Главная Новости Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Личные страницы


Хулгар

"Черная книга Арды", ее истоки и содержание

Только сложившаяся религия может дать почву для создания ереси. Появление еретического учения "Книги Арды", переосмысливающей толкинистскую библию "Сильмариллион", говорит о духовной зрелости участников этого молодежного движения и вызывает невольную гордость за то, что ересь создана именно в нашей бунтарской стране. Приятно говорить об остроумном и мужественном решении Ниенны и Иллет, ради красного словца уподобляя их здесь лесковскому левше, который подковал сделанную английским мастером блоху. Переосмысление всегда превосходит миф, потому что пользуется и силой самого мифа, и силой противоречия. Это показывает нам и возрастающее количество "чернокнижников" в толкинистском лагере, и внутренний драматизм самой "Черной книги", особенно по сравнению с каноничностью и сухой нравоучительностью "Сильмариллиона".

По некоторым своим достоинствам "Книга Арды" выходит за рамки обычной игры в героев Толкина и имеет право претендовать на то, чтобы занять место в литературе для всех людей.

Пар. 1. "Черная книга Арды" и идея богоборчества

Традиция богоборчества в духовной культуре человечества зародилась почти одновременно с религией. Причины ее зарождения понятны. Главную из них занятно сформулировали кочевники-бедуины в разговоре с путешественником и этнографом Бертоном. "Когда я задал им вопрос: "Зачем вам аллах?", то получил ответ: "Если бы нам его только поймать, мы бы его на месте закололи. Кто же, как не он, разоряет наши дома и убивает наших жен и детей?" Это та проблема, которую не могут удовлетворительно разрешить богословы: если бог благ и ничто не происходит без его воли, то откуда зло? Мир достаточно несовершенен, чтобы идея бунта в нем и против него была переосмыслена как восстание добра против зла, а не наоборот. Ведь очевидно: если добро не господствует в действительности, то, может, оно бунтует против того, что господствует?

На этой нравственной основе вырастают произведения, подобные "Прометею Прикованному" Эсхила, "Руфину и Пристилле", "В катакомбах" Леси Украинки, "Восстанию ангелов" Анатоля Франса, "Юлиану Отступнику" Дмитрия Мережковского, "Прометею" Дж. Г. Байрона, "Потерянному раю" Джона Мильтона, "Бракосочетанию Неба и Ада", "Библии Ада" Вильяма Блейка, "Освобожденному Прометею" Перси Шелли, "Прометею" Гете и др. На этой же основе выросла и "Черная книга Арды".

Пар. 2. Понятия добра и зла в "Книге Арды"

В предисловии к "Книге" авторы говорят: "Смотрите: в мире нет ни абсолютного Зла, ни абсолютного Добра". Разумеется, нет абсолютного: просто потому, что добро и зло - суть поступков человека, а человек не мыслится как абсолютное, а только как частное и конкретное1. Именно в этом смысле становится возможна и следующая фраза предисловия: "Смотрите: справедливость, не ведающая милосердия, обращается в бессмысленную жестокость". Иными словами, и справедливость не мыслится абсолютной, потому что в том конкретном случае, когда она не ведает милосердия, она бессмысленна и жестока. Отказ от идеи абсолютного Добра и Зла - первый шаг к ереси "Книги Арды". Дело в том, что Толкином в "Сильмариллионе" (хочется сказать - господствующей церковью!) эти понятия подаются только и обязательно как абсолютные, существующие помимо нас и наших частных случаев. (Они исходят от Илуватора, Творца, то есть идеальны, объективны). Перед нами известная еще в средние века идея "божественной справедливости".

Возможно, читатель обратится к нам с претензией: зачем так подробно объяснять такую очевидную вещь? К сожалению, есть причина. Многие увидели в "Книге Арды" проповедь того, что никакого Добра и Зла вовсе не может быть. Так было понято высказывание авторов об их относительности. Стереотип помешал читателям вдуматься в суть "Книги" и возникло упрощенное мнение: добра и зла нет, поскольку Мелькор для одних добр, а для других зол, и Илуватор также. В действительности, повторимся, речь идет лишь о перенесении этих важных понятий в человеческую область (относительную) из божественной (абсолютной, непогрешимой). Этим способом авторы обосновывают наше право решать самим, где добро, а где зло, но вовсе не отказываются от этих понятий. По "Черной книге", мы обязуемся сами формировать свои взгляды в этой области, а по "Сильмариллиону", мы имеем эти взгляды в данности и самостоятельно строим лишь свое отношение к ним, осуществляя предоставленную нам Творцом свободу выбора. Вот почему в мифологии "Книги" такую прекрасную и трагическую роль играем мы, беспокойное людское племя, странники, после смерти уходящие за пределы Эа, а не бессмертные, как в концепции "Сильмариллиона". Авторы трактуют людей, как племя, неподвластное богу.

В "Книге" сбывается важный момент любой еретической философии: человек получает право судить бога с помощью своего разума, а не отказываться от разума в пользу Илуватора, говоря, что пути Господни неисповедимы и недоступны для понимания. Вот в чем красота и притягательность созданного Ниенной и Иллет мифа. Особенная же его сила в том, что он вырос не на голой почве фантазии, а внутри старинной традиции богоборчества. Для наглядности возьмем эпизод из "Иудейских древностей" Иосифа Флавия, где миф о Вавилонском Столпотворении трактуется так:

"К такому дерзкому ослушанию относительно Господа Бога побудил их (людей) Немврод, внук Хама, сына Ноева, человек отважный и отличавшийся огромною физическою силою. Он убедил их не приписывать своего благоденствия Господу Богу, а считать причиною своего благополучия собственную свою доблесть. (…) При этом он хвастливо заявлял, что защитит их от Господа Бога, если бы тот вновь хотел наслать на землю потоп. (…) Толпа единодушно выразила желание последовать предложениям Немврода и стала считать повиновение Господу Богу позорным рабством" (1, гл. 4, 2-3).

