Эланор Росчерки памяти Финроду Я - не был Цикл "Начало пути" Корабли Сестренка Цикл "Не забвение" Послушай меня... Здесь будет... Пламя и золото Цикл "На этом берегу" На этом берегу И был день... Имя любви Цикл "После граней" Дождь Беседы Я - НЕ БЫЛ Я - не был. Героем-воителем я не был. Не одолевал чудовищ в битвах, не вдохновлял войско на победы, привлекая к себе взоры на поле брани, не сшибался с Врагом грудью, не выходил на поединок со сто крат сильнейшим, не совершал подвигов, достойных воспевания в балладах… Я - не был. Полководцем-стратегом я не был. Не продумывал планы атак, не штурмовал стены крепостей, не стоял в задумчивости над картой с планами битв, отмечая расположение своих и чужих армий, не глядел, словно с птичьего полета, паря чучелом орла над бумажно-плоской землей. Я - не был. Гордым государем я не был. Не застывали в изумлении и благоговейном трепете при виде моем жители города моего, не сидел я в золоте и бархате на троне, принимая послов из дальних стран, не излучал я величие и мощь, проезжая по улицам, окруженный пышной свитой, не твердили подданные имя мое в своих молитвах… Я - не был. Я не пришел. Я не успел. Я не остановил. Я не спас. А успей я тогда вовремя, все равно… все равно не смог бы остановить и спасти. Вот только умереть - да. Это проще. Как обычно. Не так холодно потом. Мне бы - по весеннему лесу с лютней за спиной. Мне бы - по дорогам мира, из селения в селение, из города в город, безвестным менестрелем, свободным бродягой… Я люблю запах земли после дождя, я люблю смотреть, как зеленые гусеницы жуют листья, как маленькие богомолы чистятся, случайно попав в котелок с кашей, я люблю верящих в надежду… Я люблю по уши перемазаться черникой, я люблю прыгнуть с разбега в холодную воду, я люблю открытые двери домов и теплый свет в окнах, я люблю бродить босиком по песчаному дну ручья, я люблю называть по именам… Я люблю, когда золотые перья одуванчика щекочут нос, я люблю сына, моего сына, не зачатого мною, я люблю, когда смеются друзья - или те, кто в смехе своем становятся друзьями… Я люблю, когда меня ждут. Я люблю, когда в меня играют. Я люблю жить. Помогать мне не надо. С этим я отлично справлюсь сам. Цикл "Начало пути" КОРАБЛИ На бескрайней сини моря, белые перья.. белые птицы.. стая лебедей села на волны... Вот они ближе ближе... рукотворные лебеди, сотканные из кружев морской пены... А море ведь не синее - оно золотое, пронизанное лучами до дна, у берега - а там, дальше, салатовое, зеленое, бирюзовое... густо-фиалковое, и наконец почти черное... Страшно нырять в такую глубь, страшно даже влгядываться в нее... У берега лучше. Взять в руки комочек пены, чувствовать как он тает в пальцах, видеть исчезающие за несколько мгновений изгибы и витки белых узоров... Лежать на песке, играть песком,пропуская между пальцами, позволять песку и ветру запорошить волосы, порою - глаза.. Не надо пытаться промыть глаза морской водой. Впервые попробовав это, удивляешься узнаванию того, что море умеет кусаться... Как много умеет море... Но пожалуй самое главное: оно умеет носить на себе корабли. Легкие, хрупкие - даже страшно: вдруг не выдержат тебя, распадутся тысячами белых пушинок? Но нет, быстро и гордо скользят по морской глади...вперед, вперед, и - разве можно молчать -восторг вырывается не то песней не то кликом! Однако внезапно потемнело небо, дрожь прошла по огромному телу моря, поднялись волны, бьются о корабль, кренят на сторону... Ухватится покрепче за борт, а в лицо, ветер и соленые брызги. Весело то как! Отец, отец, зачем ты хватаешь меня и уносишь от борта?! Я не хочу, я хочу здесь, где море и ветра, столько моря и ветров что кажется хватит на всю жизнь!... Опасно? Ну и что что опасно, я не боюсь... ой! Огромная волна, переливаясь на палубу, окатывает нас с головы до ног, я вцепляюсь в отца с испуганным криком, он пользуется этим, чтобы унести меня вниз... Это была моя первая морская прогулка. Сколько мне тогда было лет? Не знаю. Не помню. Наверное как раз столько, чтобы на всю жизнь полюбить вас, белые корабли.. СЕСТРЕНКА - А не испугаешься? Мотает головой, смотрит серьезно, а в глазах мерцают смешинки: ну не верит, что старший брат может повести ее туда, где будет по-настоящему страшное. И правильно не верит. - Но туда далеко идти. Ты устанешь. - даже не попытка отговорится, а так - что-то вроде последней проверки. В конце концов, я всегда могу взять ее на руки, да и ничего не мешает нам остановится отдохнуть по дороге. Она кажется прочла мои мысли. -Устану - отдохнем. - Но тогда мы можем не успеть к приливу. - Разве это последний прилив? - спрашивает, склонив голову к левому плечу. Остается только развести руками. Сестренка безусловно права. И мы идем. По мокрому песку веселее всего не идти, а бежать - сестренка тоже так думает, мчится вприпрыжку, подол платьица в пятнах от брызг воды и пены. Лукаво оглядывается на меня. - Давай наперегонки? Вон до того камня! Соглашаюсь. В беге иногда кажется, что за спиной распахиваются крылья... Сестренка обгоняет меня. Всегда, когда бежим наперегонки, она обгоняет меня и надо видеть, как она этому рада! Совсем не запыхалась.