Моя работа проста – я смотрю на свет.
Ко мне приходит мотив, я отбираю слова
Но каждую ночь, когда восходит звезда,
Я слышу плеск волн, которых здесь нет.
Мой путь длинней, чем эта тропа за спиной.
И я помню то, что было показано мне -
Белый город на далеком холме,
Свет высоких звезд по дороге домой.
Слишком рано для цирка,
Слишком поздно для начала похода к святой земле.
Мы движемся медленно, словно бы плавился воск;
В этом нет больше смысла -
Здравствуйте, дети бесцветных дней!
Если бы я был малиново-алой птицей,
Я взял бы тебя домой;
Если бы я был...
Аквариум
Положи мне свою прохладную руку мне на лоб, любимая, – избавь меня от боли. Он выжег меня изнутри, этот огонь. Губы спеклись, но мне хватит сил, чтобы прошептать:
– Артанис.
– Я не Артанис.
Куруфинвион почти не видит, странно, что уцелели глаза после удара огненного бича. Раненый пытается протянуть руку к золотистому пятну. Это и впрямь волосы, девушка наклоняется ближе:
– Пей, Тьелпэ. Тебе надо много пить.
– Итариллэ, – вдруг узнает голос из детства Келебримбор и продолжает по осанвэ – Погоди, откуда ты здесь?
– Это ты здесь, – улыбается дочь Тургона. – В доме исцелений Ондолиндэ.
– Как? – он пытается задать вопрос вслух, но из обожженной глотки вырывается хрип. Заботливая рука приподнимает ему голову и что-то льется в рот. Ни вкуса, ни запаха раненый не ощущает.
– Ломион вынес тебя, – словно нехотя говорит Идриль.
– Сын Аредель? – удивляется Келебримбор. Когда-то Турко упоминал нечестивого Темного эльфа, посмевшего взять в жены Белую деву нолдор.
– Да, он самый, – подтверждает Идриль.
– Когда я поправлюсь, я обязательно отправлюсь в леса его отца поблагодарить его лично.
– Он живет здесь, – со странным выражением отвечает девушка. – Встретитесь, когда оправишься.
– Обязательно, – Келебримбор на ощупь притягивает к себе чашу с отваром. – Вот только снова научусь говорить.
Последний день 472 года П.Э.
Под вечер он поднимется на башню,
И разговор сто раз-поза-вчерашний
Припомнит до последнего словца,
И будет, как затравленный метаться,
Кусая губы и костяшки пальцев,
Похожий... нет, совсем не на отца.
Он все-таки гораздо больше нолдо:
И голова, посаженная гордо,
И синий блик в роскошных волосах,
И так же одевается неброско...
И отчего-то корабли и Лосгар –
В его холодных яростных глазах...
Один на той – на той, той самой! – башне,
Всегда один... и это очень страшно,
И я смотрю, как плавится свеча.
Считаю: вот сейчас, при третьем счете
Взметнутся на ветру при повороте
И хлопнут полы черного плаща.
Ёльф
Когда же растает снег? Неужели здесь, в горах, всегда так холодно накануне Нового года?
Келебримбор идет не торопясь, чтобы ненароком не поскользнуться – недавно наращенная нежная кожа слишком чувствительна. В очередном потаенном городе он еще не освоился, так что останавливается у фонтана и пытается определить направление.
"Интересно, как Тургон добился того, что фонтаны не замерзают? Видимо, тут теплый источник. Не подогревают же они специально воду для этого". Но над водой не поднимается пар, а сунуть руку в воду Келебримбор не рискует. Запястья тоже обожжены, да и не только они.
Внимание Куруфинвиона привлекают цветные блики на воде. Он осматривает бортики – там нечему так переливаться. Холодным чистым мрамором из окрестных каменоломен облицован этот фонтан, как и все здания в городе. Келебримбор поднимает голову. Сначала недоуменно хмурится, а потом смеется.
Зеленые деревья на склоне Амон Гварет украшены для праздника. На острых верхушках сияет солнышко Финвэ, а на ветвях раскачиваются серебристые фигурки. Куруфинвион различает орла, коня, а вот это – точно Манвэ и Элберет!