Иудей Иосиф Флавий видит в поступке Немврода преступление. Он осуждает "толпу" за ее "единодушное" решение считать повиновение богу рабством, ничуть не смущаясь этим единодушием. В представлении иудея Флавия добро и зло непереносимы в план человеческого, а являются, как и для христианина Толкина, божественным предустановлением. Следовательно, "аргументация" Немврода не требует даже опровержения: жестоко ли посылать на землю потоп? обязаны ли мы своим благополучием собственной доблести? Опровержение Немврода, по Флавию, уже в том, что он не смеет задавать такие вопросы, и отвечать на них излишне.

Немврод, мы видим, думает иначе. Он решительно переносит понятия добра и зла в человеческий план. В этом плане его аргументация приобретает смысл и вырастает в конкретное деяние: строительство башни для обороны от злого и сильного существа, которое, по сути, уже не является богом в теологическом понимании. Любой перенос добра и зла в человеческий план оборачивается переосмыслением бога или отрицанием его.

Пар. 3. Проблема творчества в "Черной книге"

Немврод переосмысливает бога так хрестоматийно, что его мнение можно считать основной формулой: бог не всемогущ (так как Немврод берется защитить от него свое племя); люди не обязаны богу (так как их благоденствие - результат их доблести); бог познаваем (так как судим людьми за свои поступки); бог узурпатор (так как силой вынуждает людей на "позорное рабство").

Одной из главнейших ступеней переосмысления бога из теологического абсолюта в судимого и познаваемого человечеством демиурга становится наделение людей способностью делать что-либо самостоятельно, без его помощи и соизволения. Мы подступаем в проблеме творчества в "Черной книге".

Обратимся к знаменитому "Прометею" Эсхила.

"Пустынные скалы на берегу моря. Гефест, Власть и Сила вводят закованного в цепи Прометея.

Власть

Пора, Гефест, исполнить, что приказано
Тебе отцом, и святотатца этого
К скалистым здешним кручам крепко-накрепко
Железными цепями приковать навек.
Твою ведь гордость,
Силу всех ремесл - огонь
Похитил он для смертных.2.

Выделенные строки показывают нам, что, собственно, бунт Прометея заключается в передаче людям творческой силы (силы всех ремесл). В результате исключительное право богов на владение ремеслами3 попрано.

Вот здесь и буйствуй, и права богов
Букашкам однодневным отдавай, -

иронизирует далее Власть.

Подобный случай мы видим в библии. Предлагая Еве вкусить плоды от древа познания, змей говорит: "Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло". Вкусив плода, люди и впрямь начинают мыслить и самостоятельно оценивать действительность: "И открылись глаза у обоих, и узнали они, что наги…" (Бытие, 3, 7); "…убоялся, потому что я наг" (Бытие, 3, 10). В данном случае змей попирает исключительное право бога на познание и самостоятельную оценку действительности.

Итак, Прометей, по Эсхилу, дарит людям ремесла, искусства:

Но помни - все искусства - Прометеев дар.

Змей искушает к познанию4. В целом, оба они дают людям возможность что-то делать или что-то думать помимо бога. Тогда вступает в силу хрестоматийное заявление Немврода: что люди могут быть обязаны своим благополучием не богу, а собственной доблести, и могут быть благополучны даже вопреки воле бога. Этим божество сразу снижается до демиурга, поскольку не оно одно получает способность творить и не от него одного исходят все блага.

Стоит обратить внимание, как грамотно сам Толкин в "Сильмариллионе" учитывает ту истину, что нельзя уступать бунтовщику творчества. Профессор прежде всего стремится разъяснить, что даже валары имеют способность создавать лишь то, что в них прежде было заложено Илуватором. Бунтовщик Моргот в состоянии лишь исказить творение Единого, но сотворить новое он не в силах. Толкин в данном случае тоже вторичен. Он опирается на труды средневековых схоластов. Богословы не хуже него понимали, что дьявола надо лишить возможности что-либо создавать. Даже слово "творение", когда речь заходит о произведениях Врага, у схоластов передается словом invenio, а когда речь идет о созданиях бога - creatio.

Invenio - изобретение, находка, открытыие. А creatio - созидание, порождение. Иными словами, дьявол - "инвентор", он творит механизмы ("псевдотворения", выражаются теологи). Бог - "креатор", подлинный создатель, его создания - живые, это порождения силы бога5.

Схоласты оставляют сатане только одну способность: ложь, или искажение создания божьего. Об этом, например, говорит Алкуин в латинском трактате "Комментарий на Евангелие от Иоанна". Так и "Сильмариллион" апеллирует к термину "ложь", "искажение".

Становится очевидно: если первым шагом авторов "Книги Арды" было перенесение добра и зла в область относительных, человеческих понятий, то вторым должно быть возвращение Мелькору всех прав культурного героя, которыми обладает, как мы видим, языческий Прометей, и которых лишается позднее христианский дьявол. Следовательно, изображение Мелькора "креатором", а не "инвентором".

Созидательным способностям будущего Врага Ниенной и Иллет посвящаются две первые части "Книги": "Сердце мира" и "Приказано забыть". Авторы сталкивают вышеприведенные точки зрения. Мелькор говорит: "Послушай, разве тебе никогда не хотелось создать что-то свое, совсем новое?" Йаванна отвечает: "Разве можно создать что-нибудь прекраснее задуманного Единым? И разве не высшее счастье - вершить Его волю, воплощать Его замыслы?" Изображение Мелькора как творца-"креатора", способного создавать "совсем новое" логически подсказывает авторам изображение всякого мыслящего существа в потенциале творцом. Возможность созидать получают не только Илуватор и Мелькор, но и валары, и майя, и прочие разумные существа. С превращением творческого дара во всеобщий право Илуватора-творца вершить свою волю оказывается поколеблено6.

Обладание собственным творческим даром позволяет перестать считаться с богом как с необходимостью и широко отворяет ворота возможности бунта.

