узорочье цветочное на них когда-то было, а нынче только закорючки черненькие видны. Прибежал, сунул деду, а тот возьми и упрячь гусли под стол. Таился все, высматривал чего-то. А плохо без сказки в вечер, когда вдали птицы кричат, да тянет духмяной прохладой из лесных, луговых далеких краев. Нашлись в корчме баюны и без Алалея. - Вот деверь мой запрошлым летом русалок видал, - сказывал здоровый, как медведь, чернобородый мужик. - Кто русалок-то не видал? - резонно возразили ему. - А не слыхали? слух прошел - как подляне замирились, в те поры русалки выводиться стали. - С чего бы это? Русалки - народ лесной, кромешный. Какое им до подлян дело? - Опять же - с чего-то им вывестись? - нежданно для Верни подал голос Алалей. - Русалки, друже, смерти не ведают. - А я что, рёк, будто на них мор напал? - проворчал чернобородый. - Слух, говорю, прошел, будто русалки обратно в пучину морскую возвращаются. - Это как? - заморгал Алалей. - А вот так, - с удовлетворением отметил мужик. - Уплывают себе в подводные леса, мокрые места. Сухо им, вишь, на земле стало. - Кромешный народ русалки, - сказал Поскеня. - Вчера только ливень случился. Куда ни кинь - везде болото. Чего им еще надо? - Кто их, русалок, поймет? - степенно рассудил чернобородый. - И то верно, - сказал Алалей. - Звать-то тебя как? - Комлеем, - откликнулся тот. - Истинно Комлей, - посмеялся дед. Мужик и впрямь был - как древесный корень могутный, из земли возросший, землей кормящийся. - А далеко ли отсюда море? - поинтересовался корчмарь. - Да не близко, - задумчиво сказал дед. - На море и хорошо посмотреть, только ведь не добраться до него. С восходной стороны Пламенный Окоем лежит, с закатной - Подляный Край. - Всеслав-князь на Подляный Край войной ходил, - сказал Комлей, - искал моря шеломом зачерпнуть. - Не в добрый час, - со вздохом проговорил кто-то. - Русалки на него ополчились и Вель разорили. - А сказывали, будто на море Моря Моревна живет, - сказал желтоволосый купец, в плечах узкий, в брюхе широкий. Был он кровей по виду величанских, а завернут в дорогой халат из-за Пламенного Окоема. - А-а! То баба морская, которая волнами колышет, - объяснил Алалей. - Ходят волны без конца и без края, лежит на волнах Моря Моревна, белопенно тело ее, а волосы по всему морю стелются. - Дед! А расскажи про Морю Моревну! - встрял Верня. - А ничего, почитай, больше и не знаю про нее, - пошевелив в задумчивости бородой, признался дед. - Русалки с Моревной в дружбе, слыхивал. - Подляне, бают, тож. - Еще бы! Кровь у подлян рыбья, то-то они со всем водяным народом дружбу водят. - А я так слышал, один мужик из подлян на русалке вовсе женился. - Ничего себе - один! - засмеялся Алалей. - Того добра не считано. Дураков-то, вестимо, не сеют, не жнут, что на Вели, что в Подляном Краю. Дураки, милый, и в Огненном Царстве водятся. - Этого зверя везде изрядно, - согласился корчмарь. - Нынче подляне замирились, - сказал нарядный купец. - А вот раньше, знамо, худо было: что ни год, то войной шли. Комлей к купцу обернулся, могучую бороду на него наставив, улегся широченной грудью на стол. - Иные говорят, - гулко прошептал он, зловеще поводя очами, - подляне набегами неспроста ходят, большого полона ищут. Кровь они людскую пьют, горячая потому. С их-то рыбьей крови сласти в жизни не густо, вот они чужой и пробавляются. Для сугреву. - Ты о том не болтай, чего не понимаешь, - вдруг сказал из угла странный мужик. Был он тощий и широкоплечий, видом как жердь, всякая часть телесная длинна не в пору. Говорил странно: слова тянул, воздуху набирал не вовремя, будто задыхался. С виду и похож на величанина, только ровно в пыли повалялся - линялый какой-то. - Ты, что ль, в подлянах много понимаешь? - ухмыльнулся Комлей, и с прищуром на мужика глаза скосил, - углядел перед тем на столе бутыль вина. - Может, и понимаю, - неприязненно отозвался линялый. Дед Алалей смотрел меньше, видел больше. Вино-то ладно, пьянчуги горького где не встретишь. А вот принесла Поскениха прохожему горшок каши - доброй, просяной. Корчмарь Поскеня кашу и сам любил, кашей ядреной корчма славилась. Этот же носом своим длинным в горшок сунулся, понюхал, а есть не стал. Вместо того достал из поясной торбы лепешку малую, как ряженка цветом, отломил кусочек украдкой и зажевал, а вином запил. И не глянул на кашу, ровно сытый с того кусочка стал. - Может, ты, прохожий человек, и про русалок нам верную правду поведаешь? - ласковым голосом справился дед. - А то ведь мы, темные, дальше собственного носа не видим. - Могу и рассказать, если слушать станешь, - буркнул длинный. Глаза у Алалея стали веселые и хитрые-прехитрые. - Умного человека отчего не послушать? - сказал он, не смеясь нимало. Мужик линялый хоть виду показывать не хотел, а все же и Верне видно стало, - улестил его дед. - Хотел, так слушай... - проговорил он и глаза под потолок завел. - Кто русалок глупыми да злыми зовет, тот сам человек недобрый. Не слушайте его, а лучше в шею гоните. В русалках мудрость вековая. Иной раз и путь укажут человеку. - Ага, - сказал Алалей. - А вот послушай, мил человек, чего я скажу. Сказка про Погляда. Жил да был один такой, ни сякой, ни этакий. Звали его Погляд. Потому бывало: не то в зиму, не то в страду летнюю, хоть в сев, хоть в покос - сядет себе, да глядит на мошек всяких, на закаты-рассветы. Дождик пойдет, сено замочит, или стадо пойдет куда хочет - ему хоть бы хны. Измаялась с ним жена. Поначалу побивала его, а там и рукой махнула. Ну ровно калека мужик-то. Иной увечный хоть к какому делу способен, а этого ни к чему не приставишь. Однако добрая баба оказалась, не согнала со двора. При себе держала, кормила даже. Любила, верно. Кормила, правда, помалу, - поди, не как работника-то кормят. Так и жил он себе, ни шатко, ни валко, ни в палатах, ни под палкой. А вишь ты, страдал этот Погляд внутрях. - Животом, что ли, маялся? - спросил корчмарь. - Да не... - протянул Алалей. - Душой томился. Не было ему от людей уважения. С того, видно, и горя у него в жизни много водилось. Только вдруг решил он пойти искать землю, где горя не знают. - И чего, нашел? - спросил чернобородый Комлей. - Погодь, - цыкнул на него корчмарь. - Сказка не скоро сказывается. Алалей повременил чуть, из кружки хлебнул. - Вот. Пошел он, стало быть, добрых людей искать, рассудив: "Коли люди добром живут, как же в их земле горю