Остановилась у камня, ждет. На камне выщербины - в одной из них в луже воды сидит крохотный рачок, шевелит усами. Она засмотрелась, протянула руку... - Не трогай, не надо - предупреждаю. - Он же тебя боится. Рачок со мной согласен. Прячется в панцирь. - Давай его выпустим в воду! - Рано еще. Этот камень и лужица - его дом. Разве ты бы хотела оказатся далеко от дома? Когда он вырастет, он сам выберет где ему жить. - Далеко от дома? - она вскидывает на меня взгляд - ну... это страшно.... Но иногда - страшно интересно! И опять она угадывает мои мысли, сама, кажется, того не зная. - Да, но таким малышам как тебе и ему, - киваю на рачка, который все еще не решается высунутся, - рановато покидать дом. Она пожимает плечами. - Мы скоро вырастем. Я киваю. Еще бы... Мы идем дальше. Сестренка уже немного утомилась, теперь она идет рядом со мной, взяв меня за руку. Теплая ладошка в руке:отчего то и жутковато немного и радостно почти до слез всякий раз, как беру ее руку. Маленькая такая... Удивительно - ведь и я был таким же маленьким, и братья... а верится теперь в это не очень, хоть и помнится хорошо. Наконец мы подходим к скалам. Сестренка задирает голову, откидывает волосы с лица, чтоб лучше видеть... Для нее скалы тем более огромны, что так близко от них - в первый раз. - Мы туда наверх полезем? - с некоторым испугом. - Да, если не боишься. - Я не боюсь, я просто думаю, - а стоит ли оно того? - отвечает, помедлив, стараясь придать голосу взрослые нотки. - Там - чудо. - Настоящее? - Я когда-нибудь показывал тебе ненастоящие чудеса? Она задумывается, испытующе оглядывая меня. - Нет... Ну ладно. Полезем. Позволение полученно, и мы начинаем путь наверх. Конечно я вдесятеро осторожней, чем когда бываю здесь один. Прежде всего привязываю сестренку к себе заранее припасенным поясом - я еще вчера попросил ее принести пояс... подозреваю, что мама его уже хватилась... Лезем по скалам: точнее я лезу, а малышка - у меня на спине. Держится крепко. Наконец мы оказываемся наверху, на небольшой каменной площадке. Я спускаю сестренку со спины, достаю из тайника под камнем веревку... Она тем временем озирается. - Ух ты! Да отсюда все гавани видно! И город! - Только к краю не подходи - предупреждаю, закрепляя веревку, и одним глазом косясь в ее сторону. Потом беру сестренку за руку, покрепче. - Взгляни туда. Она смотрит. Я не удивляюсь, когда невольно льнет ко мне. Этот каменный колодец неподалеку от площадки... меня самого до сих пор иногда дрожь пробирает, когда туда заглядываю. Он глубок и темен... - Мы - вниз? - спрашивает. - Да. Не бойся - повторяю уже в который раз, глажу ее по голове, становлюсь на колени. - Ну, давай, забирайся ко мне на спину. Снова обвязываемся крепким поясом и я начинаю спускатся вниз, стараясь делать это не очень быстро... Сестренка только попискивает, и, молодец, ухватилась за меня как следует, цепко, даже слишком... В какой то момент приходится предупредить: - Не за шею, за плечи держись! Задушишь же! Перехватывается. Умница. Усмехаюсь: в меня пошла... Наконец становится светлее... и вот я спрыгиваю на каменный пол небольшой пещерки. Развязываю пояс, снимаю сестренку со спины. Она побледнела. - Приехали. - чуть встряхиваю ее, крепко держа в руках. - Как ты? - Хорошо, - начинает озираться - а где чудо? - А вон там... гляди... Теперь она замечает, что свет в пещерку проникает из отверстия, на уровне моих колен. Отверстие формы неправильного овала, чуть больше головы взрослого. - И? - И. Выгляни туда. Только осторожно... Она выглядывает. Восторженное "Ах!" - и замирает. Я сажусь на пол. Еще бы не "ах"... Я помню, как сам был поражен, впервые обнаружив это. Из проема был виден лишь крохотный кусочек моря - близко, так близко, - и оттого казалось, что вдруг очутился на дне морском, и смотришь через толщу воды вверх... Это было странно, непостижимо - море переливалось всеми цветами, оно было перед глазами, многоцветным кристаллом, настолько около, что соленые брызги попадали на лицо. Это - быть внутри моря, самому стать его частицей... Как Оссэ. Как Ульмо... Наверное. Мне не нужно было видеть, чтобы знать, что сейчас переполняет сестренку... Знать - да. Но этому чувству названия нет - по крайней мере, я подходящего слова еще не подобрал. Наконец я окликнул ее. - Пора! Нам пора! Она неохотно послушалась. Повернулась ко мне: лицо мокрое от брызг, сияющее восторгом, мельчайшие, как алмазная крошка, капельки воды, дрожат на ресницах и волосах. Я вытер ей лицо подолом рубахи, пока соленая вода не попала в глаза. - Ну что, я сдержал свое слово? - Да. - короткое и благодарное. Уткнулась лицом в мою грудь, обняла... Мы еще немного посидели в пещерке - просто молча. Потом нам предстоял путь наверх. Он был потруднее, чем вниз - все таки малышка растет, становится тяжелой. Но вот выбрались, огляделись... Да, она права, отсюда действительно отлично видно и город и гавани. А уж те, кто гуляет по берегу - как на ладони. Вот, совсем близко, девушка: высокая золотоволосая фигурка. Подняла голову, увидала нас, помахала рукой... Ох... у меня даже дыхание перехватило от нежданной радости: это же!.. Но что она здесь делает?!.. То есть - она, конечно, вольна гулять где угодно но... почему сейчас когда мы тут?.. Я помахал в ответ, а сердце судорожно забилось: знала? Не знала? Кто нибудь сказал? Но ведь никто кроме нас двоих не знал, что... Тут сестренка дернула меня за руку и рассмеялась. - А ты не сказал, что будет два чуда: одно мне, другое тебе! Я посмотрел на ее смеющееся личико... и сам засмеялся, и мы стояли вдвоем на скальной площадке, держась за руки, и смеялись,смеялись так, что долго еще потом звенело в ушах. Цикл "Не забвение" ПОСЛУШАЙ МЕНЯ... Послушай меня... Я расскажу - только послушай меня. Мы подошли тогда слишком поздно - все уже закончилось. Издалека мы слышали крики, лязг оружия... но когда подошли, увидали только последствия этой резни. Тела в крови, иссеченные клинками, у многих - отрублены руки, пробита грудь, у кого-то перерезанно горло, кровь, уже начавшая кое где буреть, стекалась в лужи, тускло алевшие в свете факелов. Лица, мертвые, посиневшие лица. Мертвые глаза. Страшней всего - открытые бессмысленно глядящие в небо глаза. Лица искаженные страхом , болью, непониманием... Да как же это так? Ведь мы же - родичи! Смотреть на них. Смотреть не отводя взгляда. Узнавать. Слишком много здесь тех, которых знали по именам,с кем виделись недавно и договаривались о новых встречах. Великие!.. Как же хочется кричать! Но крик застрял... Горло першит. А может быть все это дурной сон?! Рванулся куда то в сторону: проснутся! Только бы проснутся поскорей! Меня трясло. Я не хотел в это верить. Отец, кажется, поверил раньше всех: он отошел и опустился на землю, обхватив голову руками. Он весь дрожал... Мы столпились вокруг него - мы все, и я кого-то обнимал и гладил по голове, пытаясь успокоить, хотя больше всего мне самому хотелось сейчас вжаться в чью?