Келебримбор улыбается еще шире и продолжает поиски жилища Ломиона, размышляя, что Финроду понравился бы такой обычай празднования нового года.
* * *
– Мастер Келебримбор Куруфинвион.
Хозяин мастерской явно удивлен.
– Как же я мог не прийти? Ты спас меня.
Ломион делает жест, который можно растолковать и как "не стоит об этом", и как приглашение войти. Келебримбор решает, что это все-таки приглашение, тем более, что он порядком замерз и раны разболелись. Прихрамывая, он подходит к очагу и сбрасывает плащ. Еще теплый запечатанный сверток выскальзывает из складок, и Ломион подхватывает его у самого пола.
– Это тебе, – говорит Келебримбор, не оборачиваясь.
– Лембас! – удивляется Ломион. – Только не говори мне, что ты испек их для меня.
– Не скажу, – подтверждает Келебримбор. – Это искусство доступно только нисси.
– Точно такие же пекла моя мать, – Ломион пробует и отламывает кусочек для гостя тоже.
– Такой пекли в доме нашего прадеда Финвэ Нолдорана, – поясняет Куруфинвион. – Семейный рецепт, так сказать.
– Нашего прадеда, – повторяет Ломион, словно вслушиваясь в это словосочетание.
– Ты знал его?
Келебримбор кивает.
– Финвэ был королем во времена благополучия и великой славы нолдор. Я помню его, когда он сидел на высоком троне и вершил правый суд в палатах своего дворца в Тирионе-на-Туне. Но с таким же удовольствием он отдыхал от власти и качал меня на коленях. Пел мне о пробуждении эльдар и о долгом пути в Валинор.
– Мать редко рассказывала об этом. Отец не хотел, – нехотя роняет сын Эола.
– У Тургона обширная библиотека. Там есть хроники нашего Дома, ты бы мог...
– Я не владею рунами твоего деда, – Ломион мрачнеет просто на глазах. – Отец признавал только Кирт.
– Я помогу тебе разобраться. Правда, я не знаю Кирт... – начинает Келебримбор, но досказать, что и его отец не хотел, ему не удается.
– Нет! – выкрикивает Ломион. – Не надо! – его лицо искажается. – Зачем ты пришел сюда, внук Проклятого? Напомнить мне о нашем родстве? Как трогательно! Принес мне лембас, выпеченные Итариллэ! Забери свою подачку!
Сын Темного эльфа бросает хлеб на стол.
– Она для тебя никогда не пекла? – начиная наконец-то понимать, спрашивает Келебримбор, не обращая внимания на эпитет, которым его наградил новообретенный родич.
– Недостоин! – со злой горечью отвечает Ломион.
– Погоди. Не сердись. Прости, если я задел тебя.
Келебримбор бережно подбирает разломившиеся от удара кусочки и вновь заворачивает их в платок.
– Не бросай больше так хлеб, ладно?
Ломион отворачивается.
474 год П.Э.
За Энердилом давно закрылась дверь, а Келебримбор все не мог успокоится. Мерил шагами свою мастерскую. Какой замысел, достойный самого Феанаро! Может Тургону все же удалось возродить здесь Тирион, а Глингол и Бансиль засияют собственным светом?
Конечно же, не видевший аманских Древ – сам не справится. Здесь нет пещер Ауле, где можно вырастить кристалл, и Йаванна не благословит жизнетворящую силу зеленого камня.
Но здесь присутствует ученик Феанаро. Может, не самый упорный и талантливый, но все же кое-что умеющий. Он поможет этому дерзкому молодому нолдо воплотить замысел в жизнь.
– Мастер Келебримбор Куруфинвион.
Ломион возникает перед Келебримбором словно ниоткуда.
– Чем обязан твоему визиту? – Келебримбор скрещивает руки на груди, стирая с лица неуместную улыбку.
Ломион водружает на стол внушительного вида бутыль темного стекла.
– Мы тогда не договорили,– глаза сына Аредели, словно состоящие из одних зрачков, на мгновение вспыхивают. – И ты обещал научить меня Тенгвару.
Келебримбор заламывает левую бровь, достает два небольших стаканчика.
– Ты прав, вино действительно поспособствует нам в изучении рун, – соглашается он, не гася язвительности в голосе.
480 год П.Э.