Мелькор у Ниенны и Иллет, таким образом, становится воплощением творческой силы Арды. Он выступает как культурный герой, учитель искусств и ремесел (подобно Прометею). Он же (подобно библейскому змею) "открывает глаза" своим ученикам на древнюю мудрость Тьмы, существовавшей еще до создания Илуватором мира.

Пар. 4. Повод к бунту. Проблема защиты людей бунтовщиком-богоборцем от насилия бога.

Повод к бунту против бога всегда так или иначе связывается с состраданием бунтовщика к людям и желанием защитить их от насилия Всевышнего. Об этом мы узнаем из монолога Власти об эсхиловском Прометее:

За вину свою
Пускай теперь с богами рассчитается,
Чтоб наконец признал главенство Зевсово
И чтоб зарекся дерзостно людей любить.

Прометею приходится встать на защиту людей от насилия верховного бога. Он говорит:

Истребить людей
Хотел он
(Зевс - авт.) даже, чтобы новый род растить.
Никто, кроме меня, тому противиться
Не стал. А я посмел. Я племя смертное
От гибели в Аиде самовольно спас.

Мы знаем и о том, что Немврод понимает себя как защитника людей от бога, угрожающего насланием нового всемирного потопа. Напомним, что Флавий пишет: "Он (Немврод) советовал им (людям) построить башню более высокую, чем могла бы подняться вода, и тем отомстить за гибель предков" (Иудейские древности, т. 1, гл. 4, 3).

На подобный же поступок идет и китайский герой Гунь. Боги приказывают ему после потопа, когда все люди будут уничтожены, достать "саморастущую землю" и тем самым дать начало новому миру, уже без смертного племени. Однако Гунь решается помочь людям. "Воды потопа разлились до небес, Гунь не дождался приказа Неба и похитил саморастущую землю, чтобы преградить (путь) водам потопа. Гунь пошел против бога, он был наказан". (Яншина Э. "Богоборческие мотивы древнекитайской мифологии").

Имя Мелькора авторы "Черной Книги" переводят как "Возлюбивший мир". Хотя, как убеждается читатель, Черный Вала нигде не оказывается в прямом смысле защитником земных народов от потопа или иной смертельной опасности, исходящей от бога, зато он в широком смысле принимает сторону живой Арды-Земли, законы развития которой идут вразрез с замыслом Единого. Арда в "Книге" управляется законами природы, а не волей Илуватора. Подобный дуализм авторов становится весьма действенной частью философии "Книги". Не дублируя понятия "бога" и "природы" (как это делали, например, пантеисты), а резко разграничивая их, Ниенна и Иллет подчеркивают произвол бога, пожелавшего диктовать естеству. Мелькор становится союзником Арды в ее борьбе.

Разумеется, эти выкладки авторов "Черной Книги" вырастают не на пустом месте. На каком же основании природа у них становится независима от бога-создателя, и бог вынужден, борясь с ней, навязывать свою волю? В аналогичном по тематике романе "Восстание ангелов" Анатоль Франс отвечает на этот вопрос следующее7: "Иалдаваоф8 - безвестный дух маленького, затерянного в пространстве мирка, обманывает их (людей), будто он своим гласом извлек их из небытия", "он лжет, называя себя Бесконечным, Вечным, Всемогущим", "он не только не создавал миры, но даже не знает, сколько их и каким они подчиняются законам". Все это окажется верно и для философии "Черной Книги Арды". Илуватор вовсе не создавал бесконечного мирового пространства. Он создал лишь некий Мир в замкнутой сфере, отгороженной от подлинной Эа, но силу для творения этой сферы ему пришлось черпать в Эа, и тогда в сферу проникло подлинное бытие: "Была она лишь лакуной в общей ткани и существовала только благодаря Эа". Разумеется, подлинное бытие - и есть природа, со своими законами развития. Илуватор, как и Иалдаваоф Франса, лжет, называя себя Предвечным и Отцом всего сущего. В отличие от Иалдаваофа, он осведомлен о подлинных законах вселенной, но тем более очевидно, что они ему невыгодны, и он предпочитает забыть. Главное для нас в данном случае то, что оба бога - не Создатели всего, а лишь зазнавшиеся подмастерья некой воистину предвечной и творческой стихии Эа-вселенной.

Итак, Мелькор "Черной книги" выступает защитником естественных законов жизни от диктата свыше, от диктата воли Илуватора. Очевидно, что эта мысль постоянно прослеживается в философии "Книги". Например, высшим духовным достижением бессмертного племени эльфов тьмы становится то, что они избирают путь Смертных. Благодаря этому выбору, они утрачивают свою неестественную в природе эльфийскую однородность внешности и характеров (которая у Толкина, напротив, - признак высшей расы).

В "Черной Книге" говорится: "Какими разными они стали… Непокорные волнистые пряди темно-золотистых волос разметались по плечам Странника… У Художника… иссиня-черные волосы перехвачены узким кожаным ремешком. (…)

- Почему, Учитель?

- Просто - вы Люди. А люди все разные, непохожи друг на друга, как листья дерева, как звезды…"

И то, что майяр Гортхауэр в страшную минуту своей жизни чувствует в своей груди биение человеческого сердца, а в жилах его, как оказывается, течет человеческая кровь, и то, что сам Мелькор учится у людей чувствовать холод, усталость, боль - это есть результат неприятия ими контролируемого Илуватором мира, приятие законов природы, законов Арды.

Так образ Мелькора - "Возлюбившего мир" - вписывается в богоборческую традицию изображения бунтовщика как защитника мира от насилия бога.

Пар. 5. Развенчание рая.

В фольклоре есть мотив случайного попадания в рай человека, чье земное ремесло или привычки не соответствуют мещанской чопорности святых. Например, французская (Верхней Бретани) сказка "Три скрипача в раю". По недосмотру ключаря Петра трое музыкантов вошли в райские врата. Оказавшись среди святых, они сейчас же устраивают концерт. Святые помоложе рады-радехоньки поплясать, а почтенные старики ума не приложат, как избавиться от троих баламутов.