нибудь грудь носом и замереть... Когда мы поняли, что феаноринги уплыли, бросив нас на этом берегу, я кажется даже не удивился. И не разгневался. Не было сил уже ни на что. И возвращаться назад - тоже. Хотелось как можно скорее покинуть Аман: потому что и в наступившем солнечном и морозном дне мне все виделось отражение света факелов в зеркалах крови. Я думал... Нет, я ни о чем не думал тогда. Просто было мучением топтатся на месте. И возвращаться - тем более. Особенно, когда отец предложил... Казалось, он в один миг сломался, потускнел. Он боялся. Я - тоже. Но... не знаю, наверное какое то упрямство толкало меня идти вперед. А может быть просто хотелось увидеть их лица - снова. И услышать от них хоть что-то что оправдало бы весь этот безумный ужас... Или бросить упрек... или просто... Не знаю. Не знаю. Нолофинвэ - почему то перед ним казалось стыдом развернутся и уйти. Кажется я даже немного стыдился решения отца - и ругал себя за этот постыдный стыд... Ох, как же глупо звучит... Мы пошли. Льды. Холод. Вначале мороз колол щеки, потом через пальцы пробрался дальше, наконец тело будто застыло: я не чувствовал ног, когда касался лица, мне казалось, что трогаю ледышку. Вначале еще были мысли. Гневные, беспокойные. Потом - жалобные, от которых хотелось плакать, скулить... Потом они исчезли совсем, остался только звериный страх за свою стаю, за тех кто со мной одной крови... Братьев и сестру я не выпускал из вида. Это я помню. Это почти единственное, что я помню. Я не шел: двигался. Временами меня кто-то брал за руку и вел вперед. Иногда это делал я сам. Шли мы в молчании. Нет - в начале пути были разговоры. Подбадривали друг друга, высказывали все, что думали о Первом Доме. После стало не до бесед: даже на то, чтоб дышать уходило слишком много сил. Этот ледяной туман прорезали только крики. Они вырывали меня из оцепенения: крики тревоги, предупреждавшие об опасности, или отчаянные, гибнущих во льдах. Тогда я кидался на помощь. Кого-то удавалось вытащить, кого-то - нет. Таким я даже завидовал временами. Говорят, ледяные равнины красивы. Я помню, в Амане я тоже так думал. И может быть когда нибудь я научусь опять видеть эту красоту. А потом однажды льды закончились, и я ощутил под ногами землю, настоящую землю. И я обрадовался, что можно наконец упасть и заснуть, и будет тепло. ЗДЕСЬ БУДЕТ... (Неудачная попытка летописи) Ржание лошадей, смех, говор... Мы услыхали их незадолго после того, как увидали вначале огни, а после - шатры и шалаши из ветвей. Тогда разом смолкли почти все наши разговоры, шедшие впереди остановились, поджидая отставших. Женщин и детей - в середину... Из толпы изгнанников ("добровольных" - вывело перо, и я с трусливой поспешностью перечеркнул это слово...) мы превратились вдруг в едва ли не войско, готовое к битве. Мы подходили все ближе. Они уже заметили нас - и на берегу озера все разрасталась, как дождевая туча, еще одна толпа... Нет. Тоже - войско. Родичи и верные Феанаро. Когда два войска разделяло не более пятидесяти шагов, Нолофинвэ остановился, и знаком велел сделать то же остальным. Я последовал его примеру. Я был впереди, едва ли не плечом к плечу с Турукано. Около него - Нолофинвэ. Финдекано по другую руку от отца, рядом с ним двое наших младших. Спиной я ощущал присутствие Артаресто, Артанис же стояла около и впереди него. Гораздо позже я осознал, что со стороны мы напоминали стадо оленей на лесной поляне, окруженное волками. Хотя... Ведь очень может быть, что оказавшиеся напротив, видели волков в нас. Ведь нас было больше. И тогда это согрело душу, прежде чем я успел понять, чему я радуюсь. - Здесь будет битва... еще одна.. - прошептал кто-то. Не знаю, кто. Но вот после этих слов мне и стало жутко. "Неужели все повторится? Родич против родича, друг против друга... эльдар проливают кровь эльдар? Неужели опять?!" Я еще ужасался, когда ощутил, как моя рука сама легла на рукоять меча. "Безумие!" вскрикнуло что-то внутри меня, и тут же я услыхал ответ "Пусть. Но я должен защитить свой народ. Любой ценой." Свой народ... Раньше я никогда не думал о них - так. Даже во время похода по льдам. "Народ эльдар" - да, разумеется. "Народ нолдор" - да. "Дом Арафинвэ" - да. Но теперь - "Мой народ" . И к этому "мой" не причислялся ни один из верных Нолофинвэ. Но, возможно я повторяюсь, но, тогда страха из-за этого нового понимания я не испытывал. Потом только... потом... Про нас говорили, что мы всегда были верны королю Нолофинвэ... королю Финголфину, и Нарготронд и я, его правитель, были одними из наиболее преданных его вассалов. Да. Были. Но не всегда. Я смотрел на феанорингов. Как же они переменились за этот короткий срок... Печать инности легшая на их лица, позволяла нам с легкостью назвать их чужими. Они были вооружены. И ждали боя. С нами. Феанаро я не увидал и изумился этому. Не было и Майтимо... Макалаурэ стоял впереди, бледный, что еще больше подчеркивала чернота волос. Он молчал, молчал и Нолофинвэ и каждый миг молчания становился еще одним камнем в возводимой между нами стене. - Здесь случится то, что для Моргота будет радостью... - и снова я не знаю даже, произнес ли кто вслух эти