Крылья черные часто снятся мне по ночам,
Крылья черные, а перо в них – острей меча.
Камнем падает, эхом бьется не крик, а клич, –
Я же знаю, что он раскроет их у земли.
Миг помедлит и черной тенью метнется ввысь,
Чиркнув перьями по верхушкам сухой травы.
Я бы крикнул – наверно, крикнул бы – бейте влет!
Только разве стрела простая его возьмет...
И в душе моей, как прилив, нарастает мгла:
Опрокинут я черным взмахом его крыла!
По ночам он приходит, садится мне на кровать,
И смеется, и проклинает меня опять.
Ёльф
– Я не понимаю, Ломион, как будут тащить твои Врата по всем этим переходам, – ворчит Келебримбор, бредя вслед за родичем по узкому коридору, ведущему в потайную мастерскую племянника короля.
Ломион в ответ лишь посмеивается.
– Ты сам пробил эти штольни? – не унимается Куруфинвион. – Воистину, ты черный крот.
– Не любишь пещеры? – интересуется Ломион. – Тебе в них неуютно?
– С чего ты взял? – возмущается его спутник. – Я семнадцать лет прожил в Нарготронде, между прочим. А он тоже вырублен в скалах.
– Давно хотел тебя спросить, – Ломион заворачивает за угол, коридор внезапно начинает расширяться с каждым шагом. – Почему ты задержался в Нарготронде, если твой отец его покинул? Впрочем, можешь не отвечать.
– Я отвечу тебе, – коридор становится настолько широк, что троюродные братья могут идти рядом, и их тени в пляшущем свете факелов сливаются в одну. – Мой отец из Нарготронда был изгнан. Я же присягнул Ородрету.
– Странно, – ворчит Ломион, – присягнул, чтобы потом против воли короля выйти на Нирнаэт.
Келебримбор вполне согласен.
– Куда же направился твой отец? – Ломион поворачивается к Келебримбору.
– К лорду Маэдросу, – кратко отвечает ему брат.
– И ты с ним больше не встречался?
Келебримбор отрицательно качает головой.
– Он же проклял меня, Ломион.
– Ты никогда не рассказывал мне об этом, – сын Эола пристально смотрит на родича.
Тот вздыхает и мнется.
– Тяжкая вещь – отцовское проклятье.
Ломион отводит взгляд, а Келебримбор задумывается, почему об Эоле никогда не упоминают при дворе Тургона, задать свой вопрос не успевает, поскольку едва не ударяется об огромную металлическую дверь. Галворн. Свет факелов отражается в нем, как в зеркале, и Келебримбор даже различает в глубине темного металла два силуэта – свой и Ломиона.
– Это и есть твои загадочные ворота, о которых столько говорят, но пока еще никто не видел? – Келебримбор отступает на шаг и прикидывает на глаз величину металлической плиты.
– Ну что ты, – ехидно отвечает Ломион, – это маленькая дверца в мою скромную мастерскую.
Ломион дотрагивается до двери, бросает пару слов на языке наугрим – дверь бесшумно отъезжает в сторону и исчезает в скале. Потрясенный Келебримбор проводит рукой по камню, не находя даже намека на щель. Сплошная монолитная порода.
Пока Келебримбор занимается изучением геологических особенностей подземных этажей Ондолиндэ, хозяин мастерской зажигает светильники.
– Ты так хотел видеть ворота, а теперь застрял на входе. Заходи, mellon.
Келебримбор несколько приходит в себя, делает пару шагов – и вновь застывает на месте.
Ворота не стоят, они лежат, и, кажется, простираются на десятки лиг вглубь пещеры. Темная отполированная поверхность, словно скованный льдом Нарог, скрывает в своей глубине заклятия такой мощи, что Келебримбору боязно прикоснуться к металлу.
– Смелее! – говорит Ломион, берет руку брата и сам кладет ее на холодный галворн.
Немедленно проступают рубленые руны Кирта, в которых Келебримбор уже успел поднатореть…
Келебримбор повторяет про себя:
"Сработано Ломионом Гондолинским". Под подписью он видит знак Алого Сердца, а в глубине галворна пылает заклинание, пропетое во время ковки врат. Неужели Ломион проделал всю работу в одиночку?