В знаменитой древнерусской сатире о бражнике, попавшем в рай, бражник заводит спор с апостолами и патриархами, которые обвиняют его в грехе пьянства. Оказывается, что бражник в раю - самая невинная душа, потому что он хоть и пьянствовал, но не причинял зла другим (как Давид, пославший на смерть своего слугу Урию, чтобы завладеть его женой), не служил кумирам (как Соломон, служивший тельцу), не предавал (как Петр) и т. п.

Уже в фольклоре существует идея развенчания рая. Во французской сказке рай - место скучное, в котором естественные законы горя и радости подменены неким "вечным блаженством", которое по душе только старикам с остывшей, медленной кровью. В древнерусской сатире бражник, по сути, говорит святым: "Что вы чванитесь? Все мы люди!" Этим снижается нравственная ценность рая, оспаривается строгость божьего суда. Апостолы и патриархи, которые пытались смотреть сверху вниз на старого пьяницу, оказываются в итоге им посрамлены.

Собственно, эти две темы с различными вариациями будут разрабатываться и в литературной традиции. Для примера обратимся к стихотворению К. Д. Бальмонта "Голос дьявола".

Я ненавижу всех святых, -
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасая исключительно.

За душу страшно им свою,
Им страшны пропасти мечтания,
И ядовитую змею
Они казнят без сострадания.

Мне ненавистен был бы рай
Среди теней с улыбкой кроткою,
Где вечный праздник, вечный май
Идет размеренной походкою.

Я не хотел бы жить в раю,
Казня находчивость змеиную,
От детских лет люблю змею
И ей любуюсь как картиною.

Я не хотел бы жить в раю
Средь тупоумцев экстатических.
Я гибну, гибну - и пою,
Безумный демон снов лирических.

Содержание стихотворения интересно нам прежде всего своей традиционностью. Итак, святые в раю чванятся святостью, погрязли в заботе о своей душе, они - экстатические тупоумцы. Этим снижается нравственная ценность рая. С другой стороны, в раю - "вечный праздник", "вечный май", все размеренно, чинно. Это скучный рай верхнебретонской сказки.

Обе темы находим и в "Книге Арды". Мы уже упоминали о том, что Илуватор пришел из Эа-вселенной и "пожелал создать мир, покорный его воле, отгороженный от других миров, что светились в черных глубинах Эа среди бесконечных звезд". Разумеется, Илуватор и верные ему валары не могут быть создателями звезд, солнца, и света: это все существует изначально. Он лишь подменяет естественную гармонию сосуществования света и тьмы искусственным противопоставлением "не-света" "не-тьме". "Не-тьма" Валинора навязчива, утомительна, однообразна. Она причиняет страдание темным эльфам, рай непригоден и для жизни смертных. В Валиноре царит все тот же "вечный май", превращающий его обитателей в глупых детей или экстатических тупоумцев. Образы валар Манве, Варды, Тулкаса и других, великолепно выписанные авторами, наделены типичными недостатками власть имущих, господ: самолюбованием, властолюбием, верой в собственную непогрешимость. Подлинным даром Мелькора своим Старшим детям (людям) можно считать их способность после смерти покинуть пределы созданного Илуватором мира.

Пар. 6. Предательство дьяволом своего места в мироздании.

Одна из идей "Сильмариллиона" дает до того удобный и легкий материал для переосмысления с позиций "чернокнижников", что на первый взгляд кажется удивительным: неужели Толкин при его уме и даровании этого не учел? Почему Профессор не нашел ничего лучшего, как обвинить Врага в… создании собственной музыки!9 Пусть это даже и музыка Творения…

По поводу слащавых дифирамбов, без конца звучащих в раю, иронизируют и Марк Твен в "Путешествии капитана Стормфилда в рай", и Анатоль Франс в "Восстании ангелов", и Ярослав Гашек в своем "Швейке": "А в раю… симфоническое оркестры играют Брамса так долго, что скорее предпочтешь ад и чистилище?" Невольно почувствуешь симпатию к будущему Врагу, решившему сыграть что-нибудь новенькое!

Да, этот момент что-то уж слишком легко поддается переосмыслению в пользу Мелькора. Неужели Толкин не мог поискать для него вину более отталкивающую, не вызывающую симпатии? И все-таки не мог! Ведь крупный филолог своего времени действовал в соответствии с настоящими представлениями теологии, действовал в рамках сложившейся традиции, а не фантазировал невпопад. Обвинение Мелькора - прямая аналогия обвинению дьявола в средневековой схоластике. Блаженный Августин в латинском сочинении "О Граде Божием" определяет зло как беззаконное стремление дьявола перевернуть навеки данное божественное мироустройство. Дьявол нарушил порядок бытия уже тем, что покинул свой ангельский чин, свое место в системе, нарушил установленную иерархию… Иными словами, словами самого Толкина, он сыграл свою музыку. И, сыграв ее, он вызвал дисгармонию в том мире, где должна была звучать лишь музыка Илуватора. Он перевернул бы навеки данное божественное мироустройство, если бы только Илуватор не оказался могущественнее его.

Рассматривая предательство дьяволом своего места в мире как самовольный выход из установленной богом системы, иерархии, мы приближаемся к вопросу оценки самого явления иерархии в "Книге Арды". Авторы неоднократно останавливаются на эпизодах, рисующих отрицательное отношение Мелькора к понятиям чина, звания, власти, господства, субординации. Как-то мы застаем Мелькора играющим в снежки. Майя Гортхауэр, один из участников этой баталии, честно признается потом своему Учителю, что не может представить себе Ауле за игрой с учениками: "Он не снизойдет". Другой майя, Курумо, немало изумляет Мелькора, называя его "господином" и "Властелином Мира", а себя - его слугой. Видя распростертого перед троном Курумо, Мелькор сердится: "Встань! Если хочешь стать моим учеником - не смей унижаться! Как можно называть меня господином?" Черный Вала не считает низким для себя и дружеский разговор с безвестным бродягой, случайно забредшим в Мордор. Напротив, описывая Валинор, Ниенна и Иллет постоянно подчеркивают, что там доминирует строгая иерархия отношений, чинопочитание, субординация.

