На 180 градусовСборник прозы и стихов.
Профессор, простите нас… И для меня лично и, уверена, для всех авторов этого сборника Эгладор в частности и толкинистское движение в целом были и остаются самым хорошим воспоминанием молодости, местом встречи изумительных людей (некоторые из которых стали самыми близкими друзьями), и отличной "школой жизни". Толкинистское движение было для нас (как и для многих других) своеобразной отдушиной. Больше всего мы ценили открытость каждого каждому, ни с чем не сравнимое чувство общности (приходишь на Эгладор и можешь подойти к любому, пообщаться, и никто не посмотрит косо, как это было бы на улице). Не последнее место занимала и возможность, взяв "квенту", "перевоплотиться", пожить некоторое время "жизнью дивных героев Толкиена". Мне лично, моим друзьям-авторам, да пожалуй, и всем здравомыслящим людям, всегда казалось, что, начав играть какого-либо персонажа, ты берешь на себя большую ответственность, особенно если это известный герой. Ты должен стараться вести себя сообразно с выбранным образом, хотя бы внешне. Создатели этого сборника видели в "игре" отличный чисто практический воспитательный смысл: нужно расти до своего персонажа, а не опускать его до себя (если ты выбрал прислужника Темных сил, то тоже, будь любезен)! Короче, все было бы здорово, если бы не… Мало помалу стала извращаться вся идея. Появились "энергеты" и "истинные". Смысл игры (а иногда и жизни) начинали видеть в том, чтобы доказать, кто тут самый "великий и крутой". Какой-нибудь "государь" (вы уже успели подумать, что это адресная критика? вполне может быть, но суть-то не в этом) и "лорд" пытались утвердить свою уже совсем не "игровую" волю только на основании, того, что они "вспомнили" и т. д. Шла война авторитетов. Народ сбивался в обособленные группки, создавались "элитарные" клубы, где зачастую оценивали не по личным качествам, а по "выслуге лет" - уважали лишь "пришедших первыми". Кто-то пытался улучшить ситуацию бесконечными "манифестами" и "воззваниями к народу", кто-то ушел, осознав: все, что нам дано спасти - это память (куда ж без пафоса?). Слово в нашей жизни уже давно ничего не способно изменить, но, быть может, некоторые, из наших читателей ознакомившись со сборником, поймут, что они не одиноки. Что за сатирой и юмором скрывается наше безнадежное, но такое сильное желание видеть мир (и этот и Толкиена), хоть в отдельно взятых местах, свободным от вечных пороков.
В создании сборника принимали участие: Леди Мэрион:
Операция "Он был чудесный менестрель" Тэлпе:
Давайте переезжаться Линн Хортон:
Возвращение будет Истинный лорд Томас Сойер, верный его Геккельберри Финн и ярл Ингвар Стебстрем: Истинный лорд Томас Сойер:
Скиннер, грозно сверкнув очами, водрузил на стол агента Малдера огромную пачку газет. - Это вам не ваши серенькие да зелененькие инопланетяне! Это вам не единичные случаи исчезновений! Вы только посмотрите! Пресса валяется в этих событиях, как собака в… падали!.. Когда Скиннер удалился, Фокс стал просматривать газеты. Заголовки были один другого хлестче: "Нашествие певцов", "Два менестреля насмерть запели полицейского", "Куда смотрит правительство?"