Главная Новости Золотой Фонд Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Дайджест Личные страницы Общий каталог
Главная Продолжения Апокрифы Альтернативная история Поэзия Стеб Фэндом Грань Арды Публицистика Таверна "У Гарета" Гостевая книга Служебный вход Гостиная Написать письмо


Исхэ

Жили-были люди

Элхэ Ниэннах и Иллет – с огромной благодарностью.

– ...Ланни! – звенит во дворе голос, торопливые шаги по ступеням, – смотри, что у меня!..
На маленькой ладони – раковина: голубое и белое, розовая теплая изнанка светится, кажется – и светится, словно раковина, раскрытая ладонь: "Ланни, это тебе – подарок..." – смеются из-под русой челки ясные серые глаза...


Наис погладила пальцем раковинку – еще тогда подвесила ее на прочный кожаный шнурок, да так и носит с тех пор на шее, сколько лет уже, десять, не меньше. Что же собиралась сделать? – фонарь зажечь у крыльца; и забыла, задумалась, присела у темнеющего окна: надо испечь еще хлеб и довышить узор на рубашке, пусть маленькая возьмет ее с собой в дорогу – холодно ведь ночами. Куда-то опять убежала? – обещала вернуться скоро, последний вечер дома перед расставанием, а все нет и нет. Впрочем, недолги же еще дни, самое начало весны, только снег сошел – вот и темнеет рано. А фонарь так и не зажгла, вот же – тряхнула головой, отгоняя непрошеные тревоги, и вышла на крыльцо.

– Ланни!
– Вернулась, ириннэ? А я заждалась уже – думала, так и просидишь до ночи с друзьями.
– Ну не сердись, матушка, давай помогу лучше, – улыбается, по голосу слышно, хоть и не видать почти лица.
– Что тут помогать-то, – улыбнулась в ответ и Наис, – я сама сейчас; ты проверь лучше, все ли взяла с собой, с утра-то, небось, и не вспомнишь...

Скрипнула легонько дверь, и вот уже слышно, как Нэлла напевает что-то в доме; доченька маленькая, зашлось вдруг сердце, куда же отпускать тебя, как отпустить? Дорога зовет – знала ведь, еще до того знала, как срывающимся от волнения голосом проговорила та: "...перед Артой и звездами Эа я принимаю путь Странника..." – и навернулись на глаза слезы: маленькая, как же тебя отпустить – одну? А завтра уйдет ведь – встанет пораньше, плеснет в лицо холодной водой, подхватит у дверей заплечный мешок; не забыла бы чего, правда. По дому ходить станет тихонько, разбудить боясь – да разве ж уснешь, удержишься, чтобы не посмотреть вслед из-под ресниц опущенных.

Быстро отерла ладонью глаза: ну вот еще, в самом деле – обещала ведь себе не плакать. Зажгла фонарь, повесила на место, дотянувшись на цыпочках до высоковато прибитого крючка – еще Тайо делал, он-то повыше был, вот и не рассчитал чуть. Каждый вечер, вешая фонарь, вспоминает его, почти уже без боли – отболело за столько-то лет. Нэлле пяти не было, когда ушел – так же позвала дорога, поди удержи; она и не пыталась, только вслед глядела долго, гася дурное предчувствие – а он не вернулся, а теперь так же уходит его дочь. Ох, нет, ведь обещала себе не плакать...

– Ланни! – стоит в дверном проеме, смотрит тревожно. – Ну что ты, матушка...
– Да ничего, – Наис отвернулась, еще раз провела ладонью по лицу, – иду уже, все хорошо.

* * *

...В сарае пахло яблоками, теплым деревом и сухой травой, солнечные лучи пробивались сквозь щели, подсвечивая золотом тонкую пыль. Полные яблок корзины сносили сюда весь день, чтобы сесть потом перебирать неспешно, пересмеиваясь или выпрашивая у кого из взрослых сказку. И вот, подступает уже понемногу торопливое предвечерье знака Айтии, последнюю на сегодня корзину ставит на пол Тъелле, мальчишеский голос на дворе, приближаясь, распевает:
Йутти-йулли
къолайэ ди-лаинни
тайаа-мэи,
ллиэнайэ ллиэн
ли йутти-йулли
къетта нилли
иллъе-мэи...