быть?" Шел-шел, по деревням побирался да в насельцах разбирался, все пытал: добром ли живут? И увидал: сжато поле, на нем жнецы со жницами колоски собирают. Подошел Погляд и спрашивает: "Что ж в вашей деревне детушек малых нету, не помогут они вам?" А ему отвечают: "Как же, есть детушки. Только ведь вырастут, настанет их время трудиться. Пускай повеселятся пока, а мы за них все дело сделаем". Прошел Погляд дальше, увидал деревню - заглянул в окошко: весело ли деткам? И видит - что ни девчушка сидит, то прядет, что ни мальчонка, то к ремеслу приставлен, трудятся детки не покладая рук. Спрашивает Погляд: "Что же это вы не гуляете, не радуетесь младости своей?" А ему дети отвечают: "Родители наши устали, пусть отдохнут, а мы за них все дело сделаем". "Ну", - думает Погляд, - "здесь добрые люди живут". Попросился он в ту деревню жить, а его и спрашивают: "Что же ты, прохожий человек, умеешь, чего делать будешь?" "Ничего не умею, добрые люди. Вот только смотреть изрядно способен, всякую-то малость ухвачу глазом". И приставили его пастухом. Сидит Погляд на лугу, сидит и видит: ползет по травинке малая букашка. Стал он за ней глядеть, следить, куда же это она ползет. И пополз следом. Долго полз, уж и вечер наступил, - увидал Погляд букашкин домик, обрадовался - ить домик нашел! Оглянулся - а стада-то и нету. Воротился Погляд в деревню, у него спрашивают: "Где же стадо?" "Разбежалось", - отвечает. - "Зато я нынче знаю, где букашкин домик, целый день старался - а нашел его. Проник я разумом в тайны, мудрее стал". "Да где стадо наше?" - спрашивают добрые люди. "Какое стадо? Говорю же, я букашечью жизнь разумом превзошел, умудрился". "Ах, ты разумом превзошел? Так и живи с букашками". Побили его да прогнали. Заплакал Погляд и дальше пошел. Идет да думает: "Русалки вовсе не работают, день-деньской поют да пляшут. Пойду-ка я к русалкам жить, у них горя нет". Пришел к русалкам и говорит: "Примите меня, прекрасные русалки, с вами жить". А русалки спрашивают: "Что ж это ты от людей ушел, разве не добрее человеку с людьми жить?" "Да вот, прекрасные русалки, узнал я зверей лесных и чуд морских, проник разумом в тайны. Невмочь мне с людьми жить - и им со мной тягостно". "Оставайся с нами", - согласились русалки. Собрались русалки в лесу на поляне петь да плясать. И Погляда позвали: "Идем с нами, хилая дорога, солнечная кровь, уважь нас да распотешь". Пошел Погляд, увидал прекрасных дев и витязей светлых, - рот разинул. А русалки и говорят: "Спой нам, чтимый гость!". Погляд и запел. Разлетелись от него комары да мошки, ужи расползлися, вышла из болота старая жаба - кто это жабий род невместным голосом позорит? "Не надо, не надо!" - замахали руками русалки. - "Может, ты плясать умеешь?" Пошел Погляд плясать - всех растолкал, грязью из-под ног закидал, жабу старую вовсе задавил. Пожалели его русалки. "Как же ты, такой непригодный, на свете живешь?" Заплакал Погляд и повинился: "Худо мне живется, прекрасные русалки. Отовсюду меня гонят, нигде мне почета не оказывают. Оттого и ищу я землю, где горя нет". "Есть, Погляд, земля, где горя не знают", - указали русалки. - "Иди-ка туда". И пошел Погляд в ту землю. - И что, пришел? - снова спросил чернобородый. - То-то, что пришел, - ответил Алалей и помолчал немного. - Живет там себе припеваючи. Поди, и поныне живет. Хорошего ничего не сделал, плохого не посмел, иной памяти о себе не оставил. Ну и мышь с ним. - А к чему сказка-то? - спросил линялый мужик. - А ни к чему, - пожал плечами дед. - Так, к слову пришлось. - Да ты, дед, баюн, что ли? - разул наконец глаза Комлей. - Вестимо, баюн, - подтвердил тот. - Алалеем кличут. Залаяли во дворе умные, безцепные собаки, заржала лошадка. Хлопнула, скрипнула разбухшая от дождя, невесть когда покосившаяся дверь. - Поздорову добрым гостям! - прозвенел юный голос. Был паренек возрастом вровень с Верней, только глаза постарше казались - цепкие, ясные, разумные. Верховод он был, зачинщик лихой, вожак разбойного табуна молодеческого. - И тебе поздорову, Радка! - отозвался Верня. - Радка, что ли? - весело сказал Алалей. - Не ты ли, милый, у нас на русалок первый охотник? Радка расхохотался. - Я, дедушка! Только выгоды с той охоты немного - одни синяки да шишки. - Ан занялся бы делом, - посмеиваясь, укорил дед. - А скучно, - лихо отозвался Радка. - Я вот плод огородный в Град вожу, по лесам и лугам с телегой мотаюсь - и то мне скучно. А сиднем сидеть, потеть да корпеть - мне с того вконец помереть! Вот бы мне при князе жить - я бы в дружину пошел! - Зачем? - спросил Алалей. - Как зачем? - изумился Радка. - В походы ходить, Вель оборонять! Дал бы мне князюшка острый меч, жеребца богатырского из табунов Отрок-хана, - мечтательно продолжал он. - Уж я бы прославился не хуже того Радки, допрежнего! А ты дед, кто? Чего спрашиваешь? Дед было рот открыл, а Верня уже слово вставил. Алалей только головой покачал. - Баюн он, - объяснил Верня. - Пришел к нам в селище, баял знатно. Ему в Град надо, вот меня батя послал свезти. Одному в лесу ночью недобро. - А-а. Дедушка, а дедушка! - взволнованно попросил Радка, плюхнувшись рядом на скрипучую лавку. Даже о каше забыл. - А расскажи про витязей храбрых, как они с ворогом рубились, Вель обороняли. - Про витязей? - переспросил Алалей. - Ага... - выдохнул парнишка. - Ну... али про тоску сердечную, неизбывную. - Эх ты, малой, - засмеялся дед. - Ладно, будет тебе сказка. Верня потупился: вот опять не расскажет дед про Верню-царевича. Алалей вытащил гусли, провел пальцами по струнам. Нежно всплакнули струны, тихо задышали, зажурчали радостно. Люди подтянулись, стали усаживаться поближе - баюн-то бродячий много знает сказок, всякого поведает, да и на гуслях играть горазд! Дед по-своему сказывал, на былинный слог не перекладывал сказку, говорил просто. Тихонько звенели гусли, настроены были странно, но ладно: как не зацепи - все добро звучит. Сказка о сватовстве Владисветовом. То-то и оно, жил да был Владисвет-витязь, парень справный. То есть это потом его витязем звать стали, я о том скажу. Сказка нескоро сказывается. А только Владисвет был нравом горд, себе умаления не терпел - во всем так-то. И в потехе молодецкой первый, и в поле за плугом, а нужда придет - и на бранном поле. Кудри русы по плечам вьются, а в плечах-то косая сажень. Ну вот. И приспела ему пора жениться. Подступили батюшка с