И тут руку Келебримбора пронизывает дикая боль, он не может удержаться от стона. Брат подхватывает его и бережно отводит в сторону.
Приносит холодной воды в ковше.
Куруфинвион жадно пьет.
– Ты уверен в необходимости применения Темной магии? – говорит Келебримбор, отдышавшись. – Ведь ее источник – сам Моргот. Мы же хотим от него защититься.
– Никакой магии Врага тут нет!– возражает родич в полном возмущении. – Мой отец учился у гномов. Он никогда не общался с Морготом! Все это гнусные домыслы.
По тому, как Ломион кусает губы и сжимает кулаки, Келебримбор понимает, что Черный Крот близок к взрыву эмоций, который может закончиться тихими слезами или бранью и криком.
– Я понял, – кротко говорит Келебримбор. – Ты прав, я ничего не смыслю в магии гномов.
– То-то же! – Ломион почти успокаивается.
– Если бы даже я и применил здесь Темную магию – хоть я ей и не владею – то все средства хороши, чтобы защитить сокровище Гондолина.
"Итариллэ, о моя Идриль ", – беззвучно шепчут его губы, и Келебримбор отводит взгляд.
509 год П.Э.
Фонтаны, башни, и арки, и колоннады –
Души бессмертной тяжеловесный слепок.
Он был построен не тем и не так, как надо,
Но бросить – глупо, а жаловаться – нелепо.
Пока назло им в мерзлой земле копаюсь,
Оставив небо другим, молодым да ранним,
За горизонтом спускают последний парус –
Закономерно, что я оказался крайним.
Ханна
Какая стылая нынче выдалась зима! Хотя, что ты знаешь о холоде? Спроси сестру свою, королевну, и она тебе расскажет...
– Почему ты стоишь здесь один? – ему не надо оборачиваться, он и так знает, кому принадлежит этот звонкий голос. Но невежливо стоять столбом, когда тебя теребят за руку, требуя наклониться.
– Я смотрю на горы, – Келебримбор подхватывает мальчика на руки, к полному восторгу последнего.
– А я люблю море! – заявляет мальчик. – Надоели мне горы.
– Но ты же его никогда не видел.
Легкое облачко пара вылетает изо рта во время разговора и оседает инеем на меховых опушках капюшонов.
– Мне рассказывал отец.
– И что же тебе рассказывал отец, если не секрет, Ардамирэ? – Келебримбор чуть улыбается, любуясь ясным лицом мальчика.
– Что прекраснее моря нет ничего! – сын Туора выпаливает это, словно заученный урок, и тихо добавляет: – Только мама.
– Возможно, он и прав, – соглашается эльф. – Ты здесь один? – Куруфинвион оглядывается, но не замечает ни провожатых сына короля Ондолиндэ, ни других мальчишек.
– Нет, не один. – Выступив из тени ближайшего здания, перед Келебримбором появляется спутник внука Тургона.
– Здравствуй, Ломион, ты вернулся?– кивает мастеру Куруфинвион.
– Как видишь, – Ломион улыбается натужно.
– Мама знает, что ты здесь? – уточняет Келебримбор у племянника.
– Меня дедушка отпустил, – безмятежно отвечает мальчик. – Ломион знает каждый камешек в окрестных ущельях, так дедушка говорит.
– Ну, если дедушка, то, конечно, так оно и есть.
– Хорошо, что мы тебя встретили, – шепчет сын Туора, по привычке теребя серебристую прядь. – Ломион такой скучный, хоть и пытается меня рассмешить. Но дедушка хочет, чтобы я общался с дядей.
– Ломион обещал брать меня с собой, когда пойдет искать рудные жилы. Мы будем как Феанаро! – громко заявляет мальчик, чтобы скрыть неловкость от своего шепота. – У меня и сапоги специальные есть – по горам лазить.
– Без сапог дело не заладится, – не спорит внук Феанора.
– Ты замерз? – Ардамирэ касается варежкой щеки Келебримбора. – Ты совсем не румяный.
– Я всегда такой, – напоминает Куруфинвион. – Просто летом я загорелый, а сейчас загар сошел.
– И все же ты какой-то бледный, – волнуется мальчик. – Ты, наверное, давно здесь стоишь. Пойдем к нам! У нас тепло, и мама будет рада тебе.