– и сам певец на пороге – Къор, которого чаще, впрочем, зовут Къихха, за поддразнивания и веселое нахальство; оглядев рассевшихся на скамье детей, высмотрел сидящую в уголке Исилхэ и закончил смешливо:
...йутти-йулли
лариэ лэии
илэ-андо Исилхэ!*

Девочка смутилась, кто-то хихикнул; Къор же невозмутимо плюхнулся на скамью и повернулся к Тъелле:
– А сказка сегодня будет?
– Не знаю, – рассмеялась Тъелле, – как работа пойдет: если ты будешь перебирать яблоки так же скоро, как придумываешь шутки – будет сказка, ладно.
– Буду-буду, – фыркнул Къор, – ты только работу давай.
– И я буду, – обнял жену за плечи неслышно подошедший сзади Алтарн. – А ты расскажешь нам сказку, правда?..
– Ладно, – Тъелле тряхнула головой так, что запели вплетенные в косу бубенцы, – Уговорили, что ж с вами сделаешь.

...Далеко-далеко реки, что текут в Лаан Гэлломэ, впадают в озеро – оно зовется Аэллин Гэллис, Озеро Звезд. Летом в его воду часто падают звезды и превращаются в лошадей – черных, как ночь, с глазами глубокими и синими, как вода, с гривами, серебряными, как звездный свет. Едва только сумерки укроют солнце, ступают на озерную гладь ночные лошади, чтобы танцевать и спрашивать сестер своих, которые светят в вышине: "Привет, сестренки, что нового нынче на небе?.." – а те тихонько звенят в ответ, как маленькие колокольчики, и тянут к земле лучи, перебирают лошадиные гривы, заплетая в косицы.
Если притаиться у берега озера, можно увидеть иногда их танец – надо только не шуметь, они пугливы. Еще говорят, что можно с ними подружиться – тогда они расскажут тебе про далекие страны и людей, которые живут там, про невиданных зверей, цветы и травы – ведь когда-то ночные лошади были звездами и видели с высоты весь мир...


Стемнело; легким холодком потянуло в раскрытую дверь, воздух наполнился невесомым вечерним покоем. Сказка закончилась, зашевелились дети: кто-то восхищенно вздохнул, кто-то уронил яблоко, и оно покатилось под скамью. Тъелле прикрыла дверь и оглянулась – Алтарн с мальчишками ушел вперед, затихает вдалеке его спокойный голос и веселый смех Къоро; улыбнувшись, она решила спуститься к реке. Прислонилась спиной к стволу старой ивы на берегу, прикрыла глаза – как тихо кругом, и ветер умолк; совсем скоро уже зима, первый снег.

...Невдалеке вдруг послышались легкие шаги, шорох тростника, и едва различимый голос Исилхэ позвал: "Где вы, ночные лошади?..".


*Горностай-ласочка
бежит ко мне по дорожке,
напевая песню
как горностай-ласочка,
ищет ягоды для меня…

…горностай-ласочка
несет цветы для Исилхэ.

* * *

Маленькое лесное озеро – как синее оконце среди трав; вкруг стоят по берегу сосны, пахнет нагретой хвоей и смолой, тенькает в ветвях птица. На пригорке у корней старой сосны темноволосая девушка тихонько перебирает струны льалль: начала было получаться понемногу несложная мелодия, но нет, сбилась – проведя рукой по струнам, девушка отложила в сторону лютню; легко встала, сбежала к воде.

...Она и не думала сомневаться; выйдя в середину зала, спокойно и негромко проговорила то, что знала, кажется, всегда: "Я, Айолли, принимаю путь хэлгээй..." – улыбнулась едва заметно, склоняя голову. Вечером же, недолго посидев с пирующими, взяла льалль и отправилась к озеру – она часто приходила сюда, чтобы побыть в одиночестве.

С самого детства музыка казалась Айолли волшебством, чудом – отец, мастер лютни, разрешал ей смотреть, как делается очередной инструмент: тонкие гладкие дощечки для корпуса, кленовые заготовки для грифа... а потом зайдет в мастерскую Льолль, или Гэллиэн осторожно возьмет в руки новую къеллин, подкрутит колки, прислушается будто к чему-то далекому и тронет впервые струны, а они отзовутся – дождевым ли шорохом, шепотом трав, птичьей песней. В такие минуты Айолли замирала, боясь дышать, закрывала глаза, и ей казалось, будто она уплывает все дальше и дальше от своей невеликой жизни и от себя самой.