матушкой, поклонились, говорят: "Когда ж ты, добрый молодец, веселую невесту в дом приведешь, внучатами нас обрадуешь?" "Простите меня, батюшка с матушкой, не взять мне за себя веселой невесты". - "Что ж так?" "Иссушила сердце мое Красимира Лузеньковна, никого, кроме нее, мне не надобно". Опечалились батюшка с матушкой, они ведь и невесту на примете имели - скромную да работящую. Красимира же - ох и девка была! Первая девка на Вели! Коса-то златая в две руки толщиной, а руки Красимирины - лебединые крыла. Идет Красимира - не шелохнет подола, легка как лепесток, звончата как песня. Брови соболиные, губы земляничные, как ни огляди - все сладка. Толпами за ней дураки ходили, - сказал Алалей и посмеялся. - Ан Владисвет сперва попросту красавицу высмотрел, а после-то и обмирал по ней - и хороша, и умна, и поделье всякое знала, даже ведовать помалу умела. Но и нравна была! Заслал-таки Владисвет сватов со свахами. Лузенько рад-радешенек - больно горда дочь, шапки пред ней ломают, а свататься не сватаются. Уж боялся отец, не вековать ли ей в девках. А Красимира и говорит: "Ты, жених, сначала докажи мне любовь свою. Тогда и замуж пойду". "Докажу, Красимира! Земли и воды переверну, а докажу!" Улыбнулась красавица и отвечала: "По нраву ты мне, не скрою, потому обещаюсь ждать тебя, сколько понадобится. Вот тебе мой перстень с руки, крепко мое обещание. Но и ты не забудь своего". Думал Владисвет, думал, как доказать гордой любовь свою, и надумал первым воином стать, в сражениях прославиться, чтобы не бесчестьем был девице муж. Пошел он в дружину князя Всеслава. Славен был Владисвет воином, страшен врагу, люб князю и дружине. Одарил его князь за доблесть золотой гривной да мечом своей работы. Пуще того - сына своего старшого назвал в честь храброго витязя. Просил князь его остаться в дружине, послужить Вели, да тянула Владисвета тоска-зазноба, Красимира снилась ночами. Вернулся Владисвет к девице, говорит: "Ради тебя, краса моя, с врагом я рубился, именем твоим в холода грелся, во сне тебя только и видел. Люблю тебя. Иди за меня замуж". Отвечала Красимира: "Прославил ты себя, Владисвет-витязь. Любой девице не зазорно за таким мужем быть. Да только не о том я просила. Докажи, хоробрый, что любишь меня!" Думал Владисвет, думал, и решил одарить Красимиру свадебным подарком, какого свет не видывал. А где такой взять? Отправился он в далекий путь, встречных-поперечных расспрашивал - никто не знает, где найти подарок, какого свет не видывал. И забрел витязь в дремучий лес. Три дня плутал, души живой не видал. На третий день вышел он в чисто поле и видит: сидит на опушке да на камушке невеликий мужичок. По сторонам поглядывает, под нос мурлычет русалочью песню, а ноги-то у него чисто медвежьи, шерстью покрыты! Поклонился ему Владисвет: "Здравствуй, лесной хозяин!" А тот смеется и отвечает: "И тебе здравствовать, прохожий молодец! Как занесло тебя в наши края? Дела пытаешь, аль от дела лытаешь?" "Да вот вишь ты, и так, и эдак выходит". Поведал ему Владисвет свое горе. "А, да то вестимо", - отвечал лесной хозяин. - "Туточки народ просто живет, не найти тебе здесь невиданного подарка. А вот есть в далеких краях Змей Горыныч, у него сыщешь". Поблагодарил Владисвет мужичка, да по лбу себя хлопнул - доблести-то исполнился, а так дураком и остался. - Бродил по чужим краям, мало не до Подляной земли дошел, - пояснил Алалей, - а чудо чудное - вот оно! У Змея Горыныча! Вот только к Змею запросто в гости не придешь и подарка не попросишь. Тут слово надобно, а слово то - тайное имя Чернобога. Знает его одна Волшебная Дева, а согласится ли сказать - неведомо. Дева-то, слышь, русальего рода, хоть и незлая, а все ж таки мавка. Долго ли, коротко, - отыскал Владисвет Волшебную Деву. Лик ее русалочий, юный, - бледен как луна, тихим светом лучится, коса до земли дурманными травами перевита, тонок стан, будто малая веточка. Идет Дева - поет бессловно, клонятся к ней деревья печали, звери к ней из леса выходят. Увидал ее Владисвет, позабыл обо всем, рад бы остаться навеки, но огнем полыхнул на руке его Красимирин перстень - не зря девица к ведунье в лес бегала, чародейству училась! Вспомнил себя Владисвет, стряхнул наваждение, поклонился Деве вежливо. Приютила его Дева, накормила, все честь по чести. Поведал ей Владисвет свое горе, а она говорит: "Оставайся, прекрасный воин, со мной. Посмотри, я прекрасней невесты твоей, нетленна моя красота. Подле меня проведешь ты свой век в покое и радости". "Прости меня, Волшебная Дева, не останусь с тобою", - отвечал витязь. - "Душит меня тоска-зазноба, Красимира наяву чудится. Коли мил я тебе, помоги, хозяюшка!" Опечалилась Волшебная Дева, но сказала Владисвету тайное слово, тронула его кручина русалочье сердце. Пришел Владисвет к Змею Горынычу, словом ему поклонился. "Позволь, господин Змей, малую толику взять от твоих сокровищ". "Бери", - говорит Змей, - "что хочешь". "Не за богатством пришел я, батюшка Змей", - отвечал Владисвет, - "ищу невесте подарка, какого свет не видывал". "Трудна задача", - качнул головой Змей Горыныч. - "А хороша ли невеста?" "Много я по свету ходил, а краше ее не видал. Перстень ее ношу с собой". "Перстень, говоришь, дала? Отдари и ты ее перстнем. Лучший из всех забирай, чтоб не хуже красавицы был", - молвил Змей. - "Радуйся же детям своим". Поблагодарил Владисвет Змея и возвратился на Вель. "Благодарствую, Владисвет, славно одарил ты меня", - сказала Красимира. - "Краше этого перстня не видала я подарков. Да только не о том я тебя просила. Докажи мне любовь свою, витязь!" Не вытерпел тут Владисвет, схватил ее в объятья, и говорит: "Дороже ты мне всех на свете, Красимира желанная, суженая! Хочешь не хочешь, а возьму тебя в жены!" Засмеялась Красимира. "Вот теперь вижу, что любишь меня, Владисвет. Быть же по-твоему!" Радка заморгал и расплылся в улыбке. Комлей захохотал. - Вот так бы сразу и сделал, чем по чужим краям-то шляться. - Так ведь и сказку бы не сложили, - сказал Алалей. - Сосватал да оженился - разве то сказка? То быль, добрая да радостная. - А что в были худого? - спросил купец. - А я разве рек, что быль худа? Только былей таких тебе в любом селище три десятка упомнят. На что они баюну? Баюн, мил человек, сказки сказывает, диковинку да небывальщину. - Именно что небывальщину, - проворчал линялый мужик. - Вот что я скажу: врешь ты все, дед. Как