слова , или мысль - одного или многих - была так резка и сильна, что пронзила мой (А чьи еще? Чьи кроме?) разум. Возможно, благодаря этому и было нарушенно молчание. Приветствия звучали сухо, если не враждебно, так что их вряд ли стоило называть приветствиями. И беседа была весьма краткой. Вести о пленении Майтимо, о гибели Феанаро поразили... но вряд ли многих в тот миг опечалили. Что касается Майтимо - больше было страха за судьбы оставшихся здесь ныне, из-за его знания о них, чем... И было жаль Макалаурэ. Я подумал еще, что для Феанаро случившееся с ним - достойный конец. Пламя схлестнулось с пламенем большим, и осталась лишь зола... "Знал ли он что здесь найдет свою смерть?" "Может и догадывался. Но вот то, что даже могилы не будет..." А это уже точно - мысли. Кажется, братья переговариваются. Артаресто и Артанис... Артанис. Еще бы. - Нолофинвэ, мы оставим вам этот берег. А свои жилища перенесем на южный. Пусть здесь будет ваша земля. - это сказал Макалаурэ, словно отвечая на незаданный вопрос. Его братья и воины возражать не стали. Видимо, и им это представлялось наилучшим выходом. Как и нам. На том и порешили. Нолдор покинули берег быстро. Мы стали обстраиваться на новом месте... Я наполнял фляги свежей водой, когда Артанис подошла. - Здесь теперь будет наш дом. - сказала, пожав мою руку у локтя. - Здесь будет наш лагерь. - ответил я, отводя глаза. ПЛАМЯ И ЗОЛОТО (К Куруфинвэ) Пламя и золото: не отвергнуть, не забыть, не убежать... Золото плавиться в самом горячем огне. Золото и сталь. Языками пламени ворвались вы в золотой город, тлели жаркими углями весь безумно яркий солнечный день... Солнце не оставляло ни одного темного уголка, беззаботно и безжалостно освещая все, не позволяя спрятаться, укрыть хотя бы частичку того, что должно было быть сокрыто... Алые отсветы факелов на стенах не были так беспощадны. Их обжигающая честность манила - но неверен был их свет, и бежали его, бежали к звездам. А поутру вновь всходило солнце, животворное солнце... Но под факелами всегда было темнее всего. Пламя и золото, слитые вместе, сталь клинка вплетенная в серебро струн... Сталь и пламя. Золото и струна. Пророчеством мнились арфа и пылающий факел... А город стоял. И благодарить за это во многом нужно тебя. Какой же ты... иногда, словно лесной пожар, а порою слабый огонек, который хочется прикрыть от ветра рукой... Насмешливый, жесткий, едва ли не жестокий... И этим ты притягивал больше всего. Белое пламя глаз... Там и тогда в них была... жалость?... или это только прегрезилось? Хочеться думать, что нет. Как упрекать того, кто уверен в своей правоте?... Как теперь посметь оскорбить тебя прощением? Я не упрекаю и не прощаю, родич. Я люблю тебя. Цикл "На этом берегу" НА ЭТОМ БЕРЕГУ (Частично по картине Этуил. За каковую картину ей огромное спасибо!) На моей ладони - белка. Сидит, держа в лапах орешек, и смотрит настороженно и немного лукаво. С двух шагов никогда бы не отличил ее от настоящей, но рука ощущает не трепет живого тельца, а ровный холодок дерева. - Очень искусная работа - признаюсь светлоглазому нандо. Он пожимает плечами, однако видно: признанием его таланта доволен. - Вы, нолдор, тоже умелые мастера. - отвечает. Как все же отличен их язык. Многие из нас только начинают его осваивать, однако им квэниа, судя по всему, дается еще тяжелее. А ведь языки очень похожи. Только синдарин более спокойный, звуки зачастую глуше, мягче... Нандо окликает кто-то из сородичей, он устремляется на оклик. - Подожди. Ты забыл!.. - пытаюсь вернуть фигурку, но светлоглазый только машет рукой. - Оставь себе! - Спасибо! - осторожно прячу белку. "Вы нолдор тоже умелые мастера". Мы.. нолдор... Ну да. Для них, не покидавших Эндоре, все мы, -пришельцы, - нолдор. Они не делают различий. Хотя нет. Кое-кто уже выучился различать. Владыка Тингол, к примеру. Что-ж. Его можно понять. Интересно, он в самом деле опасался, что мы можем лишить его власти в Белерианде? Выходит, что так. Что же будет, когда он узнает всю правду о нашем походе? Он этой мысли меня передернуло, стало холодно, несмотря на солнечный день. Нехорошо. Наверное, Ангарато не стоило умалчивать... да впрочем, он сам был волен решать, что рассказать, а о чем промолчать.. пока? Нахожу глазами Ангарато. Он с остальными, а рядом с Артаресто - неведомая мне дева. Хотя... нет, не такая уж неведомая. С самого начала праздника я не раз замечал ее рядом с Артаресто. Надо будет познакомится поближе, судя по всему, это знакомство все равно предстоит очень скоро. - Финдарато - подошел Макалаурэ. Из всех семи, здесь только он и Майтимо. То ли так и лучше, (зная нрав младших сыновей Феанаро) то ли... - Скажи, кто этот менестрель? - Макалаурэ указывает на Даэрона, только что искупавшегося в озере и теперь греющегося на солнце. - Даэрон. Посол Тингола, владыки Дориата. - отвечаю я. - Хороший менестрель - говорит Макалаурэ, возможно неосознанно выделяя голосом первое слово. Я не в силах сдержать улыбку и он это замечает. - Что ты так смотришь? - Ничего. - я закусываю губу, и стараюсь сохранить серьезность - Вы оба искусные менестрели. Представить вас друг другу? После краткого колебания, второй сын Феанаро кивает. Что ж. Подхожу с ним к Даэрону. Знакомлю. Менестрели смотрят друг на друга... по выражению их лиц не только я, но и все находящиеся вблизи понимают: не позднее сегодняшнего вечера нас ждет едва ли не поединок на песнях. На празднике музыка почти не умолкает, однако сейчас встретились двое, считающиеся среди свои народов непревзойденными, и, смею добавить, не оспаривающие это мнение... Впрочем, более чем заслуженно. Скоро оставляю их беседовать между собой. Им не будет скучно друг с другом. Впрочем, так же и государю Нолофинвэ не скучно и не тягостно