Главная Новости Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Личные страницы
Игры Юмор Литература Нетекстовые материалы


Эстера

Цикл "Les Bagatelles"

Новая работа

- Эля уходит? Ну дай Бог, дай Бог... Такой шанс бывает раз в жизни.

Это говорит Аня, яркая чернобровая казачка, чьих предков Бог весть как занесло в Сибирь с солнечной и черешневой Украины, говорит, запивая свои слова стремительно остывающим чаем. Голос у нее громкий и ленивый. Среди железных стелажей с запыленными книгами, в мертвом полусвете ламп она кажется не на месте.

Впрочем, кто из них, этих молодых и милых девушек - одна одной лучше, целый цветник - кажется тут на месте - в здании студенческой библиотеки еще советской постройки, где низкие потолки и скудное освещение, батареи топят во всю мощь, из окон тянет холодом, а сквозняки, гуляющие туда-сюда по помещению, шуршат страницами книг и уносят листки требований? Они и не думают оставаться здесь насовсем, эти временные сотрудницы - студентки, аспирантки и просто выпускницы, не желающие сидеть дома, пока не подыщут себе место получше.

- Конечно, дай Бог, - соглашается Ольга Алексеевна, начальница отдела, еще молодая худощавая шатенка, которую все зовут запросто Олей. - Я всегда рада, когда мои девочки уходят.

- Повезло, значит, - скороговоркой итожит Света, маленькая третьекурсница-филологиня. В ее голосе звучит легкая досада.

- Вообще-то, - краснеет кореяночка Таня Ли с философского, Элина однокурсница, - еще ничего не решено, во всяком случае это не завтра... Она просила меня пока не говорить...

- Эх ты, подруга... - незло и лениво укоряет Аня.

- Странно, - не верит толстенькая брюнетка Аля, тоже филологиня; она озвучивает то, что остальные думают, но не решаются сказать, - ведь у нее нет ни высшего образования, ни опыта работы. Секретарь директора фирмы...

- Для постели, хочешь сказать? - пожимает плечами Света. - Начиталась Марининой! - добавляет она так уверенно, как если бы всю жизнь имела дело с секретаршами директоров фирм.

- И вовсе не Марининой, - притворно обижается Аля, поправляя старомодные круглые очки. - А где я еще о жизни почитаю, если не в детективах? Не на свою же... шею приключений искать?

Девочки снисходительно улыбаются. Они знают, какое будет продолжение: Аля станет доказывать Свете, что за детективом - будущее, а вот всяких экспериментаторов вроде Павича забудут через пару лет. А еще лет через сто литературоведы будут говорить о них, недоуменно пожимая плечами - как сейчас говорят о Крученых или Бурлюке.

Но продолжения не следует. Ибо - замри, монотонный и нестройный гул библиотечного оркестра! звените комариными, на грани слышимости голосами, тончайшие колокольчики Судьбы; вам доверяется эта честь, фанфары в нашем веке пошлы и неуместны. В ленивое журчание голосов-скрипок и унылое гудение виолончелей-подъемников вплелась флейтовым тоном посторонняя нота: негромкий голос:

- Привет...

Эля... Маленькая черная шубка - шла с улицы - вязаная шапочка, и руки, медленно и торжественно освобождаемые из уютного плена перчаток (замерзнуть в этом зябко-сквознячном полумраке они еще успеют...)

Ставился свежий чайник, с хрустом-шелестом разворачивалась новая пачка печенья, неловки от затаенного волнения были руки и остро-проницательно горели глаза, чуть притушенные ресницами. Ни одного слова не было сказано.

Не выдержала Аля и от торопливости неловко, как черный жирный ком земли, уронила самый важный, прочими таимый, вопрос:

- Ну? Заявление пишешь?

- Нет...

И - разрядкой прежнего предгрозового молчания - прозвучал тихий и неудержимый Элин смех, который подхватили все. И так, под нервное веселье это, заглушаемое глотками чая, прорывающееся через усердно стискиваемые зубы - в пять минут уложился рассказ.