… - Да, это не инопланетяне, - вздохнул Малдер. Скалли сидела на краю стола; все стулья, кресла, тумбы вокруг нее были завалены газетами. - Все происходящее, - начал Фокс, - очень напоминает кошмарный сон. Раньше мы, конечно, сталкивались с аномалиями или проявлениями активности внеземных цивилизаций, но это!.. Ты ведь знаешь, что на меня все смотрят как на чокнутого, потому что я верю в пришельцев. Но если бы мне кто раньше рассказал о таком, то я бы посчитал сумасшедшим его. - Так что же, наконец, происходит? - Скалли нервно заерзала. - По моим, и не только, выводам вот что: каким-то образом менестрели (будем их так называть) материализуются из небытия. И виноваты в этом поэты. - Что? - подпрыгнула Скалли. - Сейчас объясню. Понимаешь, в прежние времена у разных народов, особенно у ирландцев, были очень популярны народные и литературные баллады о менестрелях. Все баллады писались почти по одним канонам: чудесный менестрель приходит к королю (лорду, графу) тирану и начинает петь. Певец хочет объяснить, что зло - "это плохо". И в большинстве случаев злодей убивает менестреля. А потом следует лирическое отступление на тему "песни бессмертны, и сталью их не одолеть". - Ну и причем здесь это? - нервно спросила Скалли. - Ты слушай дальше, - продолжил Малдер с вдохновенным видом мальчишки, который в новых белых ботиночках проверяет глубину грязной лужи. - Значит, так: менестрели каким-то образом появляются в нашем мире. И вот интереснейший факт: действительно хорошие баллады не влияют на потустороннюю активность, другими словами, чем лучше написана баллада, тем меньше шансов, что певец материализуется. - А почему воплотившихся так много? - с ужасом спросила Дана. - Потому что тема "страдальцев-менестрелей" увлекла многих поэтов, в особенности бездарных. И баллады вырастали, как грибы-мутанты после ядерных испытаний. Я подсчитал, что среднестатистический графоман в год пишет около пяти подобных произведений. Теперь ты понимаешь?! Умножь число рифмоплетов на количество написанных баллад и на число лет. Скалли медленно сползла со стола. - Вот еще одна фотография и возможный источник возникновения:
Взял он свою свирель, - "Свирель" и "менестрель" - просто рифмы, - сказал специальный агент Молли, - видимо, автор просто не догадался до других вариантов, например: трель, мель, ель, апрель, метель, сель. И вот что вышло. На фотографии был изображен явный мутант. Теперь становилось ясно, почему он мог петь и играть на свирели одновременно. У него было две головы! - К тому же монстрам - порождениям баллад без размера, рифмы и какой-либо внятной идеи - запеть человека насмерть не составит труда. За последние две недели погибло восемь человек, семеро из них - незадачливые поэты. Возможно, их детища мстят своим создателям. Все попытки вступить с певцами в контакт успехом не увенчались. Вполне вероятно, что они и не могут делать ничего, кроме описанного в стихах. Малдер и Скалли пили уже по десятой чашке кофе. Их уже не интересовало, откуда и как появляются менестрели. Агенты были озабочены тем, как с ними бороться. Через пару часов Скалли, начисто забыв о субординации, ворвалась в кабинет к Скиннеру с криком: "Мы придумали, придумали!". "Би-Би-Си" передавало: "С тех пор, как пресса начала разоблачать бездарных поэтов, волна "менестрельского террора" схлынула. Министерство культуры планирует заняться экстренным поднятием профессионального уровня литераторов". Выключив радио, Скалли мрачно сказала Малдеру: - Теперь я сомневаюсь в успехе нашей задумки. Все это прекрасно, только ведь никакими правительственными указами из графоманов гениев не сделать! А кстати, ты знаешь, что вторая по популярности у бездарей тема - так называемые "еретики"?