Эту маленькую льалль тоже сделал отец, принес домой однажды вечером; Гэллиэн давно заметила, как слушает музыку Айолли, спросила, кивнув в ее сторону: ну, мастер, отдашь дочку мне в ученицы? И несколько дней спустя началось учение: "Смотри, правильно лютню держат вот так... да не бойся, это не так уж и сложно!"

Она занималась старательно – просиживала до позднего вечера, снова и снова повторяя то, что не получалось; сперва болели пальцы на левой руке, потом перестали, послушна оказалась льалль, и то, что было едва уловимыми обрывками, все чаще складывалось в легкие и ясные мелодии, а к ним словно сами собой подбирались слова. Первая песня – про маленькое лесное озеро с берегами, заплетенными травой, про сосны и запах хвои летним вечером, когда кажется, что и время притихло, позабыв спешить.

Дослушав, Гэллиэн улыбнулась грустно, потом тряхнула головой, рассмеялась: "Ничего себе, выучила – послушай, это славно же как; споешь нынче вечером? У Лээнэ день рождения, соберутся все". Помолчав немного, Айолли улыбнулась в ответ: "Попробую".

На праздник и впрямь собрались, кажется, все – наперебой звучали поздравления и радостные возгласы, потом пел Льолль, потом Гэллиэн взяла лютню – а потом вдруг передала её ученице, и все взгляды обратились к ней. Айолли взяла аккорд, другой, проиграла начало мелодии, остановилась – и вернула инструмент удивленной Гэллиэн, сказав: "Давай лучше ты". Чуть спустя же незаметно вышла, присела на ступеньку крыльца – совсем светлые и теплые ночи в начале знака Тайли, тихие, как сны.

Стукнула за спиной дверь, послышались шаги, потом чьи-то руки легли на плечи – полуобернувшись, девушка увидела Льолля; спросив: "Можно?", он сел рядом с ней.
– Ну, что же ты так?
– Не знаю, – она пожала плечами. – Не получается.
– Ну да, – в голосе его слышалась добрая усмешка. – Мне Гэллиэн рассказала; говорит, песня твоя и впрямь хороша. Испугалась ты?
– Да нет, просто – не мой путь. Я не умею так, как вы – ты, Гэллиэн, Раэно... и не сумею никогда: такое или дается сразу, или нет.
Льолль вздохнул.
– Я понимаю. Но – ты уверена уже?
– Да. Если Гэллиэн нравится песня, пусть она поет – у нее и правда выйдет лучше.

Айолли улыбнулась про себя воспоминаниям, заправила за ухо выбившуюся из косы прядку, плеснула водой в лицо. Отступала понемногу жара, день клонился к вечеру; постояв еще у берега, девушка вернулась к оставленной льалль, взяла ее в руки и легко тронула струну.

* * *

-...День – вода речная, просвеченная солнцем, а ты лежишь на дне и смотришь сквозь нее вверх, тихая, медленная речная вода – день. Ночь – вода зимняя, темная и живая, звезды качаются на ней, а луна – как ладья из камня ирниэ, танцуют внутри туманной белизны теплые золотые и прозрачные голубые блики...

Обручье было красивым. Светлое серебро, а на нем – легкие штрихи гравировки: вот травы подводные переплетаются между собой, вот силуэт рыбы, вот еще один, а вот целая вереница мальков, играющих между камней, и сами камни, и песок – линия воды идет наискось по всей длине, открывая с одной стороны мир подводный, а с другой – птицы, ветви ивы, камыши качаются на ветру. Плывет-плывет лодочка, вырезанная из тонкой пластины лунного камня, падает в нее узкий ивовый листок, сорванный ветром, любопытная рыба спешит из глубины рассмотреть поближе этакое диво...

Мастер поднял голову и улыбнулся – надо же, загляделся, едва только не забыл, что стоит перед ним ожидающий ответа ученик. Гэллэр же будто и не заметил, сколько прошло времени – умолк и смотрит себе в окно, ничего не поймешь по лицу, не прочтешь мыслей в серых глазах с золотыми огоньками, совсем как в глубине лунного камня.