Предательство дьяволом своего места в мире есть самовольное исключение себя из божественной системы иерархии. В богоборческой традиции это всегда рассматривается как отказ от отношений господства и рабства. Так, сторонники Немврода стали считать подчинение богу "позорным рабством". Так, в "Восстании ангелов" Франса Иалдаваоф осознается повстанцами как тиран, навязавший миру свою волю. Так, эсхиловский Прометей видит в Зевсе лишь нового правителя, который еще не насытился властью, дорвавшись до нее в результате победы в титаномахии: "Всегда жестоки новые правители!" Так и беглый раб-неофит в драме Леси Украинки "В катакомбах", разочаровавшись в христианстве, противопоставит Прометея, для которого нет рабов и господ, Христу и Зевсу, этим небесным царям:

Мне все равно, один ли бог на небе,
Три бога или триста, хоть мирьяды, -
Ни за кого я гибнуть не хочу:
Ни за царя в незнаемом Эдеме,
Ни за тиранов на горе Олимпе.
Ни у кого не буду я рабом -
С меня довольно рабства в этой жизни.
Я честь воздам титану Прометею.
Своих сынов не делал он рабами,
Он просветил не словом, а огнем,
Он мятежом боролся - не покорством,
Не трое суток мучился, а вечно,
И все же не назвал отцом тирана,
Но деспотом вселенским заклеймил,
Предвозвещая всем богам погибель.
Я вслед за ним пойду. Но я погибну
Не за него, - не требует он жертвы, -
Но лишь за то, за что и он страдал.
Пусть никого мой крест не ужаснет.
И если только запылает в сердце
Святой огонь и хоть короткий миг
Я проживу не как несчастный раб,
А вольный, непокорный, богоравный, -
Тогда и на смерть весело пойду,
Тогда без жалоб на кресте погибну.

Как известно, теологическая традиция называет сатану Князем Тьмы, подчеркивая тем самым, что сатана вовсе не стоит вне иерархии, а является таким же главой царства тьмы, как бог - царства света. К Князю Тьмы явно не могут относиться слова неофита, будто бы, "своих сынов не делал он рабами". Теологическая традиция рисует нам две одинаково жесткие иерархии, но одна - "хорошая" и любимая подданными, т. е. божественная, а другая - сплоченная грехом и страхом, возглавляемая антихристом. Эта линия полностью выдержана в толкиновском "Сильмариллионе". Остается добавить, что идея "хорошего" царя и "плохого" царя может быть уместна в средневековом "Граде Божием" или у честного консерватора-англичанина XIX века. Но очевидно, что богоборчество состоит не в перестановке местами этих царей в пользу своего главного героя, а в том, чтобы отрицать и иерархию вообще, то есть отрицать возможность какого бы ни было единого бога и царя, даже если бы он происходил из победившего Прометея (об этом подробно см. Пар. 7).

Пар. 7. Муки бунтовщика.

Финал романа Анатоля Франса "Восстание ангелов" весьма неожидан. Перед решительным боем с Иалдаваофом, когда уже становится очевидно, что войска повстанцев лучше вооружены и организованы, более воодушевлены, чем армия Всевышнего, а потому непременно должны победить, Сатана видит вещий сон. Повстанцы будто бы уже захватили Эдем, Иалдаваоф повержен, Сатана сам занимает место Бога, а побежденный Бог низвергается в ад в качестве нового Сатаны. Что же происходит?

"И Сатана упивался хвалами и поклонениями. Ему нравились славословия его мудрости и могуществу. Он с удовольствием слушал пение херувимов, превозносивших его благость, а флейта Нектария10 перестала его радовать, потому что она воспевала природу, признавая за всяким насекомым, всякой травинкой их долю силы и любви, говорила о свободе и радости. Сатана, некогда содрогавшийся всем телом при мысли, что миром владеет скорбь, стал теперь недоступен жалости. Он смотрел на страдание и смерть как на отрадное следствие своего всемогущества и великого милосердия. (…) Он осуждал разум и ненавидел любознательность. Сам он отказывался познавать что-либо из опасения, как бы приобретение нового знания не показало, что он не был с самого начала всеведущим. Теперь он любил окружать себя тайной и, считая, что он потеряет часть своего величия, если будет понят, старался изображать себя непостижимым. Мозг его туманили сложные богословские построения. В один прекрасный день он задумал, по примеру своего предшественника, провозгласить себя единым божеством в трех лицах. (…) И вот однажды с высоты своего престола он проник взором в самую глубину бездны и увидел Иалдаваофа в геенне, куда низвергнул его и где сам был долгое время заточен. Иалдаваоф и в вечной тьме сохранил свою гордость. Почерневший, сломленный, грозный, величественный, он возвел взор ко дворцу небесного царя и отвернулся. И новый бог, наблюдая за своим противником, увидел, как скорбное лицо его озарилось разумом и добротой. Теперь Иалдаваоф созерцал землю и, видя, что на ней царят страдание и зло, питал в своем сердце благие помыслы. Вдруг он поднялся и, рассекая эфир своими необъятными крыльями, словно веслами, устремился на землю, чтобы просвещать и утешать людей".

"И Сатана проснулся, весь в холодном поту".