с Кирданом. Обычно суровое, сдержанное лицо нового государя нолдор сейчас открыто и ясно. Впервые после... конца похода. "Конца похода. И не позволяй себе думать об этом иначе.." Солнце уже высоко, я начинаю чувствовать себя голодным. Хорошо бы поесть и кстати же продолжить нашу с Турукано беседу, ведь в самом деле, город в недрах гор - это привлекательная идея. Турукано... где же он? Озираюсь. Ах, вон где. Интересно, чего так настойчиво добивается от него юная Итариллэ? Гм... подойти к ним или не стоит мешать разговору? Тут Турукано, словно в ответ мне, оборачивается. Видит меня: - Финдарато! Нет. Пожалуй я все-таки помешаю разговору... Судя по всему, по крайней мере для Турукано это будет кстати. Пробираясь к Турукано меж неожиданно оказавшихся на пути дев (которым не очень-то хочется меня пропускать, тоже ведь забава...), замечаю в стороне Майтимо. С ним рядом - Финдекано. Они кажется ничего вокруг не замечают, настолько заняты друг-другом. Среди общего праздничного веселья у них своя, особая радость. А ведь если бы не Финдекано, то этого праздника скорее всего не было бы. Не зря его зовут Отважным, но он заслуживает гораздо больше, чем одно это слово. Он совершил невозможное. Не верю, что когда-либо кто-то из нас будет способен на подобное. "Воистину, слава тебе, Финдекано. Это счастье,что у Майтимо есть такой друг. Кто-то умеет прощать, а кто-то и не мыслит о том, что нужно оно, это прощение." Майтимо выглядит счастливым. И от этого тоже - хорошо. Впрочем, нет на этом празднике ни одного хмурого, недовольного лица. Гомон птиц и голосов, зеленая листва и свежий ветер с озера... Светло, тепло и радостно, и верится, до смешного ярко и пронзительно верится, в будущие победы, в то что все еще будет, будет правильно, только так, как должно и может быть. И жизнь, яркая и переливчатая, сможет продолжатся, если не так, как прежде, но продолжатся - сможет. Здесь, на этом берегу. И БЫЛ ДЕНЬ... (Посвящается Мэримэ. C благодарностью за нужные слова, сказанные в нужное время.) Лето. Жаркое, солнечное. В середине дня хорошо у водопадов: свежо, мельчайшие брызги воды оседают на лице и блестят в волосах. А шум воды, отдаваясь в ушах, будто отгораживает от остального мира, оставляя истиной лишь реальность грохочущих струй. Полюбовавшись на стремящийся вниз поток, я спустился по берегу к озеру. Подошел к довольно высокому пригорку откуда с разбегу прыгали в воду юноши и девушки, что посмелее. - Приветствую, государь! - меня заметил первым Таурохтар, один из наших юных разведчиков. Махнул рукой и тут же прыгнул в воду, ловко и красиво,стремясь, видно, показать себя. Но, к несчастью я стоял слишком близко: меня окатило водой, напрочь забрызгав новую зеленую тунику. - Государь! - Таурохтар вынырнул и стоял в воде по пояс: он вспыхнул и опустил голову, смущенный произошедшим, тем более что бывшие на берегу не скрывали улыбок, - я не хотел! - Я верю! - я представил, как мы оба выглядим со стороны и рассмеялся. Таурохтар хотя бы в воде, а я, стоящий на берегу в мокрой одежде и с липнущими ко лбу и щекам волосами, должно быть, очень нелеп. Разведчик вначале смущенно кусал губы, но через несколько мгновений не выдержал и присоединился к уже ставшему общим смеху. - Эй! Вот ты где! - окликнул меня Ородрет. Я пошел к нему, кивнув еще раз Таурохтару. Брат ждал меня под раскидистым вязом, чьи мощные узловатые ветви нависали над землей так низко, что на нижние можно было сесть, словно на скамью. - С каких это пор ты купаешься в одежде? - усмехнулся он. - Это что-то новое. - Ну, должно же быть в мире место переменам, - Хмыкнул я в ответ. Снял тунику и повесил ее на ветвях: пусть просушится. Сам тоже забрался на дерево, прислонился спиной к стволу, свесив ноги: шершавая прохлада вяза давала ощущение уютной защиты. Таких деревьев много было в Дортонионе. В людских поселениях на их ветвях весели вперемешку сушившиеся на солнце плоды и грибы, одежда, полотно и ребятишки, которых матери и старшие сестры гоняли от плодов, хорошенько хлестнув хворостиной но чаще теми же самыми высохшими или мокрыми юбками и рубахами. Ребячья стайка с визгом осыпалась с дерева, но очень скоро оказывалась на другом, и звонкие голоса соперничали с веселым щебетом уже привыкших к людям лесных птиц. - Знаешь, что сделала Финдуилас? - спросил брат. - Что же? - Вчера вечером она принесла ко мне в комнату ежа! Ничего об этом не сказав! А ночью он вышел... - Вышел, значит. А ёжики - они топают. - Топают! - подхватил Ородрет. Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Ёжики... Одними из первых мелких зверей, что встретились мне в Эндоре, были как раз ежи. Я обрадовался им, как памяти Амана, не удержавшись, принес одного с собой в лагерь, хотел угостить яблоками. Угостил. И решил что отнесу назад завтра. Я оставил его в шатре. Но ночью ёж слез с моего плаща и пошел гулять по шатру. Я совершенно упустил из виду, как громко топают ёжики... Он переполошил не только меня, братьев и сестру, но и половину лагеря. Впрочем, нет. Половину лагеря подняли на ноги по тревоге мы сами, не разобравшиеся в чем дело. Тогда нам едва ли не за каждым кустом мерещились происки Врага. Конечно, чуть позже, немного опомнившись от первого испуга, мы поняли причину тревоги. Ежа обнаружил и водворил на место Аэгнор. Но рассказать об этом остальным мы так и не решились - так оно и осталось между нами пятью. - Где же ёжик сейчас? спросил я брата. - Финдуилас пошла относить его к нему домой. В наш сад. А, вон она... Золотоволосая девочка вместе с несколькими друзьями подбежала к дереву. Ородрет спрыгнул на землю, я остался сидеть на ветке: не мне ребенка воспитывать... Сейчас по крайней мере. Я наблюдал за тем, как брат безуспешно пытается придать лицу более-менее