"Истинным", без комментариев Прыг, прыг - одна за другой вздрагивали ветки. Маленький взъерошенный воробей спустился на парковую аллею и повел янтарным глазом. Кожистое тонкое веко нервно дернулось, птаха сунулась в лужу и запрокинула голову, глотая грязную воду. "Чем бы поживиться?" Волоча лапку, воробей вяло поковылял по асфальту. Голодный. По пути подобрал несколько крошек около ног здоровенного человечины, восседающего на скамейке. "У, харю-то разожрал, - подумала птичка, - а я б и одной булкой месяц кормился". И в праведном гневе воробушек вспорхнул, и вознамерился, было сделать свои птичьи дела на патлы незнакомца. Но вдруг увидел, как по белой поверхности, лежащей на коленях толстомордины, ползают букашечки. Махонькие. Вкусненькие. Воробей чуть было не прыгнул на них с разлета, не начал клевать букашек... Но вместо этого, как будто бы всплыв из тайника памяти, до него дошло, что это - буквы. "Чтоб тебя, дрозд общипанный! Ишь ты книгами обложился, читатель!" Воробей с досады стал глядеть на открытую страницу и постепенно "букашки" сложились во фразу "Рассказ у нас пойдет …" Теплым майским вечером на Лебединке, пруду около Новодевичьего монастыря, творилось нечто странное. Тучи воробья слетались сюда, казалось, со всех окрестных дворов. Галдели, чистились, роняли что-то на асфальт. Причем все до единого были молоденькими, желторотыми, недавно покинувшими родительские гнезда. Ближе к вечеру все стихали, и на ветку раскидистого клена торжественно выходил маленький серый птиц. "- На каком месте мы остановились, соколы мои?" - спрашивал он, воздев ощипанное крылышко. - А дворники там были? - пищал кто-то. - Что вы, ястребы поднебесные, какие дворники, там и пыль-то алмазная была. - А люди много крошек давали? - заикаясь от волнения, шептала стайка. - Вы что разумеете - мы там крошками питались? Нет! Хлебами белыми, таких и в ресторанах-то не делают. - У-у, - проносилось по серой массе - все вспоминали сладкие крошки из мусорных контейнеров ресторана "У Пиросмани". - А вороны-то, вороны? - осмелившись, крикнул кто-то. - Ворон не было, вороны водились, и те - не в счет. Стайка восхищенно разевала клювы. - Вы бы клевалками-то не хлопали, да ворон к вечеру не поминали, - бросил пролетавший мимо голубь. - П-л-тел отседа, сизый, а то в миг ощипим, думаешь, нам слабо? Канарейка драная! - взвелись желторотики. - Тише, братья мои, ястребы, не оскверняйте наше священное сборище! А вороны мелкие были, мелкие - важно пропищал лидер и вдруг съежился, как от холода. - Мелкие?! - разорвало небо хриплое карканье, и черная стая воронья устремилась вниз... Вконец ощипанный, исклеванный, сидел он на коньке лебяжьего домика. До утра было еще далеко, и огромные желтые вороньи глаза то и дело мерещились во тьме. Он зябко ежился, чесал затылок лапкой. Пахло тиной и облупившейся краской. И вдруг воробей, почти по-петушиному вскинул голову в мутное московское небо и срывающимся голоском пискнул: "Ну и что? Ведь в Арде я был орлом Манве!" 1. Таня, Москва, 1998. Сегодня мы с моей подругой Гимилькали отправились в Измайловский парк. И не зачем нибудь - отмечать Эрулайталэ (а то как же без этого истинным-то нуменорцам!). Этот "всенародный праздник на двоих" проходит раз и навсегда заведенным порядком - Гимилькали читает молитвы Эру, потом мы пьем и едим то, что принесли. Пуристы могут сказать, что вообще-то молиться должен король на вершине Менельтармы, но где мы возьмем Менельтарму? и где мы возьмем короля? Ну да, кто еще не догадался, говорю капителью - МЫ ТОЛКИНИСТКИ! И обе особенно сильно любим Нуменорэ. Только разница между мною и Гимилькали очень существенная - я поклонница английского писателя Толкина, я прочитала все, что было переведено на русский (вот если бы Профессор по-испански писал, тогда бы читала в оригинале, а так - увы), я хочу верить, что Арда есть где-то, хоть и на другом конце вообще-то бесконечной Вселенной. А Гимилькали верит (по ее словам, знает) что она ТАМ жила, что прекрасно помнит свою нуменорскую жизнь, что ее "работа с астралом" поможет ей вернуться Домой. Зачем мне эта радость глюканутая, спросите вы? Да просто Юлька (так я Гимилькали только за глаза зову - или при ее родителях) на