По лицу Ломиона пробегает судорога. Келебримбор закусывает губу. Тут даже не нужно уметь читать в душах, как умеет Она, – и так все понятно. Они горят одним и тем же огнем, живут одной и той же болью. Слишком близкое родство.
Весна 509 год П.Э.
– Тьелпэ, куда ты собрался один, без меня?
Ну никуда не скрыться в этом городе от зоркого взгляда сына Туора.
Келебримбор скидывает дорожный мешок на землю и присаживается на корточки рядом с Ардамирэ. Эктелион деликатно отходит в сторону, но Ломион не следует его примеру, возвышаясь над Ардамирэ и Келебримбором, увенчанный венком из хрупких белых весенних цветов, как вершины Окружных гор последним снегом.
– Мне надо по делу. Понимаешь? Я долго собирался и вот наконец решился, – отвечает Куруфинвион.
– Но Гондолин нельзя покинуть, – напоминает Ломион.
Конечно, кому, как не тебе, знать это!
– Государь Тургон разрешил мне, – сообщает Келебримбор, не решаясь посмотреть на сына Эола.
– Вот оно что...
Они молчат, каждый о своем отце и только Ардамирэ, удивленный долгой паузой, дергает Келебримбора за рукав. Их обтекает толпа радостных детей в венках и разноцветных одеждах в честь Ност-на-Лотиона. На Ардамирэ венок из луговых васильков, такого же цвета, как и его глаза.
– Так ты не останешься до праздника Врат Лета? – мальчик огорчен невероятно.
– Извини, малыш, в этом году не получилось, – Келебримбор виновато разводит руками.
– Как жаль! Я так готовился. Мама мне сшила такую красивую тунику. Точно такую же, как и тебе, – легко выбалтывает семейную тайну Ардамирэ.
– Ты никак не можешь задержаться? – пытается он уговорить своего старшего друга.
– Нет, – твердо отвечает Келебримбор. – Не могу. Не в этот раз.
Ардамирэ вздыхает.
– Toronya, – зовет Ломион по осанвэ и Келебримбор невольно вздрагивает. Так сын Темного эльфа называет его впервые.– Ты хотел сбежать не попрощавшись?
Келебримбор поднимается и подает Ломиону руку.
– Нет, Ломион, – отвечает Келебримбор вслух, – я хотел передать Итариллэ свой подарок, а потом зайти к тебе.
– Ты все-таки решил отдать ей свой зеленый камень?
Келебримбор подтверждает догадку Ломиона коротким кивком.
– Ты вернешься, мастер Келебримбор? – Ломион, чуть склонив голову к левому плечу, напряженно ждет ответа. Ардамирэ тоже вопросительно смотрит на старшего родича.
– Не знаю, друзья мои, – признается Куруфинвион.
– Куда же ты уходишь? – сердится маленький принц. – Так нечестно! Ты обещал мне описать путь из Альквалондэ в Тирион!
"Вряд ли тебе пригодится это, малыш", – с грустью думает Келебримбор.
– Я выполню свое обещание прямо сейчас.
Куруфинвион, не медля, достает письменные принадлежности из котомки и рисует маленькую карту, приладив бумагу на колено.
– Вот этот лебедь – Гавани, а эта башенка – Тирион. Если бросить якорь у Тол-Эрессеа, то дальнейший путь будет таков...
Ардамирэ напряженно слушает. Память у него почти эльфийская, Келебримбор не сомневается, что мальчик все запомнит накрепко.
Напоследок внук Тургона надевает на голову Келебримбора свой венок, а Куруфинвион складывает для мальчика из чистого листа маленькое подобие телерской ладьи.
– И мне, – вдруг подает голос Ломион, – я тоже хочу. Только мне нечего подарить тебе на прощание. Венок у тебя уже есть.
-Пусть будет еще один, – решает Ардамире за взрослых и пока Келебримбор складывает еще одного бумажного лебедя, быстро соединяет венки в один.
– Немного великовато, – замечает Келебримбор и вешает цветочное ожерелье себе на шею. Он уходит, не оглядываясь, хотя это неимоверно трудно.