Розыгрыш! Журфак... - смех прорывается сквозь двойной заслон стиснутых зубов и прижатой к губам ладошки. Эля досадливо машет рукой и - уже беспрепятственно - продолжает смеяться. - Значится, объявление дают, усе как у лучших домах Парыжа. Директору фирмы требуется секретарь. Привлекательная внешность, знание ПК, в.о. или н/в.о, и телефон сотовый написан. Я, конечно, звоню, парень трубку берет, и радость такая в голосе - прямо как меня и ждал. Договорились, в бистро на площади Революции в шесть, мама на ушах стоит - с одной стороны, боится, что я не то впечатление произведу, с другой - а вдруг меня похитят стрррашные криминальные типы и на хлопковые плантации в Среднюю Азию увезут? В общем, пока мне одежду выбирали - я чуть не опоздала. Прихожу, а там молодой человек, значит, весь такой нафабренный, с иголочки... Мне тогда показалось, что все у него жутко дорогое, ну да откуда мне знать, как дорогие вещи выглядят. И вот я так ему понравилась, говорит, все, мол, приходите через два дня, у нас корпоративная вечеринка в боулинге, познакомитесь, так сказать, в неформальной обстановке, посмотрите, а к работе приступать - это не завтра, прежняя секретарша в декрет уходит только через три недели... Я поинтересовалась зарплатой - он такую цифру назвал, я даже говорить не буду. Я как маме рассказала - ее чуть удар не хватил! В общем, договорились мы так: я иду, в сам боулинг не захожу, мама с братом идут за мной, на почтительном расстоянии и чуть что - бросаются меня выручать, милицию зовут и тэпэ. И вот, вчера вечером, значит пришла я в тот боулинг... ну то есть внутрь я заходить не стала, у двери меня тот молодой человек встретил. Дескать, здравствуйте Эльвира, ну что, пойдемте? Я мнусь. Точно не хотите? Ну хорошо, еще успеете познакомиться. А тогда давайте ко мне - то есть к нему - домой поедем... Надо было видеть мою физиономию: челюсть на полу и глаза по полтиннику. Потом говорю: да вы что, мол, вы же меня второй раз видите, вы совсем с дуба рухнули или как? Я что, на такую похожа, что ли? Он смотрит, смеется и... раскалывается. Как на духу: студент он, с журналистики, статью решил написать как раз на эту тему - на что вообще девочки готовы ради работы и не страшно ли им так вот, в незнакомый боулинг одним идти. Я тут ему признаюсь, что мол во-он на скамеечке мои мама с братом сидят. Он чуть со смеху не помер! Объяснил, что если бы меня захотела похитить стрррашная среднеазиатская мафия, то мама с братом бы ничем не помогли, потому как милиция была бы куплена, а прохожие вмешиваться бы просто не стали... увы, таковы суровые реалии современной жизни. В общем, когда статья выйдет, он к нам придет и скажет, где читать.

Девочки улыбаются. Оля вытирает слезинку, от смеха выступившую в углу глаза. И лишь Аля хмурится:

- А если бы и правда какой криминал? Я бы на твоем месте со страху умерла.

- Да какой криминал? - мгновенно реагирует своей твердой скороговоркой Света. - Начиталась Донцовой...

- И вовсе не Донцовой... - начинает Аля и тут же начинает смеяться вместе со всеми...

Семьянин

...А все-таки, даже если мне позволено будет переиграть, этот вечер я оставлю за собой. Мокрый полумрак цвета синей туши, потоки темной воды, льющиеся с неба, серо-зеркальные лужи, мутно поблескивающие в свете редких фонарей, даже мои мгновенно промокшие туфли и забытый дома зонт – пусть остаются. Пусть остаются голубые, туманно-розовые, размыто-зеленые и тускло-желтые пятна в запотевших окнах маршрутки – отблески городской жизни, не прекращающейся даже вечером, в ливень.