самом деле человек очень хороший, и бросать ее на произвол судьбы среди ее энергуйских друзей мне не хочется. Себя я в данной ситуации вижу как своего рода посредника между ней и реальным миром - может быть, только я не даю ей окончательно потонуть в трясине "астралопитекства". В общем, я пока не теряю надежды на то, что она перебесится и станет… вот уж не знаю, кем она станет тогда. Цивилом, наверное. А тем временем Гимилькали прочитала все положенные молитвы, и вот уже пиво, бутерброды и кексы извлечены из рюкзаков, и наш великий праздник превращается в обычный пикник… если не считать того, что Юля снова села на своего любимого конька - принялась вслух мечтать о Возвращении (куда? да уж не в свою квартиру на 9-й Парковой), которое она именует красивым эльфийским словом "Энтулэссэ". Свою жизнь (как она говорит, "нынешнюю") она воспринимает как тюремное заключение. Нет, поймите меня правильно, порой меня тоже тянет куда-то туда, де трава зеленее, небо голубее и вода мокрее. Но я-то понимаю, что в той же Арде проблем - выше крыши, и нету там ни моей любимой музыки, ни моих любимых книг. А она говорит вот что: - Когда-нибудь мы умрем здесь, чтобы возродиться на Арде. В нашем дивном мире, где только и возможно узреть истинный Свет. Хотите верьте, хотите нет, но в такие минуты кажется, что в ее глазах отражаются нездешние звезды, она глядит на вас - и вы, скептик, атеист, материалист - не можете не верить ей, когда она произносит: - Мы вернемся. Энтулэссэ нува! 2. Ломибет, Нуменорэ, 3319 В.Э. Срок назначен, и нет нам спасения. Мы обречены. Завтра после полудня я, моя сестра Гимилькали и еще многие Верные будут принесены в жертву Морготу. Король Ар-Фаразон вскоре отправится в поход на Валинор. Ему потребуется удача - очень большая удача - и ценой наших жизней он хочет выторговать ее у своего Властелина. Но Моргот не услышит короля - он далеко, за Стеной Ночи, да и что он может сделать против воинства Света! Тем более ничтожна перед лицом Стихий нуменорская армада. Но король, безумный в своей гордыне, не понимает этого. Он отправляется за бессмертием - но лишь ужасную смерть обретет он, а с ним и войско его, и сам Йозайан. Впрочем, ни мне, ни другим пленникам уже не увидеть грядущих страшных событий. Мы умрем завтра. Сейчас ночь, многие - и Гимилькали тоже - уже спят. Несмотря на то, что жить нам осталось уже недолго, усталость и желание хоть ненадолго уйти от ужаса и отчаяния взяли свое. Что до меня, я вообще не видела ни темницы, ни товарищей по несчастью - перед моими глазами разворачивалось видение другого мира - где мы с Гимилькали прежде жили и куда, вероятно, вернемся после завтрашней казни. Обрывки этих видений начали мелькать передо мной тогда, когда стало окончательно ясно, что вскоре Люди Короля придут за нами, что казнь неотвратима. И вот теперь я с небывалой ясностью увидела этот мир, наш мир - Землю. Так он зовется на языке, на котором мы с Гимилькали разговаривали в прошлой жизни. Да, теперь я знаю, куда уходят Смертные по неведомым никому, кроме Эру, тропам. Туда, в мир, населенный людьми - и только людьми. Там нету ужасных порождений Мрака, там нету тварей Моргота - и, главное, нету самого Моргота!... Видение постепенно погасло, и я, почувствовав необоримую усталость, крепко заснула. Впрочем, вскоре за нами пришли. Спящих грубо растолкали, всех подняли на ноги, сковали попарно и повели в ужасный Храм. По дороге я успела кратко рассказать Гимилькали о своем видении. Прежде мне не хотелось смущать ее ложной надеждой, но сегодня я убедилась: наш мир существует, и мы вернемся туда. И теперь мы обе готовы были принять все испытания - мы знали, что ждет нас после того, как ритуальный серп жреца перережет нам горло… И сколько бы жизней не судил прожить мне Единый, в каких бы мирах я не оказалась - мне не забыть лицо Гимилькали, ее глаза, полные горним светом, и ее последние слова, обращенные ко мне и ко всем, предназначенным в жертву: - Не нужно бояться смерти - она дар Единого, она приведет нас в добрый и светлый мир, свободный от Морготовых чар. И гораздо громче, так, что содрогнулись своды этого нечистого Храма, она произнесла на запретном Высоком наречии: - Энтулессэ нува!