– Тебе стихи бы писать, – задумчиво вымолвил наконец Гэлеон. – Не пробовал?
– Нет, – Гэллэр смотрел теперь на Мастера, на серебряное обручье в его руках.
– Попробуй, как время придет, – тот прищурился, провел еще раз пальцем по поверхности, словно читая мельчайшие детали тонкого узора. – А оно придет, я думаю – со словами выходит у тебя ничуть не хуже, чем с металлами.
– Слова – как металл, – помедлив, отозвался Гэллэр. – Из слов можно сделать венец или обручье, из металла – песню; но выйдет из слов и инструмент, и струна для лютни, и нож или наконечник стрелы. Металл и слова – они похожи между собой, слово ведет сказителя так же, как ювелира – серебро или бронза.
– Да... наверное, – Мастер потер висок и улыбнулся снова. – Работа же твоя хороша – подаришь кому или себе оставишь?
– Подарю – тому, для кого оно сделано, каждая вещь ведь делается для своего хозяина. Я только не знаю еще, кто это – но узнаю и тогда подарю.

...Путник пришел в Гэлломэ осенью, в самом конце знака Айтии. Он был из квенди и говорил на певучем незнакомом языке – один только Гэллаир понимал пришедшего, случалось ему бывать на востоке, где жили соплеменники гостя. Он-то и увел к себе назвавшегося Элраном путника – языки и народы, конечно, разнятся, да вот умыться и поесть с дороги кому же не надо.

Элран был совсем юн еще и полон живого неуемного любопытства, которое и завело его в дальние северные земли, беспечного странника с флейтой за поясом. Вдвоем с Гэллаиром они гуляли по городу, и тот едва успевал переводить бесчисленные вопросы, рассказывать про Гэлломэ, Учителя, Гортхауэра – погоди, уговаривал, через день будет Нэйрэ, всех увидишь, на все посмотришь. Но гость только встряхивал головой, отбрасывая назад длинную русую челку, смеялся и спрашивал, спрашивал, старательно повторял слова ах'энн, слушал менестрелей, готовящихся к празднику, рассматривал зачарованно тонкую резьбу наличников и многоцветные витражи... Под вечер Гэллаир сказал, что должен уйти ненадолго – обещал помочь соседям; Элран кивнул и ответил, что спустится пока к реке.

Осенние вечера были уже холодны, и река в сумерках казалась засыпающей. Поплотнее завернувшись в плащ, Элран стоял у самой кромки воды и прислушивался – к птичьему крику, едва слышному плеску, шороху. Поодаль перекликались голоса: кто-то звал, кто-то медлил ответить. Покачивались едва различимые уже лодки у деревянных мостков, отзывались случайному ветру колокольчики в косах вишни, растущей у края обрыва. Элран достал из-за пояса флейту и тихонько заиграл – совсем простую мелодию, легкую и чуть грустную, живую, как весь этот удивительный вечер. Она становилась попеременно как ветер, как плеск воды и птичий крик, как ласковый смех вдали, и перезвон колокольцев вплетался в нее светлым отзвуком радости. Когда же она оборвалась, раздвинулись пряди ивовых ветвей, и кто-то произнес короткое непонятное слово, в котором Элран угадал просьбу: еще.

Когда Гэллаир вернулся и позвал юношу домой, тот хотел было сказать что-нибудь на прощание неожиданному своему слушателю, но так и не нашел слов – только рукой махнул, взбираясь наверх по склону. Незнакомец же остался по-прежнему стоять в густой тьме под ивой, почти незаметный, если не знать.

...Нэйрэ вышел ярок и весел: танцы, песни, золотое вино в чаше, разведенный к ночи большой костер, вкруг которого собрались едва ли не все. Насмотревшись, натанцевавшись и наговорившись до блаженной хмельной усталости, потеряв Гэллаира, увлекшегося беседой с кем-то, Элран сидел у корней старого дерева чуть в стороне от костра, прихлебывая вино, и сонно щурился на огонь, на проходящих мимо людей. Вдруг кто-то негромко окликнул его сзади, непривычно растягивая гласные – еще не обернувшись, он по голосу узнал давешнего незнакомца, которому играл на флейте у реки. Теперь свет от костра позволял разглядеть его: темные волосы вдоль щек, узкое лицо, сходящиеся на переносице четкие брови. И взгляд серых глаз – чуть отстраненный, будто бы обладатель его прислушивается к чему-то еле уловимому, незаметному для остальных. Едва ли незнакомец был намного старше Элрана, но казался куда взрослее смешливого и легкого странника. Приложив руку к груди, он назвал свое имя: Гэллэр. Указал на выступающий корень неподалеку, глянул вопросительно: можно? Элран кивнул. Гэллэр сел, снова глянул быстро на юношу и повторил то же слово, каким просил его накануне: еще?