Проснувшись, он обращается к своим сподвижникам:

"Не станем завоевывать небо. (…) Побежденный бог обратится в Сатану, победоносный Сатана станет богом. Да избавит меня судьба от такой страшной участи! Я люблю ад, взрастивший мой дух, люблю землю…"

Но что за закономерность превращает Иалдаваофа, бывшего тирана - теперь изгнанника и бунтаря - в друга людей? И почему бунтарь, завоевавший небо, становится тираном? Речь идет о человечности изгнания и бунта. Человечность противопоставляется божественности (как и в "Черной Книге", см. Пар. 2 и 6). Атрибуты божества - всемогущество, всеведение, вездесущность, непогрешимость, всеблагость - не только неестественны (сверхъестественны), но и стоят за рамками человеческого понимания. Бог не может быть виновен и прощен, не знает страданий, сомнений, заблуждений, духовного поиска, мук перерождения, не знает динамики. Бог - ужасающая по своей косности статика. Он всегда был, есть и будет одним и тем же. Именно потому между человечеством и этой холодной абстракцией - богом - обязательно стоят Христос, Магомет, всевозможные страстотерпцы и святые, знавшие боль, сомнения, духовный поиск - все, чего лишен бог. Без них религия не могла бы быть "адаптирована" для человека11. Но и адаптация эта далеко недостаточна, ведь чего стоят три дня муки на кресте перед светлым воскресением к царству и славе - помпезные, награжденные, восславленные муки - по сравнению с безвестной участью страдающих смертных?

Что до бунтовщика, то, плох он или хорош, - он не нуждается ни в какой "адаптации к человечеству". И в теологической, и в богоборческой традиции он весь нам понятен и близок: либо как коварный, властолюбивый, жестокий Враг, либо как мятежный, гордый, скорбный изгнанник. Бунтовщик человечен и как злодей, - потому что его зло сродни нашему, - и тем более как герой. Бог даже в милосердии бесчеловечен, поскольку его милосердие идет неисповедимыми путями, заключающими в себе иной раз чуть не насмешку над нашими понятиями12.

Муки бунтовщика есть вызов абстрактному всемогуществу бога. Китайский богоборец Гунь "пошел против бога, он был наказан". Прометей прикован к скале, причем жестокостью наказания возмущается даже исполнитель - Гефест:

О, как мне ненавистно ремесло мое!

Немврод убит, Люцифер брошен в геенну. Однако, в отличие от мук верных богу праведников, от мук Христа, эти муки ничем не вознаграждены, не возвеличены - они, следовательно, подлинны.

Нет ни одного момента в священной истории, который так легко поддавался бы богоборческому переосмыслению, как это кровавое торжество светлых сил! Как самый яркий пример, возьмем Апокалипсис. Итак, настанет Страшный Суд и спасется какое-то количество праведников. "Так немного, что их, по-моему, и спасть-то не стоило", - замечает Гек Финн у Марка Твена. Остальные - все! - будут убиты светлым воинством. Возьмем хотя бы несколько глав:

18; 21-23:

И поднял тогда могучий Ангел камень размером с мельничный жернов, бросил его в море и сказал: "Вот так и Великий город Вавилон будет низвергнут и исчезнет навсегда! Никогда больше не будут слышны здесь звуки игры на арфах или других инструментах, звуки флейт и труб! Никогда не будет здесь больше ремесел, и никогда не раздастся шум жерновов. Никогда не засветится лампа, никогда не будут больше слышны голоса женихов и невест.

19; 14-15:

За ним следовало войско всадников на белых конях, облаченных чистое сверкающее одеяние из тонкого белого полотна. Изо рта у него исходит острый меч, которым он поразит язычников. Он будет править ими жезлом железным…

19; 2-5:

Аллилуйя! Победа, сила и слава принадлежат Богу, ибо суд его истинен и справедлив.

Описание бесконечных убийств и мук является, между прочим, прелюдией к наступлению Царства Божия на Земле. По-другому это называется Концом Света, то есть гибелью от руки бога нашего мира. Иными словами, бог уничтожит весь мир ради собственного нераздельного господства, которое для всех выживших будет огромным счастьем.

Беспримерная жестокость добрых становится ключевой темой "Черной книги Арды". Это не прихоть Ниенны и Иллет. Это один из важнейших моментов богоборческой традиции. Недаром и муки Прометея становятся ключевой темой у всех, кто работал с этим образом13.

Те страшные средства, которыми должно быть, по высшему произволу, достигнуто Царство Божие, мотивируют в "Книге Арды" сюжет о казни приверженцев Мелькора, его собственное заключение и, наконец, ослепление.

Пар. 8. Непогрешимость - самый страшный атрибут бога.

Среди героев "Книги Арды", выступающих на стороне светлых сил, почти нет подлинных злодеев. Ведь один из атрибутов бога - непогрешимость. "Светлые" продолжают быть добрыми, даже казня своих врагов, распиная их на скале, держа сто лет в кандальном заключении, выжигая им глаза и пр. Воспримем этот тезис безо всякой иронии. Если непогрешимый бог говорит: нечто есть нераскаянное зло, которое должно быть уничтожено, - это объективная истина. На чем основывается наша жалость к преступнику? На том, что мы не совсем уверены в своем праве судить его. То ли позиция его нам слишком понятна, то ли наша собственная позиция не слишком тверда, то ли просто не поднимается рука на собрата по разуму… Всего этого не может быть при нашей вере в некую абсолютную справедливость, исходящую от высшего существа. Позиция преступника в этом случае не может быть нам понятна, потому что она абсолютно неверна, без единой точки соприкосновения с нашей. Кроме того, преступник в этом случае - даже не собрат нам по разуму, потому что его душа (при отпадении от божественной истины) становится абсолютно не такой, как у нас.