Не-ет, в боли ты всегда одинок… Еще мгновение назад ты был человеком - видел, слышал, смеялся или грустил… А сейчас - комок обнаженных нервов, раздираемых в клочья, бесконечно долго раздираемых - у тебя нет мыслей, воли, воспоминаний, ты весь - сплошная болевая точка, сплошной ужас, сплошной крик… Даже молитву вознести не можешь - молитвы были до, а если повезет - будут после. Сейчас весь мир для тебя просто белая слепящая болевая вспышка перед твоими выкатившимися из орбит глазами. Боль настолько сильна, что нет даже мысли о том, что она кончится, что через некотоорое время ты опять сможешь видеть - и увидеть множество укоризненных лиц - чего это, мол, он так разорался? Твое милосердное сознание сотрет память о боли, и ты забудешь о ней через несколько мгновений, когда стихнут ее отголоски. А ведь это- всего лишь впечатления от визита в платную стоматологическую клинику, где боль - лишь побочный эффект лечения, где добрая врачиха успокоит тебя, и если тебе уж очень больно - сделает анестезирующий укол… А вы пишите о красивой смерти влюбленных на одном костре: они держатся за руки, он поет ей тихую нежную песню… Увы, с болью человек всегда один на один. И она всегда сильнее.
Прости, Рен, если я что-то не так поняла!
- Он забывается, - Нарро скривил губы в улыбке. Обыкновенные посиделки. Палас на полу, портрет Профессора на стенке, две пустых и одна начатая бутылка кагора. Никакой водки: ведь они в меру интеллигентны и сдержаны. Крисхэл, Риан, Линдвен, Нарро, Тэлпе, Кэрри и Таня, она пока еще просто "сочувствующая". А вечер был теплым и алым от заходящего вессеннего солнца. Серые и бежевые городские дома в районе Остоженки выглядели так, будто на них смотрели через цветные очки. И воздух, пусть городской, пыльный и грязный, но весенний! Вдыхая его, невольно думалось: "Господи, ведь просто увидеть еще одну весну и умирать не жалко". И они сидели в двухкомнатной уютной квартирке Нарро, так не похожей на толкинистские "вписки". И улыбались друг другу, и просто без причины улыбались. Ведь еще было впереди воскресенье, и нескоро разойдутся они по своим институтам и офисам. Они были вместе и, несмотря на то, что некоторые из них твердо верили в ту, иную жизнь, а другие просто очень любили Толкиена и увлеченно играли, в тот вечер все они чувствовали дуновение ветров Арды. - Правда, это уж слишком! Какие-то любовницы и внебрачные дети у эльфов. Несерьезно, и, вообще, глупо как-то. Он говорит, что он мудрей, верней, истинней нас, а сам переезжается при слове "Хэлькараксэ". Тоже мне воитель! Ведь если б он действительно был эльфом, он бы жил без этого дурацкого пафоса и фальшивой дивности, - насмешливо, но раздраженно говорила Таня. - Да, не прикид делает толкиниста. Если ты за обедом полчаса в витиеватых выражениях просишь передать солонку - это как раз говорит о том, что ты не эльф, а полный… Не буду говорить при дамах, кто, - теребя прядь волос, вторил Нарро. Из-за балконной двери высунулась голова Тэлпе. Нетерпимая к ошибкам других, она была равно немилосердна и к себе, и мучалась уже шесть лет, стараясь верить в то, чего она не помнила. А потом научилась не думать об этом, оставаясь самой дивной из их компании. Тэлпе любила розыгрыши - от самых примитивных до очень сложных и изящных, как интриги в детективах Агаты Кристи. - Нарро, ты говоришь, он мечтает о красивой смерти? Мы можем это устроить. Нарро действительно немного злился. - Устроить? Это что, ты нам орков, что ли предлагаешь изображать? - Почему же орков? Ведь его представления о системе ценностей у эльфов вовсе не толкиновские! Помните, он говорил что-то про целую кучу предателей и шпионов у нолдор!.. Сумерки упали на город, высветив разноцветные стекляшки окон, а они все сидели в полумраке и говорили, говорили…