– Не печалься, мой принц, – Эктелион кладет руку на плечо своего любимца, – Разве можно променять наши фонтаны на ручьи Оссирианда?
Ардамирэ вздыхает, но невозможно оставаться печальным в такой день. Он берет Эктелиона за руку, и они покидают Ломиона, который даже не замечает того, что остался в одиночестве.
Вместо послесловия
– Просит прощения. Хочет приехать сам.
Вроде того, что "отец, ты мне очень нужен"...
– Что ж он... паршивец... так долго его писал,
Это письмо... Пусть гонец подождет снаружи.
Тихо сложил и разгладил ладонью сгиб.
– Что ты ответишь?
– Не знаю.
– Но что-то надо...
Левой рукой: "Тьелперинквар, отец погиб.
Утром. Сегодня. При взятии Дориата.
Ёльф
Лето 510 года П.Э.
Стоящий по правую руку
Идриль, прошу тебя, не спеши,
Поговори со мной!
Я бы открыл тайники души –
Все! – для нее одной.
Взгляд ее холоден, ясен, горд,
Поступь ее легка.
Идриль, скажи, кто б остался тверд
Перед лицом Врага?
Кто одолел бы такую жуть,
Пред палачом распят?
О, исцели меня, я прошу,
От самого себя!
Там, где звучали ее шаги,
Вытянусь на камнях.
– Идриль, пожалуйста, не беги!
...освободи меня...
Ёльф
Я бы хотел встретить с тобой этот рассвет с тобой, королевна. Когда зарозовеют верхушки гор, мы погасим светильник, возьмемся за руки и споем гимн наступившему дню.
Разве я не заслужил такой малости, как твоя улыбка? Ты даришь ее любому, о Среброногая, а меня не удостаиваешь даже взглядом. С твоим именем я шел в бой в Нирнаэт Арноэдиад под стягом с серебряными звездами за правым плечом твоего отца. Ради тебя я пробился к Фингону, и он сказал мне… Но ты не захотела даже слушать.
Лишь глупец может думать, что ты нужна мне ради власти и сокровищ твоего отца. Они не ведают, какие драгоценности доступны мне, рядом с которыми камни нолдор – жалкие стекляшки в детской шкатулке.
Отец, ты обучил меня кузнечному и оружейному делу, равного мне нет в Гондолине. Твои заклятия черпают силу от самых корней земли. Благодаря тебе мне ведомы языки наугрим и даже темное наречие Врага, но почему ты не предупредил меня, как страшен блеск Звездных Камней в его венце? Разве пытки испугался я? О нет, моя Идриль. Он вскрыл мою душу, раскрошил ее между черных пальцев, как ребенок раскрывает бутон цветка, ради любопытства раздвигая плотно прилежащие листки. В самой сердцевине Он увидел тебя, моя Идриль.
– Какое странное безумие одолевает в последнее время дочерей Эльдар, – сказал Он со скукой. – Отвергать принцев и отдавать предпочтение эдайн. Ради кратковременных плотских утех отказаться от настоящей любви. Берен уже умер, Гортхаур?
– Да, – гигантская летучая мышь спланировала с потолка на плечо своему повелителю.
– Этот тоже умрет. Скоро. – Все таким же скучным голосом продолжил Он.
– И дочка Тургона последует за ним, – прошелестела мышь. – Таково условие Мандоса. Рождение ребенка от адана забирает столько сил у эльдэ, что ей уж потом не оправиться. Точнее – оправиться ей не дает муж. Разве эти однодневки способны на воздержание? Они торопятся, век их короток, они стремятся взять от жизни все. Вспыхнуть искрой в ночи и отгореть – вот их девиз. Сжигая и губя все вокруг. В том числе и ту несчастную, что делит с ним ложе. У них уже есть ребенок, сын Эола?
– Да, – непослушными губами ответил я. – Ему уже седьмой год.
– Тогда еще не поздно, – ободрил меня отец волков и нетопырей.
Ради тебя, моя королевна, при свете Звездных Камней был заключен этот странный договор. Теперь я знаю, как спасти тебя. От Моргота нас отгородят мои стальные врата…
Как быстро пролетела ночь! Не меня ты сейчас возьмешь за руку, но на следующий год… Или через десять лет. Я подожду.