Вот почему в любой религии милосердие, исходящее от бога, не отвергает самых жестоких мук для грешников. Что бы мы сказали о "добром человеке", который задумал бы истязать попавшего ему в руки злодея и стремился продлить эту муку до бесконечности? Между тем вечные муки грешников в "геенне огненной" иногда кажутся нам (к примеру, в "Аду" Данте) даже поучительными. Это происходит именно по приведенной выше причине. Бог непогрешим, следовательно, наказание и его меру мы рассматриваем как совершенно естественное продолжение вины грешника. Все же Данте лишается чувств от сострадания двум теням, влюбленным Паоло и Франческе, потому что - совершенно верно - для человека жестокость непогрешимого существа невыносима…

Когда герой чешского восстания Ян Гус, приговоренный к сожжению, увидел бедную старушку, которая благочестиво подкладывала в его костер дрова, он воскликнул: "O sancta simplicita!" Такой "святой простотой" отличается всякий, верующий в божью непогрешимость. "Светлые" герои "Книги Арды", как это прямо показывают авторы, умеют любить своих милых, верить друзьям, искренне веселиться, слагать красивые песни, совершать подвиги. Ведь, в сущности, героический поступок совершает раненый эльф из Нольдо, убивая лечившего его "темного" лекаря. Чтобы показать всю силу его "святой простоты", Ниенна и Иллет заостряют внимание не на отвратительности факта убийства лекаря, а именно на отважном порыве Нольдо. Парень, придя в себя от своей раны, думает, что у него есть шанс дорого продать свою жизнь, в последнюю минуту прихватить с собой на тот свет еще одного врага. За этот поступок эльф может ждать себе только смертной казни. Однако на суде он говорит с Морготом открыто и дерзко. Его последнее слово - песня о гибели короля Финголфина. Песня талантлива. Как уже было сказано выше, "светлые" герои "Черной Книги" могут и любить, и совершать подвиги, и петь песни. Но у эльфа из Нольдо не возникает ни малейшего колебания совести, ни малейшего сомнения, что вот, он минуту назад убил какого-то человека, а выяснилось, что человек этот - не воин, а лекарь, к тому же лечивший его самого. Почему? Да, собственно, потому, что совесть в данном случае искупает вера в непогрешимость бога. Если бы Нольдо сам решил для себя, что все отродья Моргота должны быть уничтожены, то он точно так же сам мог бы быть поколеблен в этом решении каким-нибудь новым фактом. Но эльф ничего не решал, а просто взял на веру. Он лишен всякой возможности рассматривать добро и зло как проявления нашей конкретной деятельности, потому что принял их как неизменную данность из рук Всевышнего. Это добровольная и вечная sancta simplicita "светлых", простая, как топор: Людовик Святой говорил: "Я никогда и ни за что не буду рассуждать с еретиком; я просто пойду на него с мечом и распорю ему брюхо".

Напоследок стоит привести пример, который наглядно покажет, что вышеупомянутая "святая простота" - реальный жизненный факт, а не обвинительный вымысел богоборческой традиции. В 1970-х гг. израильский физиолог Джордж Тамарин проводил исследование эффекта некритического подхода к библии и формирования предрассудков у подростков. Примерно через 3000 лет после падения Иерихона Тамарин предложил школьникам прочитать отрывок из книги Иисуса Навина (6. 20-24)14. Затем он спросил, считают ли они, что Иисус Навин действовал правильно? Полное согласие с действиями израильского полководца выразили 60 % подростков, частичное - 8 %, а полное несогласие - 26 %. В качестве контрольной группы Тамарин протестировал 168 детей, которые читали тот же самый текст из библии, но имя Иисуса Навина в нем было заменено на "генерал Лин", а Иерихон - на "китайскую империю 3000 лет назад". "Генерал Лин" получил лишь 7 % поддержку, в то время как 18 % выразили поддержку лишь частично, а 75 % категорически осудили резню.

Пар. 9 Книжник прощается

Это внезапное название 10 главы вызвано тем, что автор исследования "Черной книги Арды" по независящим от него причинам не в силах закончить свою работу. Причина на самом деле такова, что автор, в связи с новыми, открывшимися ему недавно, фактами усомнился в искренности "Черной Книги" и, следовательно, в верности своих собственных наблюдений. Это не значит, что мы (позвольте и в последней главе сохранить это безликое "авторское мы") отрицаем традицию богоборчества: мы ее не отрицаем и не утверждаем, а только рассматриваем. Наши сомнения относятся не к традиции, в которой написана "Книга Арды", а, повторим, собственно к содержанию "Книги". Чтобы это заявление не было воспринято резкостью против Ниенны и Иллет, следует добавить, что неуверенность автора этой статьи обернулась раньше всего против него самого, против его случайной любви к "Черной Книги" и ее создателям. Следовательно, прежде чем сказать: "Я не верю Ниенне и Иллет", он должен сказать: "Не верю своей собственной исследовательской способности". Так оно и есть.

Как же смысл в публикации незаконченной статьи? Нам кажется, что именно своей незаконченностью она будет представлять особенный интерес. Читатель, все равно "светлый" или "темный", по вступительной части легко сможет судить о первоначальном отношении автора статьи к "Черной Книге". Заключительная часть отражает чуть ли не противоположное отношение. Это резкое колебание вызвано либо тем, что автор исследования ошибался - и теперь все понял; либо тем, что ранее был прав - а теперь ошибается.

Что из этого правда - интереснее всего было бы узнать самому автору статьи.


1 Как абсолютное мыслится бог. Следовательно, абсолютное Добро и Зло, несомненно, есть в рамках философии, признающей бога. Сказать, как авторы "Книги Арды", что Добро и Зло относительны, - означает отрицание божественной сущности Добра и Зла, перевод их в чисто и исключительно человеческий план. По сути, это атеистическая трактовка или трактовка, ограничивающая абсолютность бога (низведение Творца до обычного демиурга). Это один из главнейших пунктов, в которых "Книга" расходится с сугубо христианским "Сильмариллионом". Далее в статье развивается та же мысль.

2 Эсхил везде цитируется в переводе Апта. Выделение слов в тексте всегда производится автором статьи.

3 Не стоит забывать, что языческие боги пользуются ремеслами. Пример тому - знаменитый щит Ахилла, который Гефест кует сам. Они еще не создают ничего "из воздуха", по мановению, как боги позднейших религий. Следовательно, "монополия" на обладание ремеслами была таки же божественным свойством, как "монополия" Саваофа на познание добра и зла.