Только одно хотелось бы изменить – чтобы я могла вернуться в тот дом. После ожидания на пустой остановке, после маршрутки, после одиночества – обратно. И чтобы там не было их, а был только один человек. Один в полутемной квартире, а они бы исчезли куда-нибудь, растворились в полумраке комнат, туманные души – исчезли в тумане, неживые – ушли в не-жизнь, погасив за собой свет и оставив одну тишину.

И тогда я вошла бы в квартиру, не стучась и не звоня, потому что дверь была бы открыта, и дом показался бы мне пустым. Я бы разулась и пошла в темноте, оставляя мокрые следы на полу – впрочем, ковролин поглотил бы их мгновенно; а затем долго щелкала бы выключателями, и только тогда он бы вышел мне навстречу: "Вера, какими судьбами?" Ничуть, на первый взгляд, не романтично – в домашних шортах с банально-ярким экзотическим рисунком; и мы бы, почувствовав невероятный голод, поспешили на кухню – пить невкусный пакеточный "Липтон" с полузасохшим сыром и черствой плюшкой. Мы бы ели и пили с жадностью, все казалось бы невероятно вкусно – потому что вот мы вдвоем, после промозглой уличной темноты, после нежилого полумрака комнат, и те – неживые, ненавистные – куда-то уехали, исчезли, мы же – живые, влюбленные – здесь.

На то, что будет потом, мое воображение, всегда такое услужливое и безотказное, набрасывает даже не флер – плотную и грубую темную ткань, под которой не угадаешь очертаний. Я просто не могу представить того, что будет потом. Знаю, что руки у него должны быть теплыми, а суточная щетина всегда чуть-чуть колется, но больше – ничего. Ничего...

- На Бердской кто-нибудь выходит?

И – на автомате, даже еще не очнувшись:

- Да-да! Остановите, пожалуйста...

Итак, позвольте представить: бред вечерний, одна штука, родившийся в моей нездравой голове после гостей. Чему удивляться! Глава семьи – импозантный сорокапятилетний бизнесмен, жена его – домохозяйка, показавшаяся мне вздорной, недалекой и помешанной на тряпках; одна из дочек – точная копия маменьки, а вторая, Кэт – юная звездочка богемы, тоже та еще стервь – моя подруга. Отца я не знаю почти, видела пару раз; слышала только, что бывший инженер и трудоголик, безропотно выполняющий капризы всех трех своих баб. Когда-нибудь, пророчила я Кэтьке, загоните вы мужика в гроб: упадет с инсультом и не встанет, а вы по миру пойдете. И – ну, это я, конечно, вслух не сказала – быть этому если уж не наверняка, то с большой вероятностью. Полгода назад столько седины у него в голове не было, и глаза блестели поживее. Удивляюсь, как он от них еще не сбег - хоть к бабе, хоть к черту на рога.

И показалось ли мне – или он и правда бросал на меня взгляды несколько более... хм... заинтересованные, чем следовало бы смотреть на подружку дочери. Мне это даже польстило. Вот и прибредилось черт знает что. От злости, от польщенности этой да от вечерней промозглости, ни отчего больше. И забылось тут же.

А через год я бы и не вспомнила тот вечер, если бы не Маргоша, наша записная сплетница. Тогда я на полтора месяца уезжала на севера – учить английскому богатеньких нефтяных студентов: дистанционное образование называется, и неплохо оплачивается, плюс милые подарки благодарных учеников (не деньги, упаси Боже). После северов у меня настроение чудесное – прострация напополам с эйфорией: наконец-то каторга кончилась, больше ни за что не поеду, хочу развеяться.

На сей раз "развеивались" мы на пару с Марго – по городу погуляли, в кофейне посидели. И вот тут подруга мне и выложила:

- Знаешь, Кэтькин отец в больнице?

Оп-па...

- Инсульт.

Напророчила, Кассандра хренова...

- Да ты слушай, что там было, - глаза у Маргоши блестят, сама бодра и энергична, каждая жилка играет, даже неприятно: нельзя ж так открыто компенсировать отсутствие собственной личной жизни! - Он последний год изменял Кэтькиной матери.