серьезное выражение: он весь светился, когда дочь была рядом. - Отнесла? - Отнесла! - кивнула Финдуилас. - Он под корни дерева забрался. - Молодец. И запомни - зверям не место в наших домах. У них есть свои. - Ладно, - кивнула девочка. - Отец, а можно нам Линдир что нибудь споет? - Попроси его об этом, - Ородрет кивнул в сторону менестреля, уютно устроившегося на траве, усыпанной розовыми и белыми цветами, и, кажется, грезящего с закрытыми глазами. Странно, но около Линдира не было его лютни, с которой он обычно не разлучался. Дети подбежали к нему. Менестель легко согласился сыграть для них, но возникла заминка: никак не мог найти лютню. - Где же она? Я ведь ее здесь оставлял... Дети охотно принялись помогать ему в поисках. - Ты ее, как всегда, в синий шелк завернул? спросила Финдуилас. - Ну да... - Так я ее видела! В кустах! Вон в тех! - Да не был я в кустах! изумился Линдир, но девочка уже золотистой молнией бросилась туда и вернулась, действительно подав менестрелю его лютню. Тот с подозрением покосился на детей, развернул ткань.... - Эй! - воскликнул возмущенно, - а где же струны?! Дружный смех детей был ему ответом. Проказница Финдуилас успела каким-то образом утащить лютню и снять с нее струны. Сейчас она отдала их менестрелю, тот принялся приводить в порядок инструмент. Вдруг - и действительно вдруг, как порою бывает летом, - небо заволокли тучи, и хлынул ливень. Кто-то бросился под защиту деревьев, а иные остались - дождь был сильным, но вряд ли долгим. Так и вышло: не успели мы как следует промокнуть (вот только тунике моей предстояло сохнуть заново), как дождь прекратился, и снова засияло солнце. Остались только крупные блестящие капли, свисающие с ветвей, искрящиеся в траве, да еще... - Смотрите! Смотрите! - воскликнула Финдуилас. - Радуга! Радуга купается в водопаде! И верно, у основания падающего потока, от берега до берега был перекинут семицветный прозрачный мост, радуга, необыкновенно яркая, первая радуга, которую мы видели в этом году. ИМЯ ЛЮБВИ (Финрод об Андрет) Пожалуй, если говорить о любви, и быть полностью честным с собой, только одна женщина вспоминается мне отчетливей, чем хотелось бы. Только думая о ней, я иногда сожалею, что мы , квэнди, не имеем права забывать. Ее звали Андрет. И она любила моего брата. Аэгнор тоже любил ее. Но его любовь была лишь нечетким отражением ее чувства -таким сильным и острым оно открылось вдруг. Любовь - как отточенный клинок. Коснись - порежешься. Она не позволяла касаться лезвия клинка. Ведь она любила Аэгнора, я знаю - достаточно было увидеть, как она на него смотрит... Мы были для эдайн золотой заморской сказкой -но несколько строк этой сказки были написанны только для Андрет, и она, осознавая это в полной мере, сочла себя недостойной прочесть их до конца. Я слышал историю от детей эдайн. Однажды в середине зимы жарко затопили печи в пустом доме, и от тепла проснулись бабочки, множество ярких бабочек, и запорхали по комнате. Дети любят ловить бабочек, но к тем, зимним, они не посмели даже протянуть рук... Думаю, Аэгнор был для Андрет чем-то похожим. Зимней бабочкой. Чудом. Тем, чего нельзя касаться руками. Как звезда, или как сон. Может быть, это банальные сравнения, но они честны. Андрет была смертной, и не забывала об этом ни на миг - в отличие от моего брата. И он, и я могли долго обьяснять, что телесная оболочка для эльдар мало значит, но Андрет не верила этому. Возможно, если бы речь шла не о ней самой, она бы прислушалась и согласилась.... но женщины, любя, думают сердцем. И сердце Андрет подсказывало ей единственное - хоть и ошибочное - представление о будущем, столь недалеком: он будет не любить, но жалеть. А этого она , гордая, не желала. Не желала связывать его, обрекать на самую страшную муку: видеть, как уходит из мира дорогое тебе существо, и быть не в силах помочь. Обьяснить Андрет ее ошибку не удалось ни Аэгнору, ни мне. В глазах этой девушки у мира были свои законы -и она следовала им с привычной беспощадностью воина в бою. Мне страшно думать о том, что она пережила. Что передумала ночами, днями - когда он был рядом, и когда его не было. А ведь когда рядом с нами нет любимых, мы еще большей отчетливостью представляем их - и это мука.... Она решила, что для Аэгнора жизнь рядом с ней будет самоотречением - и опередила его. Она решила все за двоих. А он... в какой то миг мне показалось - он сам поверил ей и испугался. Кажется, мой брат был слабее ее. Или, может, остро отточенное лезвие клинка сверкнуло слишком близко? Смешной... она никогда не дала бы ему порезаться. Так мать оберегает свое дитя, отнимая все, чем он мог бы себя поранить... Андрет отняла у Аэгнора себя. Любовь многолика и многогранна, у нее тысячи разных имен и обличий, но я могу сказать: я видел любовь. Здесь, на смертных землях, ее звали Андрет. Цикл "После граней" ДОЖДЬ (Из неотосланного письма) ...С утра идет дождь. Я распахнул окно - капли дождя теплы, как и влажный, пахнущий травами воздух. Здесь, дома, не бывает холодного дождя. Иное дело -там. Промозглая сырость, почти ледяные потоки воды. Носа наружу высовывать не хотелось. Приятней всего было сидеть вместе с братом у камина, иногда беседовать, но чаще просто молчать, глядя на огонь. Зиму я любил сверкающе-снежной, но слякоть и серое небо довольно-таки раздражали. Оставалось заперется в библиотеке, там всегда бывало уютно. Здесь нет подобных унылых зим. Как и грязного серого снега, и стылого воздуха, пробирающего до дрожи. Я просыпаюсь, и мне улыбается солнце, поют птицы за окном. А второе солнце мое спит около. Солнце, луна, и все звезды небесные... Потребовалось довольно много времени, чтобы окончательно поверить -это не греза, она здесь и рядом, во плоти. Ой, окончательно ли? Еще