- Мы много думали о тебе и решили, что нам следует познакомиться ближе, о благородный рыцарь из воинства Нолофинве. Надеюсь, ты не откажешь нам в чести принять такого гостя. Мы на майские праздники едем на дачу к Кэрри, деве из нашей компании, - яркое солнце отражалось в очках Нарро, и он щурился, глядя на собеседника. - Это большая честь для меня, Нарро, верный Финголфина. - Хорошо. Сбор в пятницу на "Комсомольской" в восемь утра. По дороге домой в метро Нарро то и дело улыбался. Мокрые куски тумана пытались спрятаться в волосах идущих по проселочной дороге. Он шел чуть впереди Нарро - совсем чуть-чуть, чтобы это не показалось оскорбительным. Он выделялся среди них подчеркнутостью, почти резкостью поведения. Обычное славянское лицо, если не считать выражения, застывшего на нем. Надменного и гордого, совсем не свойственного обычным эгладским "дивнюкам" и … тщательно поддерживаемого. День с буйным весельем, пивом и шашлыками уже давно перешел в вечер. - У нас к тебе разговор, - лицо Нарро было безмятежно спокойно. С террасы они прошли в полутемную комнату (никакого электричества, разумеется) с пыльными гардинами на окнах. Уже с раннего вечера Рейан стал чувствовать некоторое напряжение и как будто бы недосказанность. Они, эти играющие, поменяли свои джинсики и футболочки на прикиды еще к закату. Теперь уже было за полночь. Они сидели на стульях полукругом… И смотрели как-то странно. Куда-то делась Таня. Да, собственно, плевал он на эту цивилку, непонятно как вообще здесь очутившуюся. - Мы хотели говорить с тобой. Еще в Первую эпоху ты предал свой народ. Ты запятнал честь нолдор. Честь своего лорда. Но это стало нам известно только сейчас. Память возвращается не сразу, - Линдвен, почти годившаяся ему в матери, смотрела в упор. "Игрушку решили устроить, - подумал Рейан, - Чтож, я умею отыгрывать". И он отвечал им, а они сидели все так же неподвижно и безмолвно, говорила лишь Линдвен. Стрелки медленно ползли к двум. -Ты думаешь, здешние законы помешают нам свершить наше правосудие? - Линдвен улыбнулась (первый раз за все время знакомства). - Ты ошибаешься. И в ее руку, вскинутую театральным жестом, Нарро вложил меч. "Хороший текстолит, а может, и бутафорский, из тех, что сейчас продавать в салонах стали", - подумал Рейан. Если честно, шутка затянулась. Что они хотели над ним поиздеваться, а может, и напугать, он сообразил с самого начала. …Меч коснулся его шеи под подбородком. Заточенный меч… Он вдруг все понял, и ему стало так страшно, что даже ладони вспотели. Они не пугают его. Они - чокнутые. Чокнулись, сбрендили. Они или действительно верят в Арду, или сошли с ума, заставив себя верить. "Может, они и под кайфом, глаза-то как блестят. А я даже не знаю, как поселок называется… Полтора часа электричкой… А матери написал, что на работу вызвали". Он вдруг представил, как эта железная штука разрежет его кожу, мышцы, пройдет сквозь гортань… - Ребята, ребята, вы