- С кем?

- Да черт ее знает. Кажется, я ее видела. Смешно даже – если это она конечно: на тебя похожа. Тебе, говорят, он тоже тихонько... симпатизировал, а?

- Да ну тебя, - краснею я. – Правда похожа, что ли?

- Ну... Тип лица твой, это стопудово. Только она старше. В общем, из-за нее все и вышло.

- Забеременела?

- Нет. Просто поставила перед выбором: мол, или я – или они. Девчонки, говорит, твои уже взрослые, без тебя проживут, а мне уже под тридцатник подходит, хочу своих детей. Сколько можно этой, говорит, двойной жизни? Ее тоже можно понять.

- Так и сказала? – удивляюсь я. Обычно женщины такое только думают. - А он?

- Так или не так она сказала – не знаю, это моя вольная интерпретация, - созналась Марго, - ну а он... А он вообще не знал, что делать. С одной стороны, и они его достали, это уж ни для кого не секрет, а с другой – ну куда они без него, смешно даже. С третьей – она хорошая хозяйка, умница, с профессией, жене не чета... В общем, мучился, пока Кэтькины мать с сестрицей ему очередной скандал не устроили. Тогда твердо решил – разводиться. Съехал от них, собрался, вроде, себе квартиру покупать... Но месяц спустя – поди ж ты, опять у них живет. Правда, Кэтька рассказывала, домой приходил заполночь – не то у Ольги своей сидел, не то и правда в офисе. Вот один раз пришел и стало ему плохо, вызвали скорую – инсульт.

- Надо же... И не знаешь – воистину два русских вопроса! – кто виноват и что делать.

Я сказала, что думала. Я действительно не знала.

- Вот уж точно, - кисло согласилась Маргарита. – Надорвался мужик. И на работе, и дома...

Мы не были настолько знакомы, чтобы я могла пойти к нему в больницу – просто передала с Кэтькой, что там полагается передавать больному. Только попросила не говорить, что это я, а будто бы от себя: не хватало вмешивать в это дело еще одну женщину.

А две недели спустя я снова укатила учить студентов языку Шекспира; вернувшись, узнала, что Кэтькин отец поправился и живет с семьей. Пока, вроде, не ругаются – берегут отцовское здоровье, но уж насколько их хватит...

А та, Ольга, так и исчезла с горизонта.

Кафе "Ван Гог"

Привет. Меня зовут Вупи. Ну то есть прозвище у меня такое, потому что фамилия Гольдберг. Да, еврейка, если это тебе интересно. Нет, свинину я ем; если ты закажешь мне свиную отбивную, буду тебе чрез-вы-чайно благодарна. А перед этим выпью еще абсента. Его здесь правильно готовят. Как и должны – с таким-то названием... Ты вообще знаешь, как готовят абсент? Сахар смачивают абсентом, а потом плавят, чтобы он капал в бокал. Конечно-конечно, ты знаешь. Ты еще и не то знаешь. У тебя пиджак от "Версаче"... ты не бандит случаем? Ну, я пошутила. По глазам вижу, что нет.

А я - поэт. Не поэтесса! Поэтесса – это пошло, а поэт... ууу... Поэт в России – больше чем поэт. А я – больше, чем поэт в России. Смеешься? Ну, смейся. Когда мне дадут Нобелевскую премию по литературе... Или тебе раньше дадут Премию Мира? Не важно. Будем считать, что эти события произойдут одновременно. Вот тогда мы с тобой выпьем. Абсента. Или водки. Или портвейна самого дешевого – мы сможем тогда это себе позволить. Не роняя достоинства.