Владисвет мог князю Всеславу служить, и вместе с тем к Змею Горынычу ходить? Они в разное время жили. Алалей выпучил глаза. - Да как же это, мил человек? Ить все храбрые витязи князюшке Всеславу служили, обороняли Вель. Какого богатыря не упомнишь - всякий от княжьего стола кормился. - Значит, Владисвет к Змею не ходил, - упорствовал мужик. - Как же не ходил? Это тебе любое дите скажет - Владисвет-витязь невесте чудо чудное подарил - Змеев перстень. - Сказки твои, дед, в ворота не лезут, - изобличил баюна линялый. - Что же, Владисвет тысячу лет прожил? - Почему? - изумился Алалей. - Потому что в хрониках записано: появился Змей Горыныч, а с княжения Всеслава к тому времени уже восемь сотен лет прошло. - Ты вот мне циферки кажешь, - грустно сказал баюн. - А сказку ведь не я измыслил, ее величане спокон веку сказывают. Что мне твои циферки, когда я от своего деда эту сказку слыхал, а он - от своего? Ты вот пойди в Град, там свои мудрецы есть, все тебе растолкуют. - Уж и полны мудростью, ровно пьяным медом - через край льется, - неприязненно заметил Поскеня. - До чего, слышь, в Граде-то дошли, - поведал дед, обведя взглядом слушателей. - Проникли разумом в тайны! Бают, дескать, славный князюшка Всеслав был вовсе призрак! Навий дух! Сотряслась корчма от хохота, Поскениха аж горшок уронила, ладно что пустой оказался. Верня смирно сидел, ко всякому разговору приникал слухом, набирался разума, но такому слову нелепому только засмеялся. Комлей и вовсе щекой на стол упал, зажмурился и стукал кулаком по щелястым доскам, от восторга булькая. Радка как вытаращил глаза, так и остолбенел, не поверив ушам своим. - Любите, смотрю, о том говорить, чего не понимаете, - произнес линялый мужик и подобрался весь, будто его бить собрались. Испугался он зря, никто и не глянул на него. - Ох, изрядно, дед, повеселил! - утирая слезы, рек Комлей. - Чем же он женке шестерых деток учинил, при таком-то устройстве? - Кто его знает? - сквозь смех проговорил Алалей. - Колдовством, должно быть. - Весело смеетесь, - снова подал голос линялый. - А отличаете ли, где сказка, где быль? - А на что нам? - легко спросил баюн. - Иную сказку, кого ни встретишь, все знают, она ярче были в памяти хранится. А былей-то тебе в Граде целый стог наскажут, только кому они по нраву? Все одно давно случились, кто теперь отличит? - Как это - "все одно"? - не согласился мужик. - В былях память хранится о предках и деяниях их. Добрый ли тот человек, кто предков забыл? - С чего это ты решил, будто на Вели кто предков забыл? - неласково промолвил Комлей. - Сказки-то про кого сказывают? А, тьфу! То ли дурак ты, то ли недобрый человек. - Да ты, верно, чужой человек, - догадался корчмарь. - По какому делу на Вель явился, не скажешь ли? Обоза при тебе нет, стало быть, не купец. Шайки тоже не видать, значит, не разбойник. Звать-то тебя как, гость прохожий? - В здешних краях Ненашем кличут, - нехотя признался тот. - Я издалека пришел. - А дело-то у тебя есть какое, Ненаш? - поинтересовался Алалей. - Или ты как тот Погляд, беспечальной земли ищешь? - Принесли тебя Карна с Желей на наши головы, - буркнул Комлей. - Зря смеешься, дед. Я не в праздности по здешним краям хожу - сказки да былины собираю, а потом запишу, чтоб люди помнили. - Я тоже записывал, когда молод был, - сказал Алалей. - Неладно вышло. Сказку-то сказывая, бывает, на разные голоса разойдешься да на гуслях забренчишь, - она ить как живая, сказка, как птаха в руке, дышит да шорохается, перышками шевелит. А напишешь - куда что делось? Вместо птахи листик сухенький... А ты пиши, пиши, мил человек, я много сказок знаю. То дело доброе. Ты скажи, может, тебе чего диковинного поведать? - Удружи мне, дед. Кто такие Карна и Желя? Я сам немало сказок знаю, а про них ничего не слыхивал. Уж сколько меня величане честили, - усмехнулся Ненаш, - а так и не знаю, кем. - И ладно, что не знаешь, - угрюмо обронил Алалей. - То не сказка, а страх ночной, я их не люблю. - Ну сказки-то не говори, - согласился чуженин. - Скажи, кто такие, и все. Дед повременил, подумал. - Ну... - молвил, - коли так... Есть на свете три Сторожа: Полуденный да Полуночный, а особняком - Сторож Сумерек. Снова погодил баюн, потеребил бороду узловатыми пальцами. - В прежние времена войны на земле не было... Родил Сторож Сумерек злую деву Войну - глаз у нее нет, из-под бровей острые стрелы торчат, рот кровью чужой всегда полон. Кормил дочку страхом детским, материнским горем, завистью и местью. Как подросла, соединился он с нею и породил Карну и Желю У Карны облик птичий, над кем она закричит, тому горе будет. Желя - девка-растрепа, губ у Жели нет вовсе, зубы наружу торчат, течет по ним мутная слюна. Приговорка есть: "Кого Желя поцелует, того жалеть будешь". Про калек так говорят, про погорельцев и горьких людей... Все, не буду больше сказывать, и не проси, - сказал Алалей и мотнул головой. - Погоди, - сказал чуженин. - А какие им жертвы приносят? - Кто? - Люди. - Кому? - Ну, Сторожу... Войне... Как-то так вышло, что все посидельцы разом обернулись и недобрым глазом на чуженина поглядели. - Не знаю, - медленно проговорил Алалей. - Может, подляне какую требу и кладут. Подлянам, известно, Война - мать родна... Верня Сторожу Сумерек острым железом кланялся и нам заповедал. - То есть им в дань мечи приносят? Или живую кровь? - Ты... это, парень, - посоветовал Комлей. - Языком-то не трепи, а? - А подсядь к нашему столу, мил человек, испей сбитню. Я тебе лучше добрую сказку поведаю, - бесхитростно сказал Алалей, точно слов его не слышал. Ненаш пересел, плеснул себе в кружку, не отрывая глаз от морщинистого лица дедова. - Ты, стало быть, много сказок знаешь? - неторопливо заговорил баюн, в негустые усы посмеиваясь. - А вот я тебе скажу - понравится ли? Может, научишь чему меня, старого... Про Верню и Серого Волка скажу. - То любимая моя сказка, - обрадовался Верня. - Ох и славная! Тут тебе и чуды, и чудища! - А про витязей там есть? - спросил Радка. Дед прицыкнул на него и парень засмеялся. - Ладно-ладно, сказывай про чудищ. - А я эту сказку знаю, - сказал Комлей. - Добрая, только смутна изрядно. - Да кто ее не знает? - усмехнулся баюн. - А что непонятна, - я вот намедни в Граде слыхивал, будто это подляная сказка, подляне ее придумали. - Быть того не может, - уверенно сказал Поскеня. - Врут люди. Это они там, в Граде, от великого