4 Забавно вспомнить в связи с этим четверостишье Горького из "Клима Самгина":

Но эти цепи я разрушу,
На то и воля мне дана:
Недаром просветил мне душу
Фанатик знанья Сатана.

5 В свой компиляции "История сношений человека с дьяволом" М. А. Орлов приводит описание сборища демонопоклонников, каковые требуют от явившегося им Люцифера создать гомункула. "Бог создал человека, - рассуждают они, - почему же Люцифер не может создать его? И вот они принялись усердно молить свое "благое божество", чтобы оно в свою очередь понатужилось и создало им "человечка" в утешение". Дьявол предпринимает несколько попыток выполнить "заказ" своих адептов, однако "вдруг что-то словно помешало акту создания, словно кто-то задул и угасил созданную форму, и она исчезла. (…) Видно было, что усилия сатаны сотворить гомункула разбиваются о какое-то невидимое препятствие". Один из демонопоклонников кричит: "Как, и на этот раз ты дашь себя одолеть, Люцифер!.." В ответ неудачливому "инвентору" остается только с досадой бить стекла. Этот эпизод ясно показывает, как настаивают теологи на творческой бесплодности дьявола.

6 Вот как отражаются идеалы эпохи Просвещения в романе Мопассана "Жизнь". В этом романе нам предстает "тип старого философа, поклонника природы". Он "восставал против католического представления о боге, обладающем мещанскими стремлениями, иезуитским гневом и мстительностью тирана, боге, который умалял в его глазах творение, предначертанное, определенное, роковое, безграничное, всемогущее творение, воплощавшее жизнь, свет, землю, мысль, растение, скалу, человека, воздух, зверя, звезду, бога, насекомое; это все тоже творило, ибо было творением, было сильнее воли, безграничней рассуждения, производило бесцельно, беспричинно и бесконечно во всех направлениях, во всех видах, в беспредельном пространстве, следуя велению случая и соседству солнц, согревающих миры". Стоит обратить внимание, что в этом случае, как и у Фарнса или в "Черной Книге", геоцентрической библейской системе вселенной противопоставляется гелиоцентрическая и учение о множестве миров; в самом деле, вселенная как она есть кажется что-то уж велика для библейского бога!

7 Заметим для тех, кто не читал романа, о сатирической линии в нем. Некий ангел-хранитель привык коротать время в библиотеке своего подопечного. Там он ознакомился с научными трудами по философии, физике, прочел труды Коперника и Галилея. Научный подход к теории творения натолкнул ангела на мысль, что Иегова - вовсе не Единый творец всего сущего, а в лучшем случае демиург, который и сам толком не знает, как устроена вселенная, и диктует Моисею сущую чепуху. Вскоре ангел отпадает от бога и становится деятельным участником нового восстания против Иеговы, верным соратником Люцифера.

8 Иалдаваоф - одно из древнейших, неканонических имен бога, которое ангелы у Франса используют в знак презрения.

9 Напомним читателю, что с позиций "светлых" нельзя говорить о каком бы то ни было создании Моргота, а лишь об искажении им замысла Всевышнего. У нас в контексте речь идет о переосмыслении этой позиции.

10 Под этим именем в романе Франса выступает Пан.

11 К примеру, муки Христа подаются как неоплатная, неискупимая человечеством жертва, что вызывает иронический протест. Так Ярослав Гашек в "Швейке" пародирует логику священников, манипулирующих распятием перед приговоренными к смерти: "Тебе всего-навсего отрубят голову, или только повесят, удавят, или пропустят через тебя пятнадцать тысяч вольт, - но это сущая чепуха в сравнении с тем, что пришлось испытать Ему!"

12 Так, одна притча Л. Н. Толстого в "Четвертой книге для чтения" (адресованной яснополянским школьникам) повествует о мальчике, побывавшем в гостях у бога. Мальчик зашел в запретную комнату и увидел с неба, что его мать хочет убить разбойник. Мальчик спас свою мать. Бог наказал его за это "человеческое милосердие", поскольку "божественное милосердие" в данном случае было бы таково: если бы мать была убита, она умерла бы безгрешной и попала в рай; будучи спасенной, она затем нагрешила так, что перед смертью плакалась: "Жаль, тогда-то меня не убил разбойник!"

13 Кроме Гете (см. монолог "Прометей" и драматическую поэму "Прометей"). Темой Гете становится способность человека самому вершить свою судьбу, не чувствуя себя обязанным богу. Его Прометей высказывается в том же смысле, что Немврод, "желавший считать причиною своего благополучия собственную свою доблесть".

14 Процитируем только два стиха (пропуская историю блудницы Раав): "И предали заклятию все, что в городе, и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом"; "А город и все, что в нем, сожгли огнем; только серебро и золото и сосуды медные и железные отдали в сокровищницы дома Господня".


Комментарий публикатора: статья содержит ряд весьма спорных тезисов, в частности, интерпретаций традиционных христианских образов и догматов, не соответствующих христианской традиции. Ограничусь одним примером: "Описание бесконечных убийств и мук является, между прочим, прелюдией к наступлению Царства Божия на Земле. По-другому это называется Концом Света, то есть гибелью от руки бога нашего мира. Иными словами, бог уничтожит весь мир ради собственного нераздельного господства, которое для всех выживших будет огромным счастьем". В существующей христианской традиции Апокалипсис рассматривается либо как результат внутренних процессов, приводящих к самоуничтожению мира в результате торжества греха в человеческих душах и катаклизмов, вызванных им, либо же как исцеление больного мира в результате внешнего вмешательства. В любом случае его причиной не может быть стремление Единого Творца обрести "собственное нераздельное господство", ибо он уже обладает всевластием. Схожие весьма вольные трактовки встречаются и в ряде других тезисов статьи.



return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>