Ну, я же шучу. Вупи глупая, Вупи только языком молоть умеет, а стихи писать... Стихи писать вообще никто не умеет. Это только кажется, что просто: розы, мол, грезы, луна, нахрена, соловей, не робей... А на самом деле – эх! Давай еще по рюмочке. А потом поедем к тебе в гостиницу. На всю ночь. Как тебе такая перспектива? Ты ведь из Питера? А я всю жизнь в этой дыре. По странному недоразумению она зовется – как это говорили в позапрошлом веке? – губернским городом. А может, ты меня с собой в Питер возьмешь? Сделаем из меня звезду навроде Глюкозы. У меня голос есть, вот послушай: "Я буду вместо, вместо, вместо нее, твоя невеста, честно, честная, йоу!" Добермана заведем... Нет, добермана не годится, это неоригинально. Кота сиамского! Или попугая. Он у меня на плече будет сидеть.

Что смеешься? Развеселился? Это хорошо. Я знаю, отчего ты такой мрачный. Ты ведь колдун, правда? Опасность чуешь – а когда и откуда, не знаешь. Так сейчас знай. Моя прабабушка умела смерть видеть, и вот рассказывала: вот как в лице у человека разольется такая синева, вроде как маска голубая из вуали, и чуть светится, переливается; это описать, говорит, трудно, но как сама увидишь – так сразу поймешь. А как лицо ему все закроет этой маской, и глаза посинеют – тут-то ему смерть и придет, и это уж будет точно. А пока еще не все лицо покрыто – есть надежда. Раньше я этого не видела и не знала. Теперь – знаю. Потому как тебе три часа только осталось. На все про все. Не веришь мне? Не верь, премию Дарвина получишь посмертно. Только запомни: берегись черного "жигуленка", а в зеленом "пежо"... Ты же колдун!

Задремал, что ли? Ведь только что, пять минут назад сидела она на черном виниле кресла, чуть расплывчатая в дыму сигаретки с ментолом – высокая и тускло-рыжая, черно-кожаная, болтала без умолку подхрипшим голосом, осушая третий бокал абсента, энергично хрустела суставами длинных, нетонких пальцев и улыбалась бордовыми губами. Да так и усыпила своей болтовней. И во сне продолжала болтать, только уже не весело, а страшно. Что она говорила? Какая синяя вуаль на лице? Какой "пежо"? Какая премия Дарвина? А теперь ушла, и даже сумку свою забыла (он запомнил этот потрепанный поддельный крокодил). Что она говорила?

- Девушка! – это крашеной блондиночке за стойкой бара. – А вы не видели, куда...

Но и та ничего не видела. Вообще ничего. Никакой тускло-рыжей, черно-кожаной. Как и не было человека. Как приснилась. Или возникла сама собой из воздуха, пропитанного табачным дымом и абсентово-зелеными бликами светомузыки – возникла из воздуха, и в том же воздухе растворилась. Было около девяти часов вечера.

Допив абсент и не заказав больше ничего, он вышел из кафе и сел в машину. Он любил одинокие поездки и ночные шоссе. О выбранном на сегодня маршруте не должен был догадаться никто.

Через три часа с его "опелем" внезапно поравнялся черный "жигуленок". Ледяная волна по телу - ком снежных иголок где-то под желудком – внезапно онемевшие кончики пальцев. Но он уже знал, что делать. Бог весть откуда вынырнувший зеленый "пежо" только подтвердил, что все идет по плану.

Газеты писали потом, что произошло чудо. Убийца, сидевший в салоне "жигулей" умер от сердечного приступа, не успев сделать ни одного выстрела, а "пежо", в котором сидел другой киллер, загорелся сам собой. Жертва покушения – предприниматель Н. – отделался царапинами от разбитого лобового стекла.

А еще один случай никуда не попал, кроме милицейского протокола, да местные Рембо и Бодлеры чуть-чуть поскорбели под "три топорика" на парапете набережной, потому что – подумаешь! В девять часов того же вечера в подсобном помещении кафе-бара "Ван Гог" повесилась молодая поэтесса А. Полагают, что самоубийство было совершено на почве обострения душевного расстройства и злоупотребления алкоголем.



return_links(); //echo 15; ?> build_links(); ?>