ума небо с землей перепутали, частыми звездами поле засевают, обжинают ясным месяцем. На Вели спокон веку про Верню сказывали. - Это который Верня-дурак увидал, как русалка пляшет, да последний разум потерял... - стал вспоминать купец. - Сам ты дурак, - припечатал дед. - Послушал бы, что лепечешь. Верня-то не полоумный был, а вовсе царевич. Парень добрый, справный, мастер на все руки. Лихо придет - и мечом помахать горазд. Нашего племени, величан. - Неужто? - сказал чуженин. Сказка о Верне-царевиче и сером волке. Охотился раз Верня-царевич в лесу глухом, незнаемом. Мало не заплутал в чаще. Видит - поймали русалы-витязи серого волка, собрались его жестокой смертью казнить. Увидел волк Верню и говорит: "Спаси меня, Верня, от лютой гибели, я тебе пригожусь". Пожалел Верня серого волка, говорит русалам: "Чем пред вами, прекрасные русалы, серый волк провинился, за что вы его убить хотите?" Отвечают русалы: "То серый волк, зверь свирепый, нам лютый враг. Таков русалий закон - где увидишь зубастого волка, тут ему и смерть учини". Говорит Верня: "Уступите мне волка, доблестные витязи, я с него шубу да шапку себе справлю". "Бери, хилая дорога". Откупил Верня волка у русалов. Говорит ему волк: "Спасибо тебе, человек. Проси чего хочешь". "Не надо мне ничего", - отвечает Верня. - "Иди себе, серый волк, на все четыре стороны". Встряхнулся волк и говорит: "Ой, Верня! Послужил бы я тебе разок из благодарности, ныне верой и правдой до гроба служить буду. И вот тебе моя первая служба: живет за широкими реками, за темными лесами, за высокими горами дева красоты невиданной, именем Лютик-царевна". Ненаш так и подпрыгнул, будто его в сидельное место ткнули. Хотя кому он нужен, тыкать его? - "Судьбой она в суженые тебе назначена", - продолжал дед. - "Сказал - и порскнул в чащу, а Верня пошел суженую разыскивать. Дошел он до широкой реки и видит, - не время ему о невесте думать, время горе горевать: глубока, быстра та река, по стремнине дубы вековые несет, скалы ворочает. Переброшен через нее малый мостик, - в одну веревку, а сторожит тот мост сила незнаемая. Сел Верня на берегу и задумался. В те поры нагоняет его серый волк, зубами клацает: "Эй, Верня-царевич! Славно я поохотился, славно перекусил. Что невесел, витязь?" "Не перебраться мне через реку, серый волк!" "Э, не горюй. Тут тебе вторая моя служба. Повстречаешь ты на своем пути трех Сторожей, так помни: Сторожу Полудня Велерадой-матушкой поклонись, Сторожу Полночи - Чернобогом-батюшкой, Сторожу Сумерек поклонись ты острым железом!" Поблагодарил Верня волка, и пошел к мосту. Дошел он до моста, видит - стоит Сторож Полудня. Поклонился Верня ему в пояс: "Матушкой Велерадой пресветлой кланяюсь тебе, Сторож Полудня. Пропусти ты меня!" Отступил Сторож Полудня - Верня и перебежал по мостику, будто по ровной земле. Добрался Верня до темного леса, видит - стоит Сторож Полночи. Поклонился ему Верня до земли: "Батюшкой Чернобогом могучим кланяюсь тебе, Сторож Полночи. Пропусти ты меня!" Отступил сторож Полночи - Верня через леса перебрался. Дошел он до гор высоких - видит Сторожа Сумерек. "А тебе, Сторож Сумерек, я кланяться не стану! Отведай-ка моего меча!" Одолел Верня страшного Сторожа, пошел через горы. Тут ему худо пришлось, однако сдюжил парень - недаром нашего племени был. Вышел он на поляну и видит... - Вот и я о том сказывал! - перебил баюна купец. - Пляшет на поляне волшебная дева, чары творит да глаза отводит, Верня увидел ее да и... - Ты бы помолчал лучше, - добром посоветовал Комлей. - Угу, - обиженно сказал дед. - Ты, друже, сообрази: только полоумная русалка может средь бела дня одна-одинешенька на лугу плясать. А Лютик-царевна, слышь, и не русалка вовсе была. Нашего племени, величан! - Ангмар - родина мумаков, - глумливо пробурчал Ненаш себе под нос, но его мало кто услышал, а кто услышал - не понял. Алалей, однако, хитрым глазом стрельнул в его сторону, усмешечку в бороде спрятал. - Ты глотни сбитню-то, чтимый человек, - посоветовал чуженину. - Сбитень доброму мужику в самую пору. - Ты, баюн, постой, - сказал деду купец. - Как же это волшебная дева величанкой вышла? - А ты смекни! Она ведь самой Велераде внучатой племянницей доводилась, мать ее Милена Велераде племяшка, - толковал дед. - Опять же, девка-то красоты невиданной - кто, как не величанка, может быть? Девки-величанки - Велерадины внучки, а Велерада до того пречудно собой пригожа, что смотреть неможно. Это тебе и русалки скажут, даром что глупые, поганым именем матушку зовут, Елверетой. - Так вот, - выговорил Алалей и перевел дух. - Вовсе не одна она была, а с подругами, и не плясали они вовсе, а траву косили. Глядит царевич - идет Лютик-царевна среди подруг, будто месяц пречудный плывет среди частых звездочек. До того хороша, что словом не скажешь, поет как соловей, - а работает за четверых! Засмеялся Верня и молвит: "Ну спасибо тебе, серый волк, добрую невесту мне указал!" Ну, дальше оно, как в жизни бывает, - стренулись и полюбились. Ан не все легко. Отец-то у невесты - русал могучий, Тинным царем прозывается. - Тьфу ты, - сказал Комлей. - Везде русалки. Ненаш сидел как на иголках. Поначалу он над сказкой через силу смеялся, потом злиться стал. - Пришли они к царю, - продолжал Алалей, - а он и говорит, похохатывая: "Что ж это ты, хилая дорога, подлая кровь, не по чину лезешь? Я тебе и коров пасти не доверю, а ты на дочке моей вздумал жениться?" Прогневался царевич и отвечал: "Ты, русалий царь, здоров хвалится, ан я родом не ниже тебя. Явился я по чести, вено за невесту готов отдать, какое назначишь". "Вено тебе назначить, говоришь? Достань мне звезду с неба, тогда и дочь отдам". "Достану", - отвечает Верня, а сам чуть не плачет. Пошел он восвояси и думает: "Прости-прощай, царевна моя прекрасная, не быть нам вместе". Тут выскакивает из чащи серый волк, и спрашивает: "Что, Верня, невесел?" "Да, вот, велел Тинный царь достать звезду с неба, как исполнить - не знаю". "Да, нелегка задача. Но помогу я тебе, сослужу службу". Ненаш и поначалу румян не был, а от слова к слову бледнел все больше, места себе не находил. Только вот сказки он и вовсе не слушал, об ином тревожился. - "Поклонись Чернобогу-батюшке, может, одну подарит", - сказывал Алалей. Ни с того, ни с сего вскочил чуженин, к двери, будто ошпаренный, ринулся, немало лавок по пути опрокинув. Поскениха едва отступить