Лайхэ Ибо сказано словом... Жюри литсекции ЗилантКона - посвящается. - Крылья? - он усмехнулся. Грустно усмехнулся. Она еще успела подумать: какой банальный образ - "грустно усмехнулся". Наверное, гораздо пристойнее было бы - "пересохшие губы дрогнули надломленной усмешкой". Хотя нет - это тоже банально: пересохшие губы. В каждой книжке по десять раз встречаются. А что поделаешь, если и усмешка вправду грустная, и губы - бледные, в трещинку - росой бы умыть, кубок меда поднести... ...к черту сентиментальность. - Крылья... на плечо ветру упасть, неба глотнуть - как молока матери... неба - и небыли... кто же знал, что крылья - это смерть... или нет: смерть - это крылья... Про молоко матери - убрать, это неэстетично, быстренько сориентировался критик внутри нее. Остальное банально, конечно, но в общем и целом сойдет. Но рука - рука ее второй "я", на которую она привыкла почти не обращать внимания - уже протянулась, чтобы коснуться бережно коротко остриженной каштановой пряди. Каштановой в такой яркий золотой отлив, что волосы казались сполохом рассвета. - Но ведь ты еще жив... - Жив... - потускневшие было серебристые глаза блеснули последней, словно к смерти прибереженной, искоркой. - Хочешь - спаси... Знаешь ведь - никто и не догадается... А скала теплая, теплая... Черт, ну почему тут такая теплая скала - ведь высоко же, ветер ледяной... А она - теплая. Кстати, неплохо, оживляется критик. Это обязательно нужно упомянуть - что скала была теплой при холодном ветре. Читатель любит парадоксы. Чем больше парадоксов - тем свежей стиль. - А спасти... как? - это второе "я", девчоночкой растерянной. - Как? Ты же... - По канону - уже мертвый? - подхватывает с полувздоха; засмеялся бы - да разбитая грудь сипит драной гармонью. - Так канон-то тоже кто-то писал... Это уже слишком, хмурится критик. Противостояние канону - тоже канон. Мода. Вот меж двух канонов пройдешь - будет уже оригинальнее. - А вправду что? - строго спрашивает критик. Умирающий все-таки смеется - с присвистом, с всхлипом кровавым, ужасно неэстетично смеется умирающий. - Да вот она - правда... перед тобой... ребра разбиты - только это не он разбил... это уже здесь, когда на скалу упал - неудачно... А хочешь полной правды - до него дойди... Крылья у него... Я его - мечом, на выдохе, на хрипе... а у него - крылья... - Старо, - солидно говорит критик. - Ты - видел? - вскрикивает девчонка. И волосы - огонь рассветный. Кровью запачканы. Предельно банально - окровавленные волосы... ...слезами смыть чермь, гребнем дождя вычесать, ветром весенним осушить!.. ...Слезами - тоже банально. И где-то далеко - внизу и к северу - Черная Цитадель. Там тоже кому-то больно. Нужно туда, мечется девчонка. Нужно успеть - я придумаю так, и боли не станет, и кровь уймется... странная, темная, нечеловеческая кровь... я только придумаю, и не будет ран... Старо, кривится критик. Это все мы в юности романтической спасали кого попало - Спартака, Гамлета, Робин Гуда, Ульяну Громову... Старо. Читателю нужно что-то свежее. А грудь разбитая, а сердце надорвавшееся, а глаза серебристые - все еще живут. Потому что растянулось бесконечною нитью вязкое мгновенье. Уйдет сейчас, утомившись, критик. Уйдет, заплачет, свернется клубочком второе "я". И придут другие. И где-то... ...стиснуты зубы - в скрип, в крошево. Алые пятна на белом - кровь на волосах; черные пятна на черном - кровь на одежде. Багровая ссадина - кровь под железным браслетом на веками измученном запястье... И глаза, глаза - стынь серебряного льда над черной полыньей, и крылья - изломанный переплет никому не нужной книги... И, пожав плечами, уйдет кто-то. И, стиснув зубы - в скрип, в крошево, - без голоса завоет в ночь кто-то - бессилием, тоской, любовью исступленной - и снова бессилием... Вздохнул критик: - Ничего нового. Застонала девчонка: - Я спасу... Где-то ветер шевельнул золотисто-каштановые, под шлем остриженные, волосы. Горькой тенью улыбка-понимание в серебряных глазах... благодарность?.. Где-то седая прядь волос скользнула на светлые - нечеловеческие? - человеческие! - глаза, и по-человечески в кровь искусаны губы - а кровь кажется совсем черной, и - взгляд насквозь... память?... ...Левая кнопка мыши, заставка. "Пуск", "Завершить программу", "Выключить компьютер?" - "ОК". Компьютер выключается тихо, даже не пискнув. Это он при включении пищит. Мы кричим при рождении и умираем молча, некстати думает девчонка. Господи, как банально, мысленно закатывает глаза критик. И она сидит - молча - уткнувшись взглядом в слепой выключенный монитор. И на плечо ложится чья-то теплая ладонь. "Благодарю", - беззвучный шепот. Беззвучный. Безразличный. Ему уже давно все равно. Кто-то - спасает. Кто-то - убивает. Но сейчас - здесь и сейчас, - "Благодарю". Одной из многих. Живи, Финголфин. (Тоже - беззвучно.) У меня ты - жив. И она сидит - молча... а вместо монитора впереди какой-то туман черно-серый, и в тумане не видно лица - только глаза... лед над черной полыньей... Кто-то - спасает. Кто-то - убивает. Но здесь и сейчас... - Живи... Имя не названо. Вернее, названо. Не вслух. У меня ты - жив. Критик зевает, от усталости уже не в силах отслеживать банальности. Девчонка залпом допивает остывший чай; на краешке полусонного мозга мелькает ленивая мысль - раскладывать постель или так упасть? Оба "я" наконец соединились. Потому что сон примирит что угодно - на то и сон... ...А где-то - хрипит надорванным мехом гармони разбитая грудь, стынет боль в серебристых глазах... ...А где-то - вязко стекает алая струйка по белым - седым - волосам, и тяжелое железо свежими ссадинами метит изодранные шрамами запястья... Но где-то, наверное, распрямляется во весь рост на теплой скале воин с волосами цвета рассвета, потому что кто-то придумал так, что он остался жить. Но где-то, наверное, медленно стягивает ставшие ненужными перчатки и - не хромая - подходит к окну высокий седой человек - не-человек? - потому что кто-то придумал так, что не стало ни ожогов, ни ран, ни наручников... ...И где-то... - Крылья?.. Март 2002г., Москва Текст размещен с разрешения автора. return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>