К нынешнему вечеру шло скорее веселье, чем грусть – и Элран сыграл: веселье, танец, и огонь, и блики огня в глазах танцующих, живое и ясное счастье праздника, и то чувство, с каким он наблюдал сейчас за чужой радостью: в нем было много тепла и совсем чуть затаенной печали. К ним один за другим подходили люди, да так и оставались, заслушавшись, а Элран играл и играл – обо всем, что увидел и узнал здесь, обо всем, чего не скажешь никакими словами.

...Он собрался домой по весне – повидать родных и друзей. За зиму почти выучил ах'энн, перезнакомился со всеми, не уставая интересоваться, спрашивать и рассказывать – о землях, виденных им в дороге, о своем народе и его обычаях; книжники записывали его рассказы, Гэллаир подумывал, не пойти ли и ему за компанию – но хворала мать, путешествие пришлось отложить. И почти каждый вечер приходил к ним Гэллэр, просил: сыграй мне? – и надолго замирал, вглядываясь во что-то, одному ему ведомое. В последний вечер тоже собрались гости – пожелать страннику доброго пути и скорого возвращения обратно: обещал ведь вернуться, да и знали друзья, что давно уже поглядывает юноша на темнокосую маленькую Айолли, и она улыбается, только заметив его взгляд.

Расходились поздно, всласть наговорившись и насмотревшись друг на друга перед разлукой, обменявшись подарками и обещаниями. Проводив Айолли до дверей дома, Элран неспешно шагал обратно – такой знакомой стала дорога, подъем, поворот к крыльцу, отвести от лица ветви старой сливы у ворот, приотворить тихонько калитку. На резных перилах крыльца кто-то сидел – фонарь у дверей освещал склоненную к плечу темноволосую голову, блики играли на металле вещицы, которую сидящий вертел в руках.
– Гэллэр? – окликнул Элран.
– Я, – отозвался тот.
– Я думал, ты ушел со всеми.
Гэллэр легко спрыгнул с перил и тоже спустился в сад. Подойдя к страннику, протянул ему вдруг то, что вертел в руках – серебряное обручье с гравировкой: птицы и рыбы, деревья, вода – плывет-плывет по воде лодочка, и едва намеченный штрихом листок с ивы все никак не долетит...
Улыбнулся в темноте, и улыбка солнечным лучом согрела голос:
– Это – как твоя музыка, возьми. На память – обо мне и о той встрече на берегу реки.
– Спасибо, – Элран смутился. – Какое красивое. Спасибо.
– Сыграй мне? На прощание.
– Конечно – это будет ответным подарком на память. А потом я вернусь и сыграю снова.

...Сквозь ветви деревьев пробирается осторожно луна, касаясь набухших уже почек – еще совсем чуть, и развернутся листья, в воздухе запахнет новой весной. Тихо – чуткая живая тишина стоит в саду: слышно, как под корой просыпаются души деревьев, как прорастает сквозь стылую землю юная трава и где-то высоко в небе перекликаются птицы, спеша домой. Долгий путь впереди, и разлука, которая завершится встречей, не родившиеся еще мелодии станут россыпью звуков, негромкой песней флейты. Пока же – тихо: вздрагивает пламя в фонаре, отзывается в сердце радостное нетерпение дороги и грусть расставания.

– Я пойду. Удачи тебе.
– И тебе удачи. До встречи?
– Конечно.

Едва дрогнула сливовая ветвь, и вот уже нет никого в саду; только греет ладонь сохраненное металлом тепло, пальцы скользят по рисунку: плывет-плывет лодочка в дальние края, чтобы было откуда вернуться домой.


Текст размещен с разрешения автора.

Обсуждение на форуме



return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>