успела, всплеснула руками, - не иначе перепился богатый гость; вот оно как вино-то середь лета хлестать! Выскочивши, огляделся Ненаш, да спорой рысью за угол поспешил, где малая сараюшка притулилась. Пока прохожие люди сказками тешились, на дворе ночь настала, замерцали в небе ясные звездочки. Студены ночи на Вели, в щели холодом тянет. Знобко, ветрено на улице, давно не конопатил Поскеня нужную сараюшку. Не скоро вернулся Ненаш. Дед уже сказку досказывал. - "Спасибо тебе, серый волк", - молвил Верня. Заплакал волк и говорит: "Прости меня, Верня, что не сказал прежде, не упредил. Назначено мне Судьбой-злодейкой: только три службы могу я тебе сослужить. Как сослужу четвертую - тут один из нас другого убить должен. Убей меня, Верня, пока обратно не вышло, а то жене твоей молодой горе будет". "Да как же мне убить тебя, серый волк? Ты мне жизнь спас, ты меня счастьем оделил, я тебе по гроб жизни благодарен". "Прости-прощай, царевич!" - отвечает серый волк. Прыгнул он на Верню и откусил ему руку. Выхватил царевич богатырский меч, и волка серого порешил. Заплакал тут Верня и схоронил друга, а сам пошел с молодой женой добра наживать". - Понравилась ли сказка? - усмехаясь, вопросил Алалей, почему-то обращаясь к Ненашу, который доброй половины не слышал. - Я тебе, баюн, ничего не скажу, - еле выговорил тот. - Стало быть... стало быть, злее всех на свете Сторож Сумерек? - Да Сторожа всяко добром не славны, какого ни укажи, - охотно объяснил дед. - Только к Полуденному с Полуночным можно с вежеством подойти, коли нужда одолела. А Сумеречному одна отрада - чтобы горя вокруг поболе было. У нас ведь и детям сказывают, - дед выпрямился и завел нараспев, по сторонам со значением поглядывая. - "Как солнышко сядет, в сумерках серых ходит-гуляет по лесу Сторож. Ищет он, рыщет детушек малых, детушек малых, да непослушных". - Кто спать не идет, того он заберет! - воодушевленно подхватил Радка. - Кто старых не слушает, того он скушает! - закончил Алалей и назидательно посмотрел на чуженина. Тот лишь глаза прикрыл, будто утомился смертно. - Рассказать чего еще? - спросил дед, оглядевшись. - Ежели прохожих гостей в сон не клонит, я и других сказок поведаю. - А расскажи, баюн, о князе Всеславе, - попросил Радка. - Как он в сечу ходил. - Все-то тебе, малому, неймется - в сечу, да в сечу, - вдруг рассердился Алалей. - С Карной поворковать, с Желей поцеловаться? - Дед, да ты чего взъелся? - отпрянул Радка. - А расскажи про Всеслава, - неожиданно поддержал парня Ненаш. - Да то не сказка. То быль. - Отчего ж были не поведать? - почему-то с ехидцей сказал чуженин. - Отчего ж, - согласился дед. О князе Всеславе. Был преславный Всеслав-князь ведун и колдун, во всяком чародействе понимал изрядно. Уж и серым волком по лесам порыскивал, и птицей летал в поднебесье, в пучине водной щукою гулял славный князюшка, все тайны ему были ведомы, все пути знаемы. Родом он вышел не с Вели, а из далеких краев явился побродягой. В Княжьем Дворе, говорят, ночевал когда-то, - сказал баюн. Поскеня кивнул, довольный. - Много намотался по свету Всеслав, был за чернокнижие и мечами рублен, и ядами травлен, и огнем пален. И серебром светлым его извести пытались, и сталью доброй, и лютым металлом, которым нечисть воюет, - однако не извели. Устоял могучий волхв, - вот только любви да веры всякой живой твари стало у него поменьше, чем надо бы хорошему человеку... Прижился мрачный побродяга только на Вели, где ведунов никогда не боялись и чтили за мудрость. А как настало лихое время, оказалось, что и в ратном деле Всеслав смыслил поболе многих. Собрал ратничков и повел на врага. После того его и на княжение позвали - чтобы защищал землю. - А я слыхал в Граде, будто князь чародейством воевал, - заметил купец. - Чародейством, друже, не воюют, - задумчиво сказал Алалей. - Пособлял войску, это верно. Сказывают, в мирное время правил добро. Любо жить было за князем-волхвом. Женка у него колдовской силы тоже изрядно имела. Откуда-то привез он ее, из дальних краев, которые еще дальше Огненного Царства лежат. Маленькая была, глазастенькая, чернявая, как мурашик. Вроде бы - худая баба, рожать не годная. Однако пятерых сынов мужу принесла, все здоровых да статных, стало быть - добрая баба, - рассуждал Алалей. - Всякий год ранней весной выезжали они на поля, ворожбу творить, доброго урожая кликать. И ни разу не случалось у величан ни голода, ни морового поветрия. - Неужто? - снова вставил Ненаш. - Сыновьям своим дал князь-приблуда честные величанские имена, - продолжал Алалей, на него не глядя. - Угодил насельцам знатно, ничего не скажешь: Владисвет да Яровен, Велезар, Ратомир и Ладослав. Все думали, что назовет он их по-своему, по-иноземному, да и жена о том просила, но нет, непреклонен был князь. Только доченьке младшей, ненаглядной лебедушке, вымолила мать имя на свой лад: Анхэлен. Ну и ладно - подумаешь. Величане ее Неленой звали, а пуще того Зоренькой - хороша была собой, ровно утро ясное, кудрями в отца пошла - у того в молодые лета золотом пылали. Очи синие, омутные, бездонные, губы как маков цвет. Как ни взгляни - нашего роду девка! Ворожеей славною Зоренька вышла. А как же! Коли батька - чародей, матка - ведунья, как же еще-то. Только и повадкой она в отца удалась: страха не знала, девичьи поделья не чтила, борзых коней любила да мужскую одежу. Бешеная девка была. Одно на свете дело было ей по нраву - колдовство творить да колдовству учится. Где только она ума не набиралась - уж и к Змею Горынычу ездила, и к Волшебной Деве, и в Огненное Царство, даже в Запредельных Странах была. Только к подлянам не ездила - и правильно. Чего у них хорошего? Одни русалки, да русалку-то мы и у себя дома видали. Воротилась Нелена-Зоренька к лихому времени. Заново подляне войною пришли. - А с чего война началась, не вспомнишь? - будто между делом сказал Ненаш. - С дурака, урода и пьяного меда, - в сердцах бросил дед. - Я скажу, скажу, такую бывальщину тоже помнить не мешает. Слушайте: жили рядом два хозяина, - подляный и наш, у каждого хутор был, промеж хуторов лесок невеликий. В один год изрядно дождя выпало, грибов тьма-тьмущая выперло. Собрались хозяева в лес грибов прибрать, ан подлянин встал раньше и все подчистую смёл. Обиделся величанин, пьяного меду хватил, да с горя свел у подлянина корову. Подлянин же, чем корову назад требовать, поймал в лесу