вчера, когда она вошла я стиснул ее в обьятиях так, что даже сделал больно ненароком. Слишком остро захотелось ощутить ее, убедиться, что она не растает, едва я прикоснусь. Она испугалась. За меня. А я иногда и сам за себя боюсь. Потому что порой охватывает желание кататься по земле, вжиматься в нее всем телом, обнимать деревья, тереться лицом о кору, обдирая кожу, нырнуть и плыть под водой, пока грудь не стиснет, а перед глазами не начнут плясать разноцветные огоньки. Или иное - забраться на дерево, спрятаться в кроне - и просто сидеть, погрузившись в себя. Наслаждаться ощущением покоя, который не прервут вестями о новом нападении, числе раненых и погибших. Да я не раз осуществлял эти желания. Но не рассказывал об этом никому - ни матери, ни отцу, ни друзьям, ни даже любимой. Потому что то, что я вытворяю, заставляет меня стыдиться себя. В первые дни я боялся здесь даже дышать, словно своим дыханием мог разрушить мир, в который был возвращен. И, только уверевшись в его реальности, позволил себе начать узнавать его заново. Я бродил по городу, по холмам, исходил все леса. Ездил в Гавани, и на север. Знакомился. Подтвержал прежние знакомства. Расспрашивал. Получал ответы. Рассказывал сам. И с удивлением отмечал, как же мало изменилось. Меня не было здесь века. А казалось, что не прошло и дня. Хотя нет, это неверно. Изменения произошли - многие и очень многие. Аман стал... да, пожалуй, он стал гораздо ближе Смертным Землям, и более с ними схожим. После Исхода ничего уже не могло быть так, как раньше. Но главное - осталось. Ощущение покоя и уюта, надежности и светлого тепла. И я с радостью погрузился в это тепло, но воспринимал все уже по-иному. Хотя бы ход дней и лет... Время - там и здесь - течет так по-разному. Но мои здешние друзья этого не понимают. И я не смогу им объяснить. Вначале я запутался в многочисленных беседах и мелких новостях. А потом меня поразило, что нам почти не о чем говорить. Да я мог бы передать им все, что пережил и перечувстововал, но - зачем? Причинять боль? Наслаждаться ощущением собственной значимости и инности? Не хочу. К чему нести сюда то горе, тот страх? Оставшиеся там верят в эту землю - землю без печали и тоски -а доверие необходимо оправдывать. Пойми меня правильно, друг мой: возвращение прекрасно. Но... может быть, я слишком долго его ждал? И ныне, дождавшись, понимаю, что просто вернуться мне - мало? Я часто говорю себе и слышу от других "Дома". И понимаю, что лишь наполовину. Чего хочу по-настоящему: построить корабль. Большой и крепкий, приспособленный для долгого морского пути. Это уже почти неправильно: мечтать о таком, едва возвратившись... Но я иначе не могу. Я скучаю: по зимнему холоду, по осенней слякоти, по потребности отстаивать рубежи... Война никуда не делась. Это я думал, что убежал от нее. Нет. Не так. Я врос в ту землю и в ту войну. Я хочу быть около дорогих мне, разделять и облегчать их участь, чем и как только могу. Это банальность, без которой теперь трудно дышать. Но разве не Аман - земля, о которой я грезил? Разве не здесь мое вновь обретенное счастье? Чего же я хочу, глупец! Или... снова грезить? Непонятно. Я же счастлив здесь. Счастлив сейчас и был счастлив тогда. Но я осознал, как дорога мне здешняя родина, только покинув ее. Любовь, выстраданная расстояниями, веками, прожитыми врозь, становилась с каждым днем все прочнее, и все же, все же... Иногда мне хочется плакать от невозможности возвратится. А задавая себе вопрос "куда?", ответ я всегда получаю один и тот же. Два дома, две родные земли - разве так бывает? Получается, что да. С утра идет дождь. Ласковый и еплый - как там, по весне. БЕСЕДЫ 1 Она идет меж деревьев не прячась, он слышит ее шаги когда она еще далеко -и поднимает голову , оторвавшись от разглядывания паучка, плетущего свою легкую паутину меж ветвей куста ежевики. Он видит ее, и его лицо озаряет улыбка. Но она вопреки обыкновению серьезна и немного печальна. Опускается рядом с ним на траву. - Твоя мать сказала, что ты здесь. Он кивает. - Да. Я гулял. Молчание. Она разглядывает его, чуть прищурив глаза: внимательно, оценивающе... Ему даже становится неловко под этим взглядом. - Почему ты избегаешь меня? - Избегаю? -удивленно вскидывает на нее взгляд. Она хмурит светлые брови. Кивает. - Да. Избегаешь. Вот уже почти месяц. - ее голос звучит отрывисто и резко. - Мэльде! - он протестующе вскидывает руки. На пальце блестит кольцо. Серебряное. - Я неправа? - ее тонкая рука ломает подвернувшуюся веточку. На пальце блестит кольцо. Серебряное. - Конечно неправа. Как я могу избегать тебя, да и зачем бы?... - Зачем? Я не знаю. Я жду, что на это ты ответишь мне сам. Ты так радовался нашей встрече! Не ты ли говорил, что теперь мы будем вместе всегда, что соединим наши судьбы? Но проходят дни -и что же? То ты у родичей, то у друзей. То в Гаванях, то на севере, то... Когда мы последний раз разговаривали с тобой не о том, куда ты сейчас отправляешься? Когда мы в последний раз -разговаривали, ответь? - она говорит быстро, голос немного дрожит. Он какое то время молчит. Опускает голову и золотистые длинные волосы скрывают его лицо. - Ты... неправа. Я люблю тебя... - Тогда почему мне кажется, что тебе тяжело находится рядом со мной? Опять молчание. На этот раз - очень долгое. Она не сводит с него синих глаз, и под этим взглядом он бледнеет, а на щеках вспыхивает румянец. Но наконец он отвечает. - Потому что это правда... У нее перехватывает дыхание от неожиданной обиды и боли. Догадывалась - да. Иначе не пришла бы к нему с этой беседой. Но подтверждения догадок не ждала. - Ты сказал, что любишь меня... - Да. - Но тебе тяжело быть рядом со мной.. - Да. - голос глух. - Почему? - Я... мне трудно объяснить - теперь уже он смотрит