что? Хватит. Не смешно, - его голос был готов сорваться. - Твои речи не смутят нашей решимости, - они стали за спиной Линдвен. - Послушайте, я не нолдо, не эльф. Меня Костя зовут. Я никогда в Арде не был. Слышите, я все, все придумал, про Финголфина, про Хэлькараксэ. Я человек. Вы что с ума сошли, ребята? - На колени, предатель, - голос Линдвен был холоднее, чем сталь меча. И тут он заплакал, попытался отвести голову, но уткнулся спиной в стену и беспомощно выматерился. И он не сразу увидел, как изменилось лицо Линдвен. И как ухмылялся Нарро. - Стоп. Снято. Спасибо всем. Перерыв пять минут. Ярко вспыхнула люстра. Он увидел Таню с видеокамерой в руках. И тут как будто что-то лопнуло. Они засмеялись, да что там засмеялись, заржали безудержно и громко. Отчасти они понимали, что перегнули палку, и, может быть, даже немного смущались. Линдвен смеялась почти истерически: - Ты думаешь, откуда у нас меч, нолдо Костя? Так Нарровский дядя - коллекционер. А он смотрел в их лица и проклинал тот день, когда пришел на Эгл. Еще больше он ненавидел свою бывшую уверенность в Арде. Свои стихи про Хэлькараксэ, плен и пытки. Его трясло и почти тошнило. Такая злая, жестокая шутка. "Ах вы... - он хотел уже грязно выругаться, даже придумал конструкцию, там больше всего места уделялось Линдвен и Нарро и этой лупоглазой Таньке… Он уже приоткрыл рот… Темнота. Шум. От него рвутся барабанные перепонки. Света нет. Небо черное где-то там. " Аранион!.." И крика не слышно. "Брат…" Кривой, зазубренный ятаган. Доспехи вминаются в тело, вырывая то, что еще недавно было живой плотью. И ярость, дающая и десятое дыхание. "АРАНИОН!.." - Ну что, парень, пойдем, чай-то пить, - Кэрри примирительно улыбнулась, - Воитель!.. А другие все еще хихикали, скорее уже по инерции. И только Тэлпе вдруг перестала смеяться и как-будто бы даже что-то крикнула. Смеющееся лицо Линдвен.
- Нолдор не сдаются, - хрипло совсем неожиданным голосом. И он резко дернулся вперед, надевая свое горло на все еще касающийся его шеи коллекционный меч дяди Нарро.
Хорошо зная среднестатистического критика, который, не умея большего, любит цепляться за слова, хочется заметить, что автор "Эгладора" - успешный взрослый человек, не страдающий комплексом неполноценности. В свое время он был известен многим и занимал далеко не последнее место в толкинистсксом обществе. Разумеется, под другим именем. Поэтому приведенная зарисовка - грустный вывод знающего человека, а не тщетная зависть недопущенного.
…Каждый здесь - поэт, мыслитель (нолдорские - у Толкиена!)
Посвящается членам известного клуба и написано от их лица
Быть нолдо знатным не красиво,
Что плачете по пустякам?
Не могу поднять ногу. Не ногу, а ногу! Все равно, не могу!
Однажды к нам в гости заехал Румил…
Однажды к нам в гости заехал Маглор…
Однажды к нам в гости заехал Мелькор…
Однажды к нам в гости заехал Мандос…
Вот в этом мораль, мой почтенный нолдор,
Сейчас поясню, где тут все же мораль,
P.S. Какая же сложная штука рифма,
И я над всем святым смеюсь опять,
И не честней ли вдруг признать - все бред,
И кто посмеет бросить мне укор
Серьезность губит чудо иногда,
Что плачете по поводу и без?
Спасибо за отрезвление!
Я ждала вас так долго: не жду вас уже,
Лгали вы, и я вам уподобясь лгала.
Я о вас промолчу: вы не стоите слов.
1 Прощай, прощание
return_links();
//echo 15;
?>
build_links();
?>
|