соседского сына, штаны с него спустил и лозу об него обломал. А сын отцу ничего не сказал, позорится не захотел. Взял и подпалил молчком подляный хутор. Подляне на то озлились и войной пошли. - Значит, сами виноваты, - заметил Ненаш. - Виноваты, да, - проговорил Алалей. - Только чем иные-то люди провинились, что подляные, что наши, за что им убивать и умирать велено? За чужую глупость? - Ты дальше-то про князя поведай, - со вздохом сказал Радка. - Князюшка важно сражался, - значительно сказал баюн. - Все богатыри-то в те поры и прославились: Корежа, Тур Лесич да Славеня, и Владисвет, и Радка с Велимкой, иные храбрые витязи. Дошел Всеслав до самого синего моря, зачерпнул моря шеломом. А с того и неладно сделалось: водному народу не угодил князюшка, осердились водяные с русалками, да пошли войною. А с ними и подляне со всего Подляного Края. - Была великая сеча... - промолвил Алалей и поглядел вдаль, будто вспоминая, хоть вроде бы о ту пору еще и прадед его не марал пеленок. - Все сыновья князя полегли в сече. Воротился он, страшный от горя, в терем, кликнул дочь, чтоб хоть ее красой старость свою утешить - ан нет ее! Она вслед за братьями, в мужское платье одевшись, на бранное поле вышла. И не убереглась - куда там уберечься... Принесли ее изрубленную - одна золотая коса и осталась от красавицы. Поник князь, смурной стал, тихий. От этого-то ближним еще страшнее стало, чем от ярости его. "Вот", - говорит. - "От такой ненаглядной радости и мне смерть принять". Вышел он за двери и пропал, как сквозь землю провалился. Не видели его больше. Зато княгиня оставила слезы, взъярилась, как звериня лесная. Кинулась ворожить, над кипящим котлом кошке своей шею перерезала, кровь сцедила. А слышь, любила ее. Долго колдовала, три дня с места не сходила, накликала супостатам, деток ее изведшим, жизнь нерадостную да смерть немилостивую. Как закончила, так на месте и умерла... Алалей помолчал и добавил: - По совести-то говоря, не след было делать этого. Не из-за угла убили княжичей, не отравой извели, не навью русалочьей - в честном бою, доброй сталью. Только кто это матери скажет? Особенно если она ведунья да иноземка... Может, у них там так принято. - Все одно нехорошо, - сказал корчмарь. - Неужто не нашлось храбреца ведьму от котла оттащить? Не бывало такого, чтоб величане не по чести воевали. Дед хмыкнул. - Ты, друже, ведьмы той не видел. Не по-людски она колдовала, не здешние заклинала силы. Князюшко-то, вестимо, полуночные чары звал, Чернобогу служил, а княгиня... Кому охота Сторожа Сумерек себе в дом накликать? Охнул корчмарь и рот рукой зажал. - Вот то-то, что она от собственного заклятья и померла, - рассудил дед. - А нет - так ее бы прогнали с Вели вовсе. Худое это дело. Коли раз Сторожа позовешь - ввек не отвадишь. - Дед, - вполголоса позвал Верня. - А не белую ли водила она кошку? - Ишь ты, - хмуро сказал Алалей. - Не по летам догадлив, паря. То-то и оно. - А мне, - вдруг тихо сказал Ненаш, - один подлянин рассказал: забрел он однажды на это поле и видит: лежат павшие воины, зарубленные, пронзенные стрелами. Черная кровь на травах застыла. Вороны не каркают, на тела не садятся, летают молча. И бродит по полю среди мертвых тел златокудрая девушка без лица. - То Нелена, - сказал Алалей еле слышно. - То она братьев своих ищет. Тихо-тихо зудел у потолка комар, и тот умолк. Свистал ветер в печной трубе и заглох. Шла по полю Нелена, к мертвым витязям наклонялась, поворачивала к белой луне бескровные лица, шла она и все никак не могла найти братьев, - все на одно лицо оказались... Даже Ненаш как-то сник, хоть и слыхивал иные о той битве легенды. - Дай-кось я чего веселого расскажу, - со вздохом проговорил баюн. - Хорошего мало - в тоске спать ложиться. - И то верно, - согласился Радка. - Ты уж припомни, баюн, чего веселого, а? Дед подумал немного, порылся в памяти и зачастил. - Приплыло к нам по морям, по волнам из дальних краев войско огурцов. Пупырчаты, зелены, шелками устелены, золотом отделаны на любую сторону, всюду разрисованы дивными узорами. Лопнул огурец - встал первый молодец. Собой невысок, вроде с колосок, а знатность какая - без конца и без края! Сам царь ему рыбий, хозяин всех зыбей, троюродный деверь, внучатая сковородка! Лопнул огурец - то второй молодец. Величием славен, первому равен, безмерно знатен, высок да статен. Славится ровней утесу да лесу, пусть не красою, так ширью и весом! Лопнул огурец - вот и третий молодец... - Дед... - слабо, но настойчиво проговорил Ненаш. - А, дед... Не надо эту сказку сказывать. - Не надо? - участливо переспросил Алалей. - Ну так я другую скажу. - А я эту хочу, про огурцы, - обиженно протянул Радка. - Она веселая. - Тоже веселая будет, - объявил баюн. - Про подлян. - Вот про подлян не надо больше, - взмолился Ненаш. - А то другая сказка, - посмеиваясь, успокоил его дед. - Добрая. И в подлянах, вишь, славные люди живут. Сказка о премудрой царевне Чудесной Красе, длинной косе. Жил да был в Подляном Краю царь. Был у него один сын. - Женка, что ль, хворая оказалась, али почили детки? - сочувственно спросил Комлей. - Да нет... - пожав плечами, объяснил баюн. - Подляне, известно, на бабью сласть не падки. Одно чадо породят, и то много. Вот, значит, приспела этому сыну пора жениться. Велел ему король мудрую невесту сыскать. И поехал сын его в далекие края. Оттого, вестимо, что подляне - народ бестолковый, в своем краю разумной девы не найти. Ненаш ничего не сказал, только вздохнул. - А где такую найдешь? - пошевелив губами, вопросил Алалей. - Знамо дело, на Вели. Вот едет парень и думает: как же отличить, умна ли невеста? Испытать, что ли? Слыхал он, что в прежние времена так делалось. Только вот препона: какая девка согласится, чтоб ее на разум пытали? Тут выдержишь испытание - и то стыд. А не выдержишь - вовсе поношение и позор до старости. Ну и решил парень: как высмотрит девицу, ничего ей не скажет, будет украдкой испытывать. Едет он, едет и видит - идет по дороге дева красы чудесной, золотой косою дорогу метет, грибов плетенку несет. Понравилась она подлянину, он и решил: попробую ее на разум испытать. Догоняет он ее и спрашивает: "Много ли грибов собрала, красавица?" "Да больше чем выросло". "Как же это?" "Брела я нынче по лесу, нашла грибную полосу: на ней сорок пять опят в один голос вопят, - прибрала себе в плетенку до последнего опенка. Нашла