на нее не отводя взгляда: в серых глазах боль и печаль. - Попробуй. - тихо произносит она. Он собирается с духом и начинает говорить. Говорит он долго. О том что прошлое нельзя вернуть, и что они все - вернувшиеся домой - уже совсем не такие какими были, когда покидали дом, и что годы меняют даже бессмертных и трудно привыкнуть к тому что тут всё - почти всё - осталось как было, и что далекая мечта вдруг стала возможной и близкой и это пугает... Он пытается пояснить ей, что возвращение не стирает пережитого, что перед ней сейчас вряд ли очень похожий на того, кого она любила и кто любил ее, что любить того, кто рядом - тяжелее, чем ему казалось раньше, до разлуки. И чем дальше он говорит, тем путанней и бессвязней его речь. Наконец, запутавшись в собственных словах, он умолкает. Она тоже молчит. Потом так же молча снимает с пальца кольцо, кладет перед ним. Поднимается и уходит. И он не делает ни движения, чтобы остановить ее. Только берет кольцо, снимает свое и закапывает оба под корнями молодой сосенки. Приходит мысль отнести их в кузницу, расплавить... так надо. Но он не в силах сделать этого сейчас. 2 Они с другом посреди моря, в маленькой лодке. Берег едва виден. Блестит под солнцем морская вода, блестят золотом его волосы. Он тяжело дышит, рубаха промокла от пота: совсем недавно греб слишком быстро и слишком долго... Друг бросает взгляд на его руку. - Ой! - пугается - ты потерял кольцо! Оно наверное соскользнуло в воду! Он тоже смотрит на свою руку: на пальце, где еще недавно был серебрянный ободок, кожа чуть светлее. - Нет. Я его не потерял. - А что же тогда? - друг не сразу понимает. - Снял. Мы оба... сняли их. Вот теперь становится понятно... И ошеломленным шепотом - Почему?.... Он дергает плечом. - Так вышло... Она так решила. Друг вздыхает. И почти приказывает. - Расскажи. Ему не хочется об этом говорить. Но и молчать не чувствует себя вправе. Потому начинает рассказ. Он повторяет другу все то, что говорил ей, но теперь уже обдуманней и оттого - уверенней. Он, всегда бывший в ладах со словом, теперь легко облекает в слова свои мысли о том, что слишком не-такими вернулись они из Смертных Земель, слишком много прошло времени, и слишком много изменилось, чтобы не возникла эта отчужденность, страх перед неомраченным ничем счастьем Амана, перед теми, безмятежными, кто ждал их здесь. Страшно и тяжело... тяжело вернувшимся оказатся снова в таком памятном по прошлому мире, страшно ждавшим их принять их - иных, чужих.... Оттого может быть и правильно - расстаться, прежде чем своей инностью причинят друг другу еще больше боли, прежде чем соединят судьбы, которые соединить уже, теперь,- нельзя... Друг выслушивает до конца. А потом бросает только одно слово. - Дурак. Слово больно ударяет, но и приводит в изумление. Он крепче сжимает весло. - Почему? - Потому что дурак. Ты. - голос жёсток и гневен - Да, я знал, что ты изменился, но не думал, что настолько - к худшему. Или ты в этих твоих Смертных Землях разучился сострадать и любить? Или разучился думать о ком -то еще кроме себя? В твоих разглагольствованиях я только и слышу:"я" "мы" "нам" "для нас"... "Она так решила".... Она! А ты и рад? Тебе так - проще?! Ты превратился в бесчувственного себялюбца! - Но я... послушай... - Нет, это ты меня послушай! - друг подается вперед. Он чеканит слова - По твоему только вы знаете что такое страдание и боль? А она - а мы все, ждавшие вас здесь - думаешь нам это неведомо? Ждать... знаешь как это - просто ждать? Когда время растягивается до того, что начинаешь слышать, как хрустят минуты, когда безумно хочется протянуть руку - и коснутся руки, позвать - и услышать в ответ голос - и знаешь, ни на минуту не можешь позволить себе забыть: это невозможно, невозможно! Пустые дома, заросшие тропинки... думаешь это - легко?! Вы там сражались, боролись... А мы - просто ждали. И верили. Каждый день, каждый миг - верили в то, что вы вернетесь! К нам! Потому что мы любим вас, балбес! Любим, какими бы вы ни были и принять вас готовы - всегда и всяких, и привыкнуть к вам - новым, с вашими перенесенными страданиями, с вашей заморской болью и ужасами, с вашим непомерно раздутым по этому поводу самомнением! Несчастные вы наши страдальцы! Будете теперь вечность бродить по Аману и вздыхать между собой, рассказывая о том, как мы вас не понимаем и не можем понять и как тяжело вам с этим жить?! Так зачем было возвращаться -в такую-то жизнь?! Друг почти выкрикивает последние фразы и умолкает. Шумно дышит. Он уже давно сидит втянув голову в плечи. На лице написаны благодарность и стыд. - Ты прав... - шепчет - я дурак... Я... я должен вернутся. Просить прощения... - Ну хоть один разумный поступок! - хмыкает друг, начиная грести обратно к берегу. 3 Он довольно робко стучит в ее дверь. Она открывает сама. Молча ждет его слов. Вместо этого он протягивает руку: на раскрытой ладони два кольца. Серебряные. Их кольца. - Прости... В уголках ее губ рождается улыбка. Вот как раз сейчас она не очень удивлена. Она берет кольцо и надевает на палец. Она не будет просить у него объяснений. По крайней мере, не сейчас. Она ведь тоже многое передумала за это время.. Время, которого у нее было больше чем достаточно. Он глубоко и облегченно вздыхает. - Ты станешь моей женой? - Да. Он почти падает на одно колено. Прячет лицо в складках ее платья. Она гладит его по голове, потом сама опускается около него и обнимает, крепко-крепко. И он несмело, точно в первый раз, обнимает ее в ответ. - Я люблю тебя. Амариэ... Она крепче прижимается к нему. - И я люблю тебя Финдар... - осекшись, доканчивает немного по-иному - очень, очень люблю тебя, Финрод. Текст размещен с разрешения автора. return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>