двадцать сыроежек, все крепки как орешек, друг на друга похожи - забрала себе тоже. Вижу - старый сморчок, совсем дурачок, и тот в плетенку тянется, - оставила печалиться. Шла я домой с полной сумой, тут нагоняет меня гриб на лошадке. Я и его себе прибрала". Засмеялся парень и говорит: "Ох, искусна ты, красавица, речи говорить! А добрый ли гриб на лошадке разъезжал, какого грибного рода?" "Откуда мне знать? Гляжу, не в наших лесах поспел". "Отчего так-то решила?" "Да наш-то парень давно бы помог девице тяжесть нести". Устыдился подлянин, соскочил с коня, девицу с корзинкой в седло подсадил, а сам рядом пошел. А вишь, запала она ему в сердце. Идет он, идет и спрашивает: "Где бы мне, девица, на постой остановиться?" "А пожалуй ко мне в гости". Указала ему девица в лесу потайную тропинку. Миновали они три речки: у первой дно чистым песочком устлано, у второй - каменьями малыми, а у третьей - дорогими самоцветами. И видит парень - стоит терем, из золота сделан, серебряная крыша, алмазные окна. "Что за чудесные палаты!" - молвит подлянин, а ему девица в ответ: "То моего отца ветхое зимовье лесное. Уж не сердись, добрый гость, на скудное убранство, бедное угощение". "Как же имя твое?" - спрашивает подлянин. "Кличут Ведумой, а называют люди царевной Чудесной Красой, длинной косой". "Истинно люди говорят", - молвит подлянин. Накормила его царевна, напоила да спать уложила, а сама обернулась лисою и в лес убежала. Проснулся утром подлянин и видит - нет девицы. Опечалился он и решил пойти на охоту - дичи добыть, угостить царевну. Идет по лесу и видит, - рыщет лиса, хитрые глаза, а шерсть у нее огнем горит, чистое золото! Выхватил подлянин тугой лук. "Ну", - думает, - "добуду чудесную лису - хороший подарок царевне будет". Пустил он острую стрелу, - не сразила она лису, а только хвост лисе отрубила. Огорчился подлянин, подобрал лисий хвост и вернулся в терем. Пришел и видит - сидит Ведума и горько плачет, златые волосы ее до плеч обрезаны. "Что же мне, девице, делать?" - вопрошает, - "поношение горькое мне случилось". "Кто тебя, слабую, обидел?" - спрашивает парень. "Искала я в лесу спелых ягод, выскочил из чащи незнаемый человек, отрубил мою косу!" Смекнул подлянин - дело хитрое, вынимает из сумки лисий хвост: "Не здесь ли твоя коса?" "Как? Где сыскал?" "Вишь ты, горе какое", - говорит подлянин, - "пошел я в лес девицу искать, а нашел одни золотые волоски". Отдал косу Ведуме, та малое чародейство сотворила - коса и приросла на место, как прежде была. Вечером накормила его царевна, напоила и спать уложила, а сама обернулась соколицей и в небеса улетела. Проснулся утром подлянин и пошел на охоту. Идет и видит, - летят утки. - И два гуся! - не удержался Радка. Дед засмеялся, а Комлей и Поскеня в один голос на Радку цыкнули. - Вот, - продолжал Алалей. - Натянул он тугой лук и стрельнул по уткам - не попал. Вдруг падает с небес сокол и бьет уток, - охотничку только подбирать остается. Набрал он дичи и пошел обратно в терем. Вернулся и видит: хлопочет Ведума по дому, а за ушком у нее утиное перышко. Смекнул парень хитрое дело и говорит: "Славно я сегодня поохотился, славней меня соколица небесная". "Любезен ты, добрый гость, как я погляжу", - молвит Ведума. "Послушай же, Ведума-царевна!" - засмеялся подлянин. - "Хороша ты - пригожа, да и я тоже. Будь ты лисица, соколица или девица, а хочу на тебе жениться". Опечалилась тут Ведума и говорит: "Прости меня, добрый гость. Не быть нам вместе. Великое вено за меня отец просит: три царства богатых, три реки глубоких да три земных поклона". Открылся тут подляный царевич и отвечает: "Не печалься, Ведума-царевна, отец мой над всем Подляным Краем царствует, ему три царства да три реки отдать не накладно. Подляне, бывало, за невест и не такое вено давали!" "Откроюсь и я тебе, царевич! Искала я жениха разумного, залучила из чужих краев". Понял подлянин, что его вокруг пальца обвели, только засмеялся: уж больно хороша царевна Чудесная Краса, длинная коса. В те поры свадьбу сыграли, а на следующий год и сынок у них родился, Виняткой нарекли. Подлянин, правда, другое ему имя дал, подляное, аж выговорить срамно. - Да ну? - не поверил Комлей. - Во-во. - А ты мне на ухо скажи. Алалей захихикал и прошептал ему что-то на ухо. Мужик, прыснув, собрал бороду в горсть. - И верно говорят, будто подляне - бестолковый народ. Ненаш мысленно произнес имя царевича на величанский лад и поморщился: действительно, неблаговидно выходило. Все оттого, что варвары не знают благородного звука "э"... Однако о многом другом варвары знали, только как-то не вполне... И тут его осенило. - Тебя как зовут-то, дед? - тяжело спросил чуженин. - Алалеем кличут, - недоуменно ответил баюн. - Кличут, положим, Алалеем. А зовут как? - Баюном называют. Горазд я сказки баять, - бесхитростно объяснил дед. - Это называют. А зовут? - Много будешь знать - скоро состаришься, - заметил Алалей и лукаво поглядел на него из-под кустистых бровей. - Кто тебя, дед, научил такие сказки сказывать? - холодно продолжал Ненаш. - Спокон веку величане сказки сказывают, - усмехнулся Алалей, подливая себе сбитню, - прежний весь выхлебал, горло промачивая. Ненаш даже побледнел. - Врешь! Алалей поднялся. - Да ты не из подлян ли будешь, сынку? - спросил он ласково. - Чего? - А вот где усталое солнышко ввечеру падает, там, стало быть, подляне живут. - Ты чего это, дед? - хмуро осведомился Ненаш. - Добрый-то человек середь лета вина не спросит, - пояснил Алалей. - Доброму человеку солнышко кровь согреет. Подляне же, известно, на русалках женятся, оттого кровь у них рыбья. А еще, сказывают, у подлян от нашего сбитню лютый понос случается, - сказал дед и даже призадумался. - Не желаешь ли еще сбитню испить? Подлянин сплюнул прямо на пол и выскочил за дверь. - Ить ты чудо морское, нуменорское, - умилился дед. - Карна да Желя тебе в помощь! - хохоча, окликнул подлянина Комлей. - Балрога тебе на полати! - донеслось в ответ из темноты. - Чем это подлянам сбитень не годится? - усомнился Поскеня. - Он для здоровья полезен. - Потому русальей снеди едят немеряно, - пояснил Алалей. - Он-то, вишь, кашей нашей побрезговал, русалью лепешку весь вечер жевал. Ну, тут я его сбитнем и угостил. Пускай не учит баюна сказки сказывать! 23.08